Он появлялся редко в подземном переходе. Один-два раза в месяц. Вставал недалеко от развалов местных торговцев, протягивал стакан и ждал. Бежевый плащ, деревянная трость с пластмассовым наконечником, на конце веревка, перевязанная через руку. Ботинки не по погоде, свитер и желтые ногти на пальцах. Запах грязи без алкоголя. Одежда и волосы при этом чистые. Его взгляд цеплял добротой и солнечным теплом. Искренняя улыбка с гусиными лапками сопровождала каждого проходящего мимо.
«А чего вы с нашим дедушкой разговариваете?» – спросила женщина, продающая помидоры и огурцы. Для них он «наш». Для нас чужой. Тогда мужчина со стаканом и тростью отмахнулся: «Все хорошо, мы болтаем!»
Иван Трофимов, 81 год
– Как ловится тут?
– Ну, кто сколько даст, так и получится. На жизнь хватает.
– Где живете?
– Живу в комнате. Коммуналка тут недалеко. Нас много там. Вот пенсию получаю и тут собираю. Потом за комнату плачу. Там разный народ живет. Одной не нравлюсь. Собаки громко лают постоянно. Говорю, чтобы перестали, не слушают.
Подходит мужчина, всовывает в стакан 50 рублей: «Держите», и уходит. «Ага, ага, спасибо», – быстро благодарит Иван, увлеченный беседой. Спустя несколько фраз стакан совсем спрятал. Видимо, решил, что ему со мной интересней.
– Вы сами откуда?
– Из Липецка. Знаете, там такие поля красивые. Как помню, домик деревянный, трава от ветра колышется, солнце заливает светом. [Потом понятно стало, что воспоминания с картиной перемешались.] В 1990-е на пенсию вышел, так вот и живу.
– Помните дом, в котором детство провели?
– Помню, конечно. Детство было сложное и голодное. Жили в доме из белого кирпича. Маленькие комнаты, пол темный. Четыре этажа и голые стены. В семье нас шестеро было. Девчонки и мальчишки. Я самый младший, сейчас уже один остался. Последняя сестра умерла недавно, ей было 96 лет. Этим летом. В семье больше никого не осталось. Я один теперь, один. Надя умерла, все.
– А кто еще был?
– Братья и сестры. Старший мой брат ничего не видел (незрячий), гуляли с ним поочередно. Добрый он был. Умер уже. Там его и похоронили.
– Там же, где родителей?
– Да, там же. Две сестры мои умерли от голода, когда маленькие были. Они все вместе лежат. Время трудное было, – произносит Иван.
– Неужели никого больше нет?
– У одного из братьев дети есть, племянники. Но они все живут далеко, в другом городе. А у меня никого. В школе девушка нравилась, не вышло ничего. В училище не до этого было. В 18 лет на стройку пошел. Так и пролетело время.
– На кого учились?
– В школе городской сначала. Потом пошел в четыре техникума, закончил только один. Учился даже, представляете, в медицинском на медбрата. Не закончил, правда, выперли меня оттуда. Медицину со школы любил. Искусство и архитектуру еще. Да как на стройку пошел, там и остался.
– Когда в Москву приехали?
– В 1971 году переехал. Был теплый октябрь или ноябрь, – произносит с паузой Иван. – Я работал на стройке, много всего делал. До этого работал в Удмуртии тоже на стройке. Мне путевку дали на неделю во Владивосток. Море шумное, смотришь и конца не видишь. Еще куда-то дали на неделю, но уже не помню. Красиво было, рек много, леса, птицы. Знаете, как на картине Иванова в Третьяковской галерее.
Вдруг он оживился и следующие полчаса рассказывал о картинках, о масках, кистях, кино.
– Куинджи! – прищуривает глаза, лицо засветилось. От удовольствия улыбка расползается, руки сжимаются в кулачки, и еще раз: – Ах, Куинджи! Вы видели его работы? Дом на холме, красным все залито. Солнечные лучи окутывают все произведение.
Речь его изменилась, поставь на трибуну, выйдет великолепный лектор.
– Отчего вы так любите искусство?
– Это другой мир, сейчас уже все не то, вы меня простите, если обидел. Постоянно хожу в Третьяковскую галерею. Гуляю по залам. Вот «Явление Христа народу» Иванова, сколько же там эмоций.
На улице стало невыносимо холодно, людей совсем не осталось, а он продолжал рассказывать о картинах, недавнем походе в киноклуб на Красносельской. Названия картин отскакивали от зубов, описание картин детальное. Под конец он признался, что замерз. И ему пора домой, а мне тем более.
– Беспокоюсь, что вас так задержал, – благодарил за разговор еще минут пять улыбчивый Иван. – Знаете, мне так приятно, что вы со мной поговорили. Этого очень не хватает мне. У меня никого нет, а тут… Знаете, что в жизни главное? – заглядывая мне в глаза, спросил мой собеседник.
– Что же?
– В жизни главное – любовь и честность. Я со всеми честен. Поэтому счастливый.
На этом закончилась беседа. От холода стучали зубы, нескончаемо лил дождь. Иван зашел в метро. За месяц он больше не появился в переходе. Пьяный нищий, просящий на выпивку, поделился: «Когда холодно, мы по-другому зарабатываем».
Действительно, после начала октября все походы по вокзалам и подземным переходам стали безрезультатными, все нищие куда-то исчезли. Найти нуждающихся в помощи оказалось непростой задачей. Встречались бездомные за заборами, бабушки с цветами, а нищие исчезли. В центре их совсем не осталось.
В конце месяца все же нашелся один. В углу длинного перехода между станциями спрятался мужчина с картонкой: «Ради Христа, подайте». Плотный пакет в руках, серая куртка, два свитера, обувь на тонкой подошве. Опрятный, ничем не пахнет. Стеснительный и доброжелательный. Рассказывал явно полуправду, часто перепрыгивал с темы на тему.
Василий Королюк, 72 года
– К-О-Р-О-Л-Ю-К, – по буквам продиктовал свою фамилию Василий Королюк. – Я приехал с Украины три дня назад. Там как началось, пенсию перестали постоянно выплачивать. В России не платят совсем, разумеется. Раньше меня ловили, забирали в участок (Центр временного содержания иностранных граждан – ЦВСИГ. – Ред.), депортировали. Теперь не могут [ввиду отсутствия фактической возможности исполнения].
– У вас документы есть?
– Нет нужных документов. И не нужны, – перебирая пальцами, отвечает Василий.
– Часто приезжали в Россию?
– Ну да, пока не депортируют, был. Разнорабочим трудился, на улице деньги просил. Ехал в Россию через Румынию.
Только вот как, он не рассказал. Румыния-то еще дальше от России. Спросила еще раз, но он переключился на рассказ о людях. Решила, что пусть останется Румыния.
– Семья на Украине осталась?
– Жена умерла с ребенком при родах. Моей мамы давно не стало. В Днепре похоронена. За свою жизнь никого не встретил. Влюблялся, и забывалось. После жены не смог.
– Вы из Днепра?
– Из Днепра. Жил в двухэтажном заводском доме с мамой. Папа бросил сразу нас. Так что только мама. Она работала уборщицей на заводе. Ей выдали комнату. Дом был послевоенный, барачного типа. Грязь, деревья. В школе плохо учился. Советская обычная школа при заводе. После я переехал в Москву, поступил на фотожурналиста в Ломоносова. На работу не брали, не платили.
– Вы были журналистом?!
– Да, было дело. Окончил университет хорошо, кстати. Однако не вышло, – игриво улыбнувшись, продолжил Василий. – Ну, я ушел на водителя при заводе. Завод был большой, платили хорошо. Я в Днепре жил снова с мамой. Она умерла, я на пенсию вышел. Стал в Россию приезжать.
– К кому?
– Живу у одной бабушки на синей ветке. Она берет с меня часть заработка, а я в квартире убираюсь. Посуду мою, одежду стираю, покупаю продукты.
– Бабушка, у которой вы живете, знакомая ваша?
– Через интернет познакомились. Когда на Украине был, мне помогли найти ее. Ей нужна была помощь, а мне жилье. Дома смотрим телевизор, в церковь ходим. Сталинская квартира на «Выхино». Кухня маленькая, комнаты две.
– Почему тут стоите? В углу вас заметить сложно.
– Полиция гоняет. Если встану в зале, то сразу выпрут. В теплую погоду на улице сижу, тогда много собираю. Сейчас когда как. Если не поймают, то больше. Тысячи две набираю.
– А почему на вокзале не сидите?
– На вокзале люди спешат, а тут спокойней. На работу или с работы идут, домой едут. На вокзале инвалидов много, они все под крышей [с начальником]. У них своя территория, все зачищено. Если не с ними, то побьют или выгонят.
– Это всегда так?
– Конечно, от вокзалов подальше держаться лучше.
Он убрал табличку в пакет. Расспросил о моей работе. После сказал: «Самое главное в жизни – сердцем идти, божественным путем. Сама жизнь привела меня к этому понимаю. Мама приучила в церковь ходить и в Бога верить. И до сих пор сердцем иду».
– Большая церковь была?
– Да, тысячу человек вмещала, купола красивые цветные были. У заводского дома стояла. Да и сейчас стоит. Увидеть бы ее снова.
Мы попрощались. Он достал табличку: «Ради Христа, подайте». Люди проплывали мимо старика, а он уставился в стену.
В начале зимы я отправилась на «Славянский бульвар», где, по словам местных жителей, каждый день стояли просящие милостыню люди. Они начинали свою работу часов с семи и заканчивали к десяти. Прежде чем начать разговор, я понаблюдала со стороны за просящими женщинами.
Место выбирали людное, заметное. Одна, получая купюры (50 или 100 рублей), вытаскивала из стакана и клала в левый карман. Мелочь накапливала на донышке, а после убирала в правый карман. Прозрачный пластиковый стакан оказывался пустым. За 15–20 минут собрала три сотни и мелочью рублей 200. Одета тепло, опрятно. Голова перевязана шарфом, темная куртка и обувь. Фотографироваться она отказалась, аргументируя тем, что соседи узнают. Лукавила, ведь сама призналась, что живет в общежитии.
Лида Иваненко, 72 года
– Я из Донецкой области, шесть лет назад уехала. С пенсией проблемы из-за документов, но с 8 декабря должна прийти. Живу в женском общежитии для приезжих. Раньше работала, а сейчас не могу. Ногу сломала, еле хожу, потому работы нет. До этого мыла полы в подъезде, но сил нет, и холодно, руки мерзнут.
– А здесь не холодно?
– Холодно, дочка. Нет-нет, кто-нибудь подаст. Собираю за день рублей 150 или 200. Есть добрые и злые люди. Иногда оскорбляют, их злость выливается на меня. Был случай, когда парень баллончиком в лицо брызнул со словами: «Все вы мрази». Мимо другой парень проходил, побил его.
– Семья у вас есть?
– Сын погиб на войне, ему было 26 лет. Поэтому здесь стою, иногда давление прихватит, совсем стоять сложно.
– Наличные сейчас мало людей носят, предлагают на карту перевести?
– Нет, только вот мелочь кладут. Я тут всего пару лет стою.
Однако пока мы стояли, ей положили еще 150 рублей купюрами.
«Да чего с ними разговаривать, сам видел, как автобус их разгружал. Расставляли по местам», – указывая пальцем на подземный переход и метро, рассказывает прохожий, заметивший меня. По его словам, попрошайки здесь под чьим-то начальством работают пять лет минимум.
В метро у лестницы стояла вторая пожилая женщина.
Мария Иванова, 80 лет
– Живу с дочерью на мою пенсию. Она работать не может из-за инсульта пару лет назад. Живем на мои 25 тысяч в месяц. Живу-то я на Багратионовской, а там народу мало. Сама из Коломны. Сегодня вот 150 рублей собрала. Недолго стою, замерзаю. Часок, и домой.
– С вами часто разговаривают, предлагают деньги перевести?
– Да предлагают, но у меня карты нет. Пенсию получаю по-старому, мошенников боюсь. У дочки карты тоже нет.
– Другие члены семьи есть? Может, кто помогает?
– В свое время мой отец служил в армии во время Великой Отечественной войны. Был взят в плен немцами. Там умер. У матери пять человек было, я самая маленькая была. Давно уже ее не стало, похоронили в Коломне. Нас ведь было девять человек, жили в двухэтажном доме. Его потом мама продала, переехала к сыну. Он уже тоже умер. Сестра 20 лет назад умерла, я все вспоминаю. У Веры голубые глаза были. В больнице скончалась при враче, когда встала с постели на выписку. За день до этого прощались с ней, думали, увидимся завтра. На дачу поедем. До сих пор вспоминаю, – со слезами на глазах рассказывает Мария Иванова, актерски отыгрывая каждую реплику. «А могли в Германии жить!» – повторяла про Германию Мария Иванова множество раз. Говорит, если отец там жил, то и она могла бы.
– До пенсии кем работали?
– Маляром 20 лет отработала. Молоко нам давали, я его не люблю, отдавала другим. После на пенсию вышла, устроилась консьержем в подъезде. Помогала соседям детей из школы забирать, приплачивали немного. Ушла с работы, зрение подводить стало, слышать хуже начала.
– Полиция гоняет, место людное?
– Да нет, вежливо просят уйти в другое место.
– Сложно стоять и собирать деньги каждый день?
– Выхода нет, мы никому не нужны. Государство копейки дает, цены за коммуналку видели? Родственники не помогают, вон племянница зарабатывает 300 000. Помогает? Нет, конечно! Всем все равно, что со мной. Только дочка есть, и все.
Коллажи Дмитрия ПЕТРОВА
