«Новый приказ Минздрава, регулирующий посещения родственников в медицинских организациях – это не шаг и даже не шажок. Это какой-то абсолютный минимум. Брошенная нам кость»: автор проекта ОНФ «Регион Заботы», учредитель фонда помощи хосписам «Вера» Анна Федермессер прокомментировала для портала Милосердие.ru принятый на днях регламент посещения пациентов больниц, в том числе в отделениях реанимации.
Пришли к тому, с чего начали: Минздрав пустит родственников в реанимацию лишь с разрешения врачей
«Мы, к сожалению, научились радоваться любому, даже маленькому движению в правильном направлении; привыкли, что сразу всего добиться не получится, – отмечает эксперт. – Но этот приказ – не маленькая победа.
Это не то, что нужно пациенту и родственнику; не то, о чем мы просили Президента;
не то, что несколько раз обсуждалось в Минздраве в последние годы; не то, чего добивалась директор АСИ Светлана Чупшева; не то, о чем обоснованно просили родственники Навального; не то, что было заявлено в поручении Президента. Безусловно, это некий старт, но не более того.
В новом приказе определенно есть позитивные моменты. Например, в шапке указано «определить порядок посещений, в том числе в отделении реанимации и интенсивной терапии». То есть мы, наконец, на законодательном уровне зафиксировали, что и в этих исторически закрытых отделениях посещения возможны. Это очень важно. Раньше этого не было, и попасть к близкому человеку в реанимацию можно было только по большому блату или за немаленькие деньги.
Из позитивного также выделю формулировку «при согласии пациента посещение возможно иными гражданами».
То есть не только родственники или члены семьи, но и, например, гражданские супруги, чьи отношения юридически не оформлены, теперь тоже допускаются в отделения больниц, в том числе – в реанимацию. И этого тоже раньше не было.
Из маленьких, но все-таки побед можно выделить и то, что нам удалось обязать медицинские организации написать правила посещения, разместить их в доступных местах, на дверях и у лифтов, например, а не в глубинах непосещаемых официальных сайтов; кроме того, в каждой организации теперь необходимо назначить людей, ответственных за организацию посещений.
Все это очень важные изменения, но, к сожалению, они становятся несущественными и теряют силу и значимость на фоне остального текста документа.
Главный негативный момент – это то, что в приказе нет никакой информации о пребывании с пациентом.
Потому что между «пребыванием» и «посещением» есть огромная разница. Посещение – это пришел и ушел. А пребывание подразумевает постоянное присутствие. Рядом. Также в тексте приказа нет информации о времени посещений. Нет обязательства обеспечить круглосуточный доступ. Крайне важно (не только в паллиативной помощи, а повсеместно), чтобы посещения были разрешены 24\7, а не по часам, с 14 до 16, когда родственники на работе.
Возможность прийти в любое время важна, потому что несчастье с близким может случиться когда угодно, беда не приходит только в будни в рабочее время.
А большая часть смертей вообще приходится на рассветные часы.
И если состояние пациента тяжелое, или пациент умирающий, то крайне важно быть рядом. И это абсолютно невозможно привязать ко времени суток. Нам в паллиативе хорошо известно, что если близкий рядом – это терапия для обеих сторон. Это важно и нужно и для родственника, и для самого пациента.
Я не говорю уже о том, насколько совместное пребывание спасительно для недоношенных маловесных новорожденных детей. И новые перинатальные центры, которые недавно появились по всей стране, по планировке и количеству квадратных метров вполне позволяют матери постоянно находиться рядом с ребенком. Планировка позволяет, а менталитет медиков – запрещает.
В мире даже есть цифры, подтверждающие лучшую выживаемость и уменьшение проблем со здоровьем в дальнейшем, если кроха по несколько часов в день прижимается к маминому тёплому любящему родному телу. Но, тем не менее, в этом приказе все равно говорится только про посещение пациента и ни слова о круглосуточном пребывании.
Следующий важный пункт, фактически перечеркивающий все хорошее в приказе, и то, на чем в первую очередь настаивали общественники, – это право на допуск близких в реанимацию.
Самая большая травма, которая наносится запретом на такие посещения – годы боли и вины, с которыми живут близкие, если они не сумели проститься.
Мама-папа-дочь-сестра умирает в одиночестве, голая, среди неоновых ламп, проводков, чужих голосов, умирает в условиях отделения интенсивной терапии, получая медицинскую помощь, и не слыша ни одного тёплого слова, которое могло бы уменьшить естественный страх перед предстоящим… не предоставляя нам, остающимся, возможности простить, просить прощения, проститься…
Самое болезненное и самое неверное в этом документе то, что здесь написано «посещения осуществляются с учетом состояния пациента»,
и если состояние пациента не позволяет выразить согласие на посещение (то есть если я сама не могу сказать «да, пустите, это ко мне»), то тогда вопрос о посещении решает врач.
То есть по факту получается, что в условиях ОРИТ, где люди не в состоянии ничего сказать сами, где они находятся под седативными препаратами, подключены к приборам, или в состоянии комы – никого я не смогу посетить.
Ведь решает по приказу все тот же врач, что не пускает меня сегодня. У него исключительное право на принятие решения, даже не у заведующего и не у главного. Это нормально в Европе, где право родственника на пребывание с близким незыблемо, а лечащий врач в исключительном случае может не пустить (например, в случае алкогольного опьянения или агрессивного поведения); у нас же исключением при таком раскладе станет не запрет, а именно допуск.
Приказ по-прежнему оставляет все полномочия врачу, только он может решать.
Хотя на каком-то этапе рассмотрения документа всё же мелькала версия, где ограничить посещение врач был вправе только в случае, если посетитель пьян, пришёл в пачкающей одежде или с признаками ОРВИ. А в итоге стандартное и привычное: нельзя, и все.
А ведь мы не раз говорили, что одна из ключевых гуманитарных миссий этих изменений – это повысить доверие к медицинским работникам. Если мы пускаем родственников, то, в первую очередь, родственники перестают подозревать медиков во всех смертных грехах и начинают видеть и ценить их тяжелейший труд, начинают помогать, включаться, сочувствовать и уважать труд медицинского персонала.
А что сейчас? Разве этот приказ не провокация взяточничества?
Разве не абсурдна сама мысль, что к вам в реанимацию пустят близкого человека только при условии, что вы чувствуете себя хорошо и можете сами принять решение. В реанимации! Чувствуете себя хорошо!
Есть еще одна странная формулировка в этом документе: «посещение пациента осуществляется с учетом его состояния, соблюдения эпидемиологического режима и интересов иных лиц, работающих или находящихся в медицинской организации». Я не понимаю, как это будет учитываться. Каких иных лиц? Какие интересы?
Я, допустим, лежу на соседней койке и не хочу, чтобы соседа кто-то посещал. С какой стати мой дурной характер должен помешать близким людям быть вместе в самое страшное время! Я могу понять ограничение на посещения обычных отделений, допустим, в ночное время, они действительно могут помешать кому-то. Но во всех остальных случаях, основным приоритетом должны быть интересы пациента и его семьи, а не мнение иных лиц.
В документе также идет речь об ограничении посещений во время карантина и в инфекционных отделениях.
С этим не поспорить, всё верно. Но опять есть «но». Карантин – это всегда комплекс мер на официальном уровне, это то, что можно объявить по результатам заключения Роспотребнадзора, по количеству выявленных подтверждённых заболевших. А я в своих путешествиях по стране многократно сталкивалась в разных медицинских организациях с тем, что карантин был обусловлен желанием сохранить чистоту в помещении больницы. Началась на улице грязь – и повесили на дверь табличку «карантин».
Я своими руками больше дюжины раз срывала эту скотскую бумажку со входа, шла в регистратуру или к администратору и просила показать приказ, на основании которого у них объявлен карантин.
На основании чего запрещены посещения? Есть у них документ, подтверждающий вспышку кори, ветрянки, гриппа? И ни разу мне такую бумажку не показали…
На стратегической сессии «Новая социальная стратегия» в рамках подготовки к форуму АСИ мы с коллегами выявили два ключевых критерия, которые не позволяют гражданам быть хоть в какой-то степени удовлетворенными мерами социальной поддержки и системой оказания медицинской помощи у нас в стране.
И эти два критерия – очень человечные и очень понятные. Первый – даже если вы мне помогаете, то, как правило, вы оказываете мне ту помощь, которая мне не нужна. Например, когда детям с онкозаболеваниями положены льготы на проезд в общественном транспорте, а они из-за низкого иммунитета не могут воспользоваться этой льготой и в целях безопасности ездят на такси.
Второй критерий – да, вы помогаете и делаете то, что мне нужно, но то, КАК вы это делаете, унижает меня. Помощь не должна унижать! Так вот этот приказ, по сути, иллюстрирует оба этих критерия.
Это не то, что нам нужно. И это унижение, которое теперь еще и документально зафиксировано.
Если мой близкий попал в тяжелейшую ситуацию и оказался в больнице, я хочу реализовать своё право быть рядом. Если нельзя находиться с ним рядом и держать за руку, я хочу быть поблизости и на месте, первым получать информацию о его состоянии от медицинского персонала. Я хочу вне зависимости от времени суток быть приглашённой в палату и взять его за руку, как только это станет возможно.
Я хочу иметь право остаться в больнице на ночь со своим близким,
если есть вероятность, что он не выкарабкается и, как часто говорят те же врачи, «все зависит от пациента». Я хочу сидеть рядом и шептать ему на ухо: «Держись, борись, ты сможешь, ты нужен мне».
Я знаю, что ему нужен мой голос, а не посторонние незнакомые голоса медицинского персонала. И если я знаю, что мой близкий умирает, я тем более хочу быть рядом с ним с того момента, как мне сказали об этом, и до той секунды, когда он уйдёт.
Нет ничего такого, что должно мне помешать это сделать. Законы пишут люди для людей, и, если закон не работает во благо человека, его нужно переписать».
Эксперт: новый порядок посещения больниц может быть опасен для тяжелобольных детей
