Я понимаю, что в больнице мне нравятся не только современные душевые и новые чистые столы, но и медицинский персонал. Нет, конечно, я помню бурчание охранницы при входе: «Вон вас сколько понаехало, все хотите бесплатно полечиться за государственный счет». Но от этого воспоминания я старательно отмахиваюсь. Потому что разве можно всерьез обижаться на человека, позавидовавшего онкологическим больным?
09 ноября
Наташа лежит в соседней палате. Заговорили мы сразу, легко, с ощущением, что знали друг друга всю жизнь. Впрочем, и не удивительно, ведь у нас, действительно, оказалось очень много общего. Мы одного года рождения, химиотерапию проходили под наблюдением общего врача, и сейчас мне предстоит операция у того же хирурга, что уже неделю назад прооперировал и Наталью. Даже расположение опухоли и у нее и у меня нестандартное, в нижнем внутреннем квадранте груди, что не очень привычно.
«А метастазы у тебя были?» – спрашиваю я аккуратно у Наташи? Слово это пугает всех, и тех, у кого они нашлись, и тех, у кого ближайшие к груди лимфоузлы оказались чистыми. А еще более страшит слово микрометастазы, потому что крохотульки, что сейчас не видны ни при каких исследованиях, могут уже двигаться по крови по всему организму и начать расти и распространяться через полгода, год, полтора.
«Метастазы были, – отвечает Наташа, – но патоморфология еще не пришла из лаборатории, поэтому сколько их там нашли у меня в подмышке пока точно не говорят». И она начинает аккуратную гимнастику левой руки. Грудь у Натальи хирург сохранил, и это дает надежду и мне, что он сделает только аккуратную операцию по удалению опухоли, а не всего органа. И хотя я давно скрупулезно изучила все тонкости будущей имплантации в случае, если грудь все же удалят, и приценилась к стоимости и на временные протезы, и на постоянные вживляемые импланты, но теперь, когда я смотрю на Наташу, внутри меня все ликует. И я начинаю думать не об искусственных протезах, а о новом красивом белье. Все же личный пример – это великая вещь.
Гимнастику для руки Наташа делает постоянно. Хотя, конечно, пока гимнастикой это можно назвать лишь с большой натяжкой. Спустя неделю после операции позволительно лишь слегка двигать рукой в стороны и вперед, делать небольшие круговые движения. «А вверх она у тебя поднимается?» – интересуюсь. «Не-е, больно, ощущение, что там внутри стянули сухожилия в крепкий узел, и он пока не развязывается, – говорит моя соседка, не останавливая своих движений. – Да и рано еще, наш с тобою любимый доктор так активно заниматься пока не разрешил. Хотя, вон, на двери висит комплекс упражнений и согласно этим рисункам поднимать руку вверх надо уже сейчас. Но мы же с тобой решили, что будем верить доктору?» И я согласно киваю.
Наш доктор нам нравится, мы с Наташей сошлись и в этом мнении, и уже обсудили его и как врача, и как симпатичного молодого мужчину. Наташа горестно вздохнула, снова вспомнив, как утром Константин Юрьевич застал ее врасплох, когда она еще в ночной сорочке и без парика чистила над раковиной зубы.
«Нет, ну скажи, кто же так рано, когда нет еще и восьми, на обход приходит? Ты представляешь, в каком виде я перед ним оказалась?» Конечно, тут же подробно обсудив эту ситуацию, мы обе приходим к выводу, что врач, приезжающий на обход раньше начала стандартной смены заслуживает уважения и доверия, но спустя несколько минут в Наташе снова берет верх женское начало, и она повторно огорченно вздыхает: «Но я же была вся такая неприбранная и неаккуратная». Помолчав минуту, добавляет: «И без парика». И мы вместе весело смеемся.
Абсурдность рассуждений очевидна, доктор видел каждую из нас и без парика, и без одежды, а Наташу и на операционном столе, но кокетство непобедимо. И в этом, наверное, и есть жизнь.
10 ноября
Если честно, бесплатную больницу я представляла немного иначе. Боялась, что будут и разваливающиеся от старости шкафы, и многоместные палаты, и неработающие души. Все оказалось намного лучше.
В нашем боксе две палаты, с Наташей в комнате еще живут Лена и Тамара, а мы с Надей вообще только вдвоем. И на пятерых у нас современный чистый душ, отдельный туалет, раковина с медицинским дезинфицирующим мылом, и большой холодильник.
«Жить можно», – подводит итоги Надя, развешивая привезенные рубашки и маечки в отдельном небольшом индивидуальном шкафу. А я уже вчера распаковала свой большой чемодан и вынула термос для вечернего чая, и ноутбук, на котором я готова днем продолжать работу (а вечером устраивать совместные посиделки за просмотром закаченного из интернета кино), и несколько рулонов туалетной бумаги.
Конечно, большие стратегические запасы бумаги у всех моих соседок сначала вызвали смех, но потом и они согласились с важностью этого скромного предмета. Пролили чай – вытираем бумагой, остались мыльные разводы на стене после посещения душевой – протерли и их; ну, и следы от баночки с вареньем в холодильнике тоже легко победимы. А что? Соль, спички, мыло всегда в хозяйстве нужны. В наших больничных условиях незаменимым предметом оказалась именно бумага.
К Наталье сегодня приходил анестезиолог. Спросил, конечно, для проформы и о здоровье, но потом выяснилось, что ему хотелось просто поболтать. «Вы помните, как вы меня под наркозом называли?» – спрашивает он у Наташи, а мы замираем в предвкушении развлечения. Уж слишком хитро посматривает врач и слишком зарделась Наталья. «Валерий Валерьевич, – лепечет она, – я что-то лишнее себе позволила? Наркоз же, простите, если что». Но он весело отмахивается: «Не волнуйтесь. Не матерились, никого не ругали, со стола слезть не рвались. Просто вы меня все время только Владимиром Владимировичем окликали».
И мы потом еще полдня шутим над градусом Наташиного патриотизма. А я понимаю, что в больнице мне нравятся не только современные душевые и новые чистые столы, но и медицинский персонал. Нет, конечно, я помню бурчание охранницы при входе: «Вон вас сколько понаехало, все хотите бесплатно полечиться за государственный счет». Но от этого воспоминания я старательно отмахиваюсь, потому что разве можно всерьез обижаться на человека, позавидовавшего онкологическим больным?
А нам с Надеждой предстоят осмотры перед операцией. Если все пройдет гладко, и никакие анализы не подведут, то хирургический стол ждет нас через два дня.
11 ноября
Анализ крови и мочи, кардиограмма и осмотр терапевта – обязательные процедуры перед операцией уже в больнице. Кардиограмма у меня ожидаемо оказалась не слишком хорошей, давление высоким, а терапевт непреклонной: «Не снизится за эти два дня, к операции не допущу». И я бегаю каждые полчаса на пост медсестры и снова и снова меряю свое давление. А потом Надя командным голосом говорит: «Одевайся». И мы, достав пальто и сапоги, отправляемся на улицу гулять. Конечно, Надя права, о давлении не надо постоянно думать, о давлении надо просто забыть.
Тане всего двадцать с небольшим. Невысокая стройная девчушка вся еще светится молодостью и отблеском недавнего замужества. Такой же юный супруг каждый день приезжает ее навестить. Они лишь несколько месяцев назад отыграли свою свадьбу, а сейчас ее положили в больницу на процедуры химиотерапии.
«Василь Петрович, а можно я на выходные домой уеду?» – спрашивает она у врача. Самый ухоженный и щеголеватый доктор нашего отделения смотрит поверх Таниной головы: «Я вас не видел и вашего вопроса не слышал». Мы все дружно киваем на сумки: «Собирайся, Таня, доктор разрешил». А она, не понимая эзопова языка, переминается с ноги на ногу и отправляется спрашивать повторно. «Нет, нет, – снова качает головой Василь Петрович, – вы ко мне с таким вопросом не подходили, и я вам ничего не говорил».
И мы снова пытаемся Тане объяснить, что официально доктор отпустить ее не может. Не положено. Но все же люди. И Василию Петровичу жалко эту светлую девушку, и он понимает, что такое молодая семья, и он готов закрыть глаза на ее незаметную недолгую поездку домой. Но Таня, посовещавшись с мужем, остается. И мы потом все выходные пытаемся хоть как-то скрасить ее жизнь: «Таня, хочешь вкусненького?» Но Таня ничего не хочет, у Тани химиотерапия, Таню все время тошнит. И нам тоже, как и Василию Петровичу, жалко молодую Таню.
13 ноября
Анестезиолог у нас с Надей сегодня уже был. А это значит, что к операции нас обеих допустили. Он укоризненно смотрит на мое несимпатичное давление: «Завтра с утра обязательно эти таблетки выпейте. Но постарайтесь проглотить их без почти воды. Не больше капли запивайте, чтобы потом от наркоза не затошнило».
Надя тут же встрепенулась: «А есть-то нам можно? Или за сутки прекратить?» И доктор терпеливо объясняет, что так изводить себя не стоит. И насмешливо разрешает Наде (которая на операцию записана первой) есть до двух часов ночи, а мне даже до четырех. И вот – смешно – но после этого разрешения нам обеим становиться спокойнее. Почему так устроен человек? Вместо того, чтобы выспросить все о наркозе и его воздействии на организм, мы спрашиваем о возможности перекусить. Может, когда говоришь о будничных бытовых вещах, то и серьезные предметы воспринимаются проще?
Одно мы уяснили точно, наркозы у нас разные. Надежде введут что-то легонькое, потому что у нее операция запланирована попроще, а на меня, судя по перечислению анестезиолога, лекарств не пожалеют. Ну что же – последний подход к холодильнику и спать. Завтра сложный день. Завтра нас будут немножечко резать. И хочется верить, что потом еще и зашьют.
