Особое совещание присудило его к ссылке на три года в Красноярский край (подписавшие ложные обвинения священнослужители были приговорены к расстрелу, а один из них — к десяти годам лагерей). На этот раз святителя поселили в районном центре Большая Мурта в ста десяти километрах от Красноярска. Главному врачу районной больницы с трудом удалось добиться для знаменитого хирурга разрешения работать «за белье и питание». Зарплату ему выписывали за счет пустовавшей ставки то ли санитарки, то ли прачки. Владыка едва ходил от слабости, и жители Мурты считали его дряхлым стариком. Жил он очень бедно, в крохотной комнатушке возле кухни, недоедал. Как и других ссыльных, его притесняли, но сотрудники, особенно младший медперсонал, любили владыку. Он, как всегда, открыто говорил о своей вере: «Куда меня ни пошлют — везде Бог». Молиться владыка ходил в рощу, расположенную на окраине поселка.
Еще из тюрьмы он послал Ворошилову письмо с просьбой дать ему возможность закончить работу по гнойной хирургии. Неожиданно получив разрешение ехать в Томск для работы в библиотеке, святитель за два месяца успел перечитать всю новейшую литературу на немецком, французском и английском языках. В начале Великой Отечественной войны епископ Лука послал телеграмму Калинину с просьбой прервать ссылку и направить его для работы в госпиталь на фронте или в тылу. «По окончании войны, — писал он, — готов вернуться в ссылку». Ответ пришел незамедлительно — приказано было перевести его в Красноярск. Владыку назначили консультантом всех госпиталей края и главным хирургом эвакогоспиталя, но оставили на положении ссыльного — дважды в неделю он обязан был отмечаться в милиции. Жил он в сырой холодной комнате и постоянно голодал — на госпитальной кухне профессора кормить не полагалось, а отоваривать карточки ему было некогда. Санитарки тайком оставляли для него кашу. В одном из писем той поры он писал, что «полюбил страдание, так удивительно очищающее душу».
Святитель с головой погрузился в работу. Коллеги вспоминали: «На Войно-Ясенецкого смотрели мы с благоговением. Он многому научил нас. Остеомиелиты никто, кроме него, оперировать не мог, а гнойных ведь было — тьма! Он учил и на операциях, и на своих отличных лекциях». Разъезжая по госпиталям, он консультировал хирургов, осматривал раненых и самых тяжелых переводил в свой госпиталь. Ему удалось спасти многих больных, которых врачи считали безнадежными. Каждого раненого он помнил в лицо, знал его фамилию, держал в памяти все подробности операции и послеоперационного периода. «Для хирурга не должно быть «случая», — говорил он, — а только живой страдающий человек». Святитель очень сильно переживал смерть своих пациентов. Если не было другой возможности спасти больного, он шел на рискованные операции несмотря на то, что это налагало на него громадную ответственность. Об умерших он молился и считал необходимым не скрывать от умирающих их положение, чтобы они могли умереть по-христиански. Раненые солдаты и офицеры очень любили профессора. Когда он делал утренний обход, все радостно его приветствовали.
У святителя остались светлые и радостные воспоминания о том времени, несмотря на тяжелейшие условия работы. С подобными беспорядками ему не приходилось сталкиваться ни в русско-японскую, ни в первую мировую войну: штат госпиталя был неумел и груб, врачи не знали основ хирургии, санитарное состояние было совершенно неудовлетворительным. К протестам владыки целый год никто не прислушивался, хотя речь шла буквально о преступлениях. Он писал сыну: «Я дошел до очень большой раздражительности и на днях перенес столь тяжкий приступ гнева, что пришлось принять дозу брома, вспрыснуть камфару, возникла судорожная отдышка». Случалось, профессор выгонял нерадивых помощников из операционной, на него жаловались, возникали разбирательства, госпиталь посещали многочисленные проверочные комиссии. Все это крайне плохо отражалось на здоровье святителя. Во время операции ему все чаще приходилось опускаться на стул – не держали ноги. Трудно было подниматься по госпитальным лестницам. Сдавали нервы. Особенно тяжкой скорбью была невозможность бывать в храме — последнюю церковь в Красноярске закрыли пред войной.
С весны 1942 года отношение к владыке заметно улучшилось. Его стали кормить на общей кухне, заботиться об условиях его работы. Приезжавший в госпиталь с инспекторской проверкой профессор Приоров отмечал, что нигде он не видел таких блестящих результатов лечения инфекционных ранений суставов. Деятельность святителя была отмечена грамотой и благодарностью Военного совета Сибирского военного округа. «Почет мне большой, — писал он в то время, — когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают». По окончании войны епископ Лука был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 —1945 годов».
Срок ссылки закончился в середине 1942 года, но владыка продолжал работу в красноярском госпитале. «Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа». Осенью святитель был назначен на Красноярскую кафедру. Состояние епархии было ужасным. К 1940 году оставалась незакрытой только одна церковь в Новосибирске. В марте 1943 года после усиленных хлопот владыка добился открытия маленького кладбищенского храма в слободе Николаевка под Красноярском. В нем могло поместиться всего сорок-пятьдесят человек, а на богослужения приходило двести-триста. «В алтарь так же трудно пройти, как на Пасху», — писал архиепископ Лука. От города до церкви было пять-семь километров с большим подъемом в гору. Почти год святитель ходил туда пешком и так переутомлялся, что в понедельник даже не мог работать в госпитале. Однажды на полдороге он завяз в грязи и упал, так что пришлось вернуться домой. Но несмотря на трудности, он очень радовался открытию храма: «Первое богослужение… сразу же очень улучшило мое нервное состояние, а неврастения была столь тяжелая, что невропатологи назначили мне полный отдых на две недели. Я его не начал и уверен, что обойдусь без него».
Первое время не было архиерейских облачений, и владыка не мог служить, а только проповедовал. Единственного в городе священника вскоре пришлось запретить в служении, и он вместе с сообщниками, расхищавшими церковные средства, стал добиваться открытия расположенного в центре Красноярска Покровского собора, надеясь пригласить туда обновленческого архиерея. Епископ Лука сумел прекратить их раскольническую деятельность. Удалось святителю и изменить состав церковного совета кладбищенской церкви. При постоянном давлении властей, когда уполномоченные по делам религии и НКВД ставили во главе церковных советов своих агентов, это был смелый поступок со стороны правящего архиерея.
Из многих сел, районных центров и городов на имя архиерея поступали прошения об открытии церквей. Владыка направлял их в соответствующие органы, но оттуда приходил один и тот же ответ: «Ходатайства посланы в Москву, и по получении ответов вам будет сообщено». В эти годы между владыкой Лукой и Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием завязалась обширная переписка по основным вопросам современной церковной жизни. Архиепископ Лука принимал участие и в деятельности Поместного Собора 8 сентября 1943 года, на котором митрополит Сергий был избран Патриархом, а его самого избрали постоянным членом Священного Синода. Однако по занятости и нездоровью он был освобожден от обязательного посещения его ежемесячных заседаний.
В письмах этого времени святитель с грустью сообщал о переутомлении и неврозах. Работа в госпитале давалась уже с неимоверными усилиями, однако оставить ее он не мог: «Требуют, чтобы я не ходил в церковь, если не буду работать в больнице». «Я подлинно и глубоко отрекся от мира, — писал он сыну Михаилу, — и от врачебной славы, которая, конечно, могла бы быть очень велика, что теперь для меня ничего не стоит. А в служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера. Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять».
В конце 1943 года было опубликовано второе издание «Очерков гнойной хирургии», переработанное и значительно дополненное, а в 1944 году вышла книга «Поздние резекции инфицированных огнестрельных ранений суставов». Академик И. А. Кассирский писал, что эти труды будут перечитываться и через пятьдесят лет. Святитель получил за них Сталинскую премию I степени, из двухсот тысяч рублей которой сто тридцать тысяч перечислил в помощь пострадавшим в войну детям.
Сразу после окончания ссылки владыка начал хлопотать о переводе из Сибири. Решено было перевести его в Тамбов, куда в связи с наступлением наших войск переехали эвакогоспитали. Патриаршим указом владыка был назначен архиепископом Тамбовским и Мичуринским. Церковное служение он по-прежнему совмещал с деятельностью хирурга-консультанта, на попечении которого находилось сто пятьдесят госпиталей, от пятисот до тысячи коек в каждом. Шестидесятисемилетний святитель работал по восемь-девять часов в сутки и делал четыре-пять операций ежедневно. Однако из-за ухудшения зрения наиболее сложные операции пришлось оставить.
Церковная жизнь в Тамбовской епархии была немногим лучше, чем в Красноярской. Покровский храм, где начал служить архиепископ, находился в запустении. Многие годы в нем размещалось общежитие для рабочих, которые раскололи иконы, сломали иконостас, исписали стены ругательствами. После своего первого богослужения 26 февраля 1944 года владыка обратился к верующим: «Примите мои утешения, мои бедные, голодные люди. Вы голодны отсутствием проповеди слова Божия. Храмы наши разрушены, они в пепле, угле и развалинах. Вы счастливы, что имеете хоть небольшой, но все же храм. Он грязен, загажен, темен, но зато в сердцах наших горит свет Христов. Давайте сюда живописцев, художников. Пусть они пишут иконы, нам нужен ваш труд для восстановления уничтоженного, и вера засияет новым пламенем».
Тамбовцы скоро полюбили своего архипастыря. Его проповеди записывали, перепечатывали на машинке и потом раздавали верующим. Послушать его ходило много людей образованных. Владыка изложил перед Священным Синодом план возрождения духовной жизни в епархии: религиозное просвещение интеллигенции, церковное воспитание детей, открытие воскресных школ для взрослых. Сам он в 1945 —1947 годах работал над сочинением «Дух, душа, тело», которое, по замыслу автора, должно было послужить религиозному просвещению отпавших от веры, а также составил чин покаяния для тех, кто примкнул к обновленцам. В феврале 1945 года Патриарх Алексий I наградил владыку Луку правом ношения на клобуке бриллиантового креста. К 1946 году в епархии было открыто двадцать четыре прихода. Благодарные жители Тамбова впоследствии назвали именем любимого архипастыря Вторую городскую больницу, устроили при ней музей и в 1994 году установили памятник архиепископу Луке.
В мае 1946 года его перевели на Крымскую и Симферопольскую кафедру. «Как ни плакала моя тамбовская паства, как ни просила Патриархию оставить меня, я должен был ехать в Симферополь. Это было несомненно по воле Божией, ибо здесь я очень нужен. Мне приходится устраивать разоренную епархию». По приезде на место своего нового служения святитель не пошел к уполномоченному по делам религии, а прислал секретаря с сообщением о своем вступлении на кафедру. Уполномоченного это взбесило, и он потребовал личной явки архиерея. Владыка приехал, и между ними состоялся тяжелый разговор; тем не менее архипастырь настоял, в частности, на том, чтобы его называли не по имени и отчеству, а как положено: «Владыка» или «Ваше Преосвященство».
Поселился архиепископ на втором этаже старого, давно не ремонтированного дома. Здесь же располагалась епархиальная канцелярия и жило несколько семей. В доме были клопы, у единственного водопроводного крана выстраивалась очередь. Владыка многим помогал: на архиерейской кухне готовился обед на пятнадцать-двадцать человек. «Приходило много голодных детей, одиноких старых женщин, бедняков, лишенных средств к существованию, — вспоминала племянница святителя. — Я каждый день варила большой котел, и его выгребали до дна. Вечером дядя спрашивал: «Сколько сегодня было за столом? Ты всех накормила? Всем хватило?» Сам он питался очень просто. Одевался тоже более чем скромно — всегда ходил в чиненых рясах с прорванными локтями. Всякий раз, когда племянница предлагала сшить новую одежду, он говорил: «Латай, латай, Вера, бедных много». Секретарь епархии вел списки нуждающихся, и в конце каждого месяца по этим спискам рассылались тридцать-сорок почтовых переводов.
Когда святитель начал объезжать недавно открытые пятьдесят восемь крымских приходов, ему всюду жаловались на недостаток самого необходимого: облачений, богослужебных книг, ладана, свечей, лампадного масла. Особенно же огорчала владыку нехватка достойных пастырей. Не раз он говорил иереям: «Какой ответ дам перед Богом за всех вас?» Святитель категорически требовал, чтобы священнослужители везде носили подобающую их сану одежду, и наказывал тех, кто брил бороду и коротко стриг волосы. «Неверный в малом будет неверен и в большом», — говорил он. Строго следил и за тем, чтобы богослужения и требы совершались всегда по канонам, не допускал сокращений в службе.
В одном из своих посланий иереям епархии он писал: «Великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа (Рим. 9, 2 — 3), чем видеть, как некоторые из вас отлучают от Христа, от веры в Него и любви к Нему слабых верою овец стада Христова своим корыстолюбием. Не есть ли священнослужение вообще, а в наше время в особенности, тяжелый подвиг служения народу, изнывающему и мучающемуся от глада и жажды слышания слов Господних (Ам. 8, 11)? А многие ли священнослужители ставят своей целью такой подвиг? Не смотрят ли на служение Богу как на средство пропитания, как на ремесло требоисправления?»
Святитель призывал постоянно возвещать слово Божие: «Если священник главным делом жизни своей поставил насыщение ума и сердца своего учением Христовым, то от избытка сердца заговорят уста. И не обязательно проповедь должна быть витиеватой. Дух Святой, живущий в сердце священника, как в Своем храме, Сам проповедует его смиренными устами». Архиепископ настаивал, чтобы с крещаемыми подростками и взрослыми обязательно проводились огласительные беседы. Сам он проповедовал не только в воскресные и праздничные дни, но и в будни и открыто и безбоязненно высказывался по актуальным вопросам современной жизни. В Совет по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР стали поступать доносы от крымских чиновников — они требовали запретить архиепископу проповедовать и даже подвергнуть его изоляции. Архиепископу Луке пришлось пообещать Его Святейшеству постепенно отменить свои проповеди в будние дни, а по воскресеньям и праздникам ограничиться толкованием Священного Писания.
За 38 лет своего священнического и архиерейского служения владыка произнес около 1250 проповедей, из которых 750 записаны и составляют 12 толстых машинописных томов. Совет Московской Духовной Академии назвал их «исключительным явлением в современной церковно-богословской жизни» и «сокровищницей изъяснения Священного Писания», а святителя Луку избрал почетным членом Академии.
Владыка относился очень внимательно к нуждам клириков епархии. На съезде благочинных он поднимал вопрос о достойной оплате труда диаконов, псаломщиков и регентов; регулярно рассылал по приходам анкеты, в которых просил указать, какое жилье имеют члены клира, сколько за него платят и нужно ли ставить вопрос об улучшении жилищных условий. Он также интересовался, не претерпел ли кто из священнослужителей ущемления со стороны финансовых органов при обложении подоходным налогом. Святитель всегда приходил на помощь нуждающимся, несмотря даже на их недостоинство. Так, был в Крымской епархии заштатный иерей Григорий Алейников, который в молодости десять лет находился в обновленчестве, а в 1942 году был рукоположен в Православной Церкви. Его неоднократно увольняли за штат с понижением в должности до псаломщика и на некоторое время запретили в служении за пьянство. Но когда на старости лет он оказался совершенно одиноким и без средств к существованию, святитель Лука стал хлопотать перед Святейшим о назначении ему пенсии.
Слева направо: Святейший патриарх Алексий I, Митрополит Николай (Ярушевич), Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)
В конце сороковых годов опять стали закрывать храмы, и владыка всеми силами старался противостоять этому, много лет вел изнурительную борьбу с уполномоченным. Со скорбью писал он Патриарху: «По воскресным и даже праздничным дням храмы и молитвенные дома почти пустуют. Народ отвык от богослужений и кое-как сохраняется лишь обрядоверие. О венчании браков, об отпевании умерших народ почти забыл. Очень много некрещеных детей. А между тем, по общему мнению священников, никак нельзя говорить о потере веры в народе. Причина отчуждения людей от Церкви, от богослужений и проповедей лежит в том, что верующие лишены возможности посещать богослужения, ибо в воскресные дни и даже в великие праздники в часы богослужений их принуждают исполнять колхозные работы или отвлекают от церкви приказом привести скот для ветеринарного осмотра, устройством так называемых «воскресников». Получив от Святейшего благословение на месте решать эту проблему, владыка Лука предписал благочинным собирать конкретные данные, кто из местных властей умышленно препятствует верующим посещать церковь, чтобы потом поставить этот вопрос перед уполномоченным.
В это время святитель стал меньше заниматься врачебной деятельностью. Он писал сыну: «Хирургия несовместима с архиерейским служением, так как и то, и другое требует всего человека, всей энергии, всего времени, и Патриарх пишет, что мне надо оставить хирургию».
Когда архиепископ Лука только переехал в Крым, директор и Ученый совет Симферопольского медицинского института почли за лучшее не заметить его приезда. Студенты- медики, встречавшие владыку с цветами, были наказаны. Разрешение на медицинскую деятельность святитель получил лишь через полтора месяца после приезда. С 1946 года он был консультантом госпиталя в Симферополе, помогал госпиталю инвалидов Великой Отечественной войны. До конца 1947 года читал доклады, лекции врачам, оперировал больных и раненых. Но вскоре ему запретили выступать перед аудиторией в архиерейском одеянии, и владыка совсем покинул Хирургическое общество. Он продолжал врачебную практику у себя дома. На дверях его было вывешено объявление, что хозяин этой квартиры, профессор медицины, ведет бесплатный прием ежедневно, кроме праздничных и предпраздничных дней. К нему стекалось большое количество больных, которых врачи признавали безнадежными, и многие из них потом с благодарностью вспоминали своего исцелителя.
Однажды к нему пришла изможденная женщина. Она простудилась, и у нее сильно заболело горло. Несмотря на активное лечение, болезнь прогрессировала: высокая температура, страшная боль в горле. Глотать было невозможно, и в течение долгого времени она пила только воду. Консилиум врачей сообщил, что помочь уже ничем не может. Родители, люди верующие, повели ее к владыке. Он доброжелательно принял больную, осмотрел, затем помолился, перекрестил ее и сказал: «Теперь ты будешь здорова. Сними с горла повязки, понемногу ешь все, больше кислую и соленую пищу. А перед едой и после еды полощи горло раствором — на стакан воды чайная ложка соли и две-три капли йода». Женщина вышла от святителя, почувствовав бодрость и легкость в теле, и на второй день забыла о своей болезни.
Святитель безошибочно диагностировал болезнь — его опытность во многих случаях граничила с прозорливостью. Однажды во время вечернего богослужения секретарь епархии о. Иоанн Милославов рассказал ему, что с его супругой, матушкой Надеждой, случился приступ, но врачи скорой помощи не нашли у нее ничего серьезного. Не признали ничего опасного и дети о. Иоанна, имевшие медицинское образование. Однако владыка очень взволновался, срочно потребовал машину. Матушка встретила архиепископа в большом смущении: «Спаси вас Господи, владыка, но труды ваши напрасны: приступ прошел, и я чувствую себя хорошо». Внимательно осмотрев ее, святитель сказал, что если в течение двух часов ей не будет сделана операция, она умрет. Ее срочно привезли в больницу, собрали консилиум врачей, но те сказали, что операция не нужна. Матушка, верившая слову святителя, начала просить, чтобы ее прооперировали. Когда врачи вскрыли брюшную полость, то обнаружили огромный нарыв, который вот-вот готов был разорваться.
Сотрудница госпиталя вспоминала: «К нам… поступил больной на долечивание с жалобами на боли в правом бедре и невозможность передвигаться. В боях он получил контузию, ранения не было. При осмотре больного всеми ведущими специалистами госпиталя никакой патологии обнаружено не было, ни на снимках, ни в анализах. Нужно выписывать, а он не может ходить. Наш ведущий хирург, человек резкий и решительный, на обходе сказала: «Он симулянт, выписывайте». Мне было его очень жаль, и я попросила профессора Войно-Ясенецкого посмотреть этого юношу. Владыка осмотрел его внимательно, долго смотрел ему в глаза. Ему подали снимки, анализы, но он не взял их: «Ничего не надо, увезите больного».
Когда юношу увезли, профессор сказал: «У больного рак предстательной железы с метастазами в бедро». Это прозвучало как гром среди ясного неба. «Не верите? Давайте его в операционную». В операционной, после успокоительной беседы, под местным наркозом по наружной поверхности бедра был произведен разрез, и из него выпал конгломерат опухоли 5 —6 сантиметров, напоминающий красную икру, который направили на срочную гистологию. Через 30 минут в предоперационную, где сидели все врачи во главе с профессором, вбежала гистолог и сказала: «Вы прислали мне метастаз из раковой опухоли предстательной железы». Владыка Лука сказал: «Если можно, вызовите маму больного». Через две недели юноша скончался».
Будни старца архиепископа были уплотнены до предела. День начинался в семь утра. С восьми до одиннадцати владыка служил литургию, за завтраком секретарь читала ему по две главы из Ветхого и Нового Завета. Потом начинались епархиальные дела: почта, прием духовенства, назначения и перемещения, претензии властей. Архиепископ всегда требовал четких и ясных ответов, решения принимал незамедлительно и твердо. До обеда продолжалось чтение прессы и книг, после обеда — краткий отдых. С четырех до пяти владыка принимал больных, а потом немного гулял по бульвару, рассказывал внучатым племянникам главы из Священной истории. Перед сном опять работа — проповеди, письма, хирургические атласы — до 11 часов. В праздники он был занят еще больше.
Когда при Хрущеве началась новая волна гонений на Церковь, святитель Лука обратился с проповедью к растерянной и напуганной пастве: «Везде и повсюду, несмотря на успех пропаганды атеизма, сохранилось малое стадо Христово, сохраняется оно и доныне. Вы, вы, все вы, слушающие меня, — это малое стадо. И знайте и верьте, что малое стадо Христово непобедимо, с ним ничего нельзя поделать, оно ничего не боится, потому что знает и всегда хранит великие слова Христовы: созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей. Так что же, если даже врата адовы не одолеют Церкви Его, малое стадо Его, то чего нам смущаться, чего тревожиться, чего скорбеть?! Незачем, незачем! Малое стадо Христово, подлинное стадо Христово неуязвимо ни для какой пропаганды».
«Церковные дела становятся все тяжелее и тяжелее, — писал он сыну, — закрываются церкви одна за другой, священников не хватает, и число их все уменьшается». «Церковные дела мучительны. Наш уполномоченный, злой враг Христовой Церкви, все больше и больше присваивает себе мои архиерейские права и вмешивается во внутрицерковные дела. Он вконец измучил меня».
В последние годы жизни владыка стал сильно уставать от служб, проповедей, епархиальных дел. К его болезням прибавился новый недуг: единственный глаз стал видеть все хуже и хуже, и в 1955 году святитель полностью ослеп. «Я принял как Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу».
Владыка до смерти продолжал свое служение, с тщательностью вникал во все епархиальные дела, служил без посторонней помощи, на память читая молитвы и Евангелие. Современники вспоминали, что, видя его, нельзя было и подумать, что он слеп. По квартире он тоже передвигался сам, брал нужные вещи, отыскивал книги. К нему даже приводили больных, и он точно ставил диагноз. Известны многочисленные случаи исцелений по его молитве.
Последнюю свою литургию святитель отслужил на Рождество, последнюю проповедь произнес в Прощеное воскресенье. «Не роптал, не жаловался, — вспоминала его секретарь. — Распоряжений не давал. Ушел от нас утром, без четверти семь. Подышал немного напряженно, потом вздохнул два раза и еще едва заметно — и все».
Святитель Лука преставился 11 июня 1961 года, на праздник всех святых, в земле Российской просиявших. «Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Первую ночь владыка лежал дома, вторую — в Благовещенской церкви при епархии, а третью — в соборе. Все время звучало Евангелие, прерывавшееся панихидами, сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей поклониться владыке… Были люди из разных районов, были приехавшие из далеких мест: из Мелитополя, Геническа, Скадовска, Херсона. Поток стихал лишь часа в четыре ночи, а затем возобновлялся: одни люди сменялись другими, лились тихие слезы о том, что нет теперь молитвенника, что «ушел наш святой».
На погребение прибыл архиепископ Тамбовский Михаил (Чуб), который совершил отпевание при огромном стечении народа и в присутствии почти всего крымского духовенства. Незадолго до смерти владыка сказал племяннице: «Дадут ли мне спеть «Святый Боже»?» И действительно власти города категорически запретили устраивать какие-либо торжественные шествия, но люди бросались под колеса автомобилей, пытавшихся преградить дорогу похоронной процессии. Очевидцы свидетельствуют: «Надо было поворачивать на центральную улицу, но власти не хотели, чтобы мы шли так, хотели… повезти тело вокруг города, так, чтобы не было никаких почестей почившему. Тут женщины — никто никакой команды не давал — сами ринулись на землю перед колесами машины и сказали: «Только по нашим головам проедете туда, куда вы хотите»… И мы поехали по центральной улице города… Людей было везде полно, улицы забиты, прекратилось абсолютно все движение. По этой улице можно пройти за двадцать минут, но мы шли три с половиной часа; и на деревьях люди были, на балконах, на крышах домов. Это было что-то такое, чего никогда в Симферополе не было… таких похорон, таких почестей!» «Улицу заполнили женщины в белых платочках. Медленно шаг за шагом шли они впереди машины с телом владыки… Три ряда протянутых рук будто вели эту машину. И до самого кладбища посыпали путь розами. И до самого кладбища неустанно звучало над толпой белых платочков: «Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас». Что ни говорили этой толпе, как ни пытались заставить ее замолчать, ответ был один: «Мы хороним нашего архиепископа».
На его могиле во множестве происходили чудеса и исцеления болящих. 22 ноября 1995 года Определением Синода Украинской Православной Церкви архиепископ Симферопольский и Крымский Лука был причислен к лику местночтимых святых. В марте 1996 года мощи святителя были обретены и установлены в Свято-Троицком соборе Симферополя, а 24 —25 мая состоялось торжество его прославления.
Юбилейный Архиерейский Собор 2000 года принял решение о всероссийском почитании святителя Луки. Память его празднуется в день кончины, 11 июня по новому стилю.
Источники:
• Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). «Я полюбил страдание…» Автобиография. М. «Русский хронограф». 1995.
• Протодиакон Василий Марущак. Святитель-хирург. Житие архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). М. «Даниловский благовестник». 1997.
Из проповеди святителя Луки
28 января 1951 года
Вы спросите: «Господи, Господи! Разве легко быть гонимыми? Разве легко идти через тесные врата узким и каменистым путем?» Вы спросите с недоумением, в ваше сердце, может быть, закрадется сомнение, легко ли иго Христово?
А я скажу вам: «Да, да! Легко, и чрезвычайно легко». А почему легко? Почему легко идти за Ним по тернистому пути? Потому что будешь идти не один, выбиваясь из сил, а будет тебе сопутствовать Сам Христос; потому что Его безмерная благодать укрепляет силы, когда изнываешь под игом Его, под бременем Его; потому что Он Сам будет поддерживать тебя, помогать нести это бремя, этот крест.
Говорю не от разума только, а говорю по собственному опыту, ибо должен засвидетельствовать вам, что, когда шел я по весьма тяжкому пути, когда нес тяжкое бремя Христово, оно нисколько не было тяжело, и путь этот был радостным путем, потому что я чувствовал совершенно реально, совершенно ощутимо, что рядом со мною идет Сам Господь Иисус Христос и поддерживает бремя мое, крест мой. Тяжелое было это бремя, но вспоминаю о нем как о светлой радости, как о великой милости Божией. Ибо благодать Божия изливается преизобильно на всякого, кто несет бремя Христово. Именно потому, что бремя Христово нераздельно с благодатью Христовой, именно потому, что Христос того, кто взял крест и пошел за Ним, не оставит одного, не оставит без Своей помощи, а идет рядом с ним, поддерживает его крест, укрепляет Своею благодатью.
Помните Его святые слова, ибо великая истина содержится в них. Иго Мое благо, и бремя Мое легко. Всех вас, всех уверовавших в Него зовет Христос идти за Ним, взяв бремя Его, иго Его.
Не бойтесь же, идите, идите смело. Не бойтесь тех страхов, которыми устрашает вас диавол, мешающий вам идти по этому пути. На диавола плюньте, диавола отгоните Крестом Христовым, именем Его. Возведите очи свои горе — и увидите Самого Господа Иисуса Христа, Который идет вместе с вами и облегчает иго ваше и бремя ваше. Аминь.
