В книге «Записки оставшейся в живых» собраны дневники трех ленинградок, Татьяны Великотной, Веры Берхман и Ирины Зелинской. Во время Первой мировой эти женщины были сестрами милосердия, а во Вторую мировую – выживали в блокадном Ленинграде.
Страница рукописного дневника Татьяны Великотной, воспроизведённая в издании Фото с сайта svoboda.org
Книга «Записки оставшейся в живых» только вышла в Санкт-Петербурге, в издательской группе Лениздат. «Для нынешнего поколения чтение дневников – один из лучших способов узнавания и осмысления прошлого» – сказано в аннотации к изданию. Прочитав книгу, понимаешь, что этих знаний не почерпнуть ни из какого другого источника.
Сестры Татьяна и Вера
В книге есть вкладка с фотографиями из семейного архива, на них – девочки иного времени, сейчас таких лиц не найти. Вот – сестры Таня и Вера Берхман в Скоково под Петербургом, а вот – Вера с отцом, на дачном крыльце, в форме сестры милосердия, значит время – Первая мировая.
В те дни, когда писались блокадные дневники, жизнь на даче в Скокове уже отошла в область воспоминаний. Возможно, эти летние дни были самыми счастливыми в жизни сестер. Большой дом, вековые липы, сад и девичью комнату с голубыми французскими обоями вспоминала Вера Константиновна Берхман в ноябре 1943 года в блокадном Ленинграде, где она осталась одна в вымершей коммунальной квартире.
Вера Берхман с подругой. 1910-е годы Фото с сайта svoboda.org
Около дома то и дело гремела воздушная перестрелка, окна были затемнены, тусклый свет давала самодельная коптилка. «Осада города приучила меня, ленивую и нерадивую, к молитве краткими словами, но честно и усердно, скажу проще, постоянно! Без молитвы не только что страшно жить, но совершенно невозможно. Как быть без Бога, когда все вокруг трясется, свистит, бухает, обваливается, калечит и убивает? Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка и не все, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам», – писала Вера. К дневнику она обращалась по вечерам и в перерывах изнурительной работы в больнице. Вера Берхман дожила до 1969 года, Татьяна блокады не пережила.
Старшая из сестер, Татьяна, начала вести блокадный дневник незадолго до смерти мужа, главным адресатом стал сын, который был на фронте: «Саша, для тебя пишу я эти скорбные строки. Ты отделен от меня тысячами километров, и нет надежды на нашу скорую встречу. Но если Бог судил тебе вернуться домой в Ленинград, а мне дожить до твоего возвращения, то многое уже может стереться из памяти, а я хочу, чтобы ты знал, какие тяжелые минуты мы пережили в эту страшную зиму 1941-1942 годов».
Татьяна Берхман, в замужестве Великотная, прожила с мужем 25 лет, поженились они в мае 1917-го. Даты их смерти различаются на два месяца. Николай Великотный, преподаватель физики и математики, а позже инженер, чудом уцелевший в советское время, умер от голода в январе 1942 года. То, что мужа удалось похоронить по-человечески, было предметом радости и гордости Татьяны Константиновны, об этом она многажды пишет в своем дневнике, как об одном из немногих утешений того ужасного времени. Сама она последовала за мужем 1 апреля 1942 года.
Вера Берхман начала вести дневник в 1942 году, после смерти сестры и по ее примеру. О существовании последних записей Татьяны она узнала от знакомых. Так словно эстафетная палочка один дневник дал жизнь другому. Оба дневника сохранились, и мы можем прочитать не только краткие записи Татьяны, спокойно и беспристрастно фиксирующие трагедию в реальном режиме, но и более рефлективные и эмоциональные тексты ее сестры.
Татьяна Великотная Фото с сайта svoboda.org
«Дневник Тани, честный, страшный неподкупный, друг ее страдания… Он у меня, пока я жива» – пишет Вера. Вера Константиновна была человеком не просто верующим, но церковным. Но много ли мы знаем о своей вере, пока жизнь относительно терпима? Вот она пишет: «Экзамен голода я провалила, как проваливают ученики какой-либо предмет, если к нему не подготовиться. … Получили с Катей по 300 г мяса по карточке. Мы шли, ели это мясо с прилавка, немытое, свежее… Хотя не было у меня таких мыслей, чтобы убить человека, а вдруг всем было бы позволено, всем вырезать из свежих трупов. Не знаю…».
Но, не побоявшись заглянуть в себя, именно в ужасах блокадных будней Вера Берхман находит не только смысл, но и – настоящую жизнь.
«Не еда, которой не было, а вот взаимная забота друг о друге помогала не умереть», – и эти слова в защиту милосердия дорогого стоят, раз их пишет человек, переживавший ад. Она видела, как родители воровал хлеб у детей, но было и другое.
«Это была вполне сама обреченная, особенная, вещая какая-то старуха. Она уже никого не любила и не не любила, она уже ото всего отошла в усталости и цинге, но кто же побудил эти руки, ноги, голову, это ее дрожащее сердце отрезать мне ежедневно, не имеющей карточки, по кусочку своего иждивенческого хлеба… с приговором «выживай»», – писала Вера Берхман о своей вовсе не близкой знакомой.
В один из самых темных и тяжелых дней Вера Константиновна пишет: «Христе, Свете истинный! Ты так долго, так долго не идешь посетить мою озверевшую душу. И вот я Тебе, Господи, что говорю сейчас? Ни слез, ни горя, ни радости я не ощущаю. И единственное, что я могу сказать – это то, что я одна теперь, Господи! Я одна, одна».
Когда Вера Константиновна дописала эти строки и раскрыла Евангелие, то прочла: «Но я не один, потому что Отец со Мною». «Принимаю глагол твой, Господи! Принимаю его, как принимают дети и дурачки, – записала она в дневнике. – Принимаю слова эти, как будто мне человек в самое ухо в этой пустой комнате сказал, так приняла, как певчие тон от камертона».
«Раньше я знала молитвы утренние и вечерние, но читала их изредка, не всегда, а теперь сама жизнь научила меня каким-то новым, вновь пришедшим словам. Это слова то благодарения, то просьбы, то какое-то непрерывно льющееся, как слезы, «помилуй, помилуй». И это «помилуй» отнюдь не крик испуга, чтоб спас во что бы то ни стало от обстрела. Нет. Но в моем теперешнем «помилуй» и это, и третье, и четвертое, чего совсем не знаю, но чего жду и трепещу. … Вся моя жизнь, прежде пустая и нерадивая, засияла огоньками молитв. В молитве начинаю жить».
«Духовно – я заснула в своем страшном ослаблении и озверении чувств полумирским, легкомысленным человеком, а проснулась не таковым, а каким-то иным человеком. … Вдруг пришло на мысль… Это не от голодовки. Голод только выявил. Это все в пройденной жизни. От беспутства и лени. От нетренировки чувств. От малой любви».
« … Вот – я рождаюсь, вот я родилась 53 лет от роду, в пустой квартире № 12, дом № 17 по Малой Посадской. И как в первом своем выходе на свет я сразу заплакала, так и заплакала и сейчас, в 1943 году. … Не понимаю, когда… Когда это случилось? Но факт, что благодаря годам 1941-1942 я проснулась для живой веры и живой любви и осознания Жизни Бессмертной, Вечной, Непреходящей.
Как это случился такой переход? «Ты ж всегда была верующая?», – скажет мне кто-нибудь. Нет. Та вера и то сознание – ничто в сравнении с тем, что получила сейчас душа, после всего. … Мне иногда кажется, что я несу (если и несу) самый легкий крест».
«Мне показана была смерть, а моя в частности, – сполна. Я знаю и видела ее, хотя она и обошла меня. Я видела, как умирают достойно….
По своему милосердию Он дал мне во всем ощутимо узнать, что если Ему надо оставить человека для покаяния, осознания своей гибели без Него, и, наконец, для сознательного Крестоношения, так Он из камня, из бесчувственного чурбана сотворит Себе Хвалу, возьмет такого смертника в Свою опеку и начнет выводить в жизнь».
«Благодарю за все! Мне и стыдно сказать после стольких потерь и ужасов, что я – счастлива, но я счастлива».
Ирина Зеленская
В блокадном Ленинграде рецепт выживания – у каждого свой. «Я все глубже убеждаюсь, что спастись можно только внутренней энергией, и не сдамся до последнего, пока тело будет повиноваться воле», – пишет в своем дневнике третья ленинградка, Ирина Зеленская. Во время Первой мировой она была сестрой милосердия, та война выковала ее характер, но медицина не стала для Ирины Дмитриевны призванием, в советские годы она заведовала библиотекой, работала статистиком, затем экономистом.
Ирина Зеленская Фото с сайта svoboda.org
Ирина Дмитриевна родилась в 1895 году, а последняя запись в ее трудовой книжке сделана в 1974-ом. Новые поколения ленинградцев запомнили эту энергичную женщину уже пенсионеркой, организатором общественной библиотеки. В 1982 году, через год после ее смерти, читатели библиотеки создали двухтомную машинописную книгу памяти, посвященную Ирине Дмитриевне. Именно в таком, самиздатовском варианте, впервые увидел свет блокадный дневник, который мы можем прочитать в нынешнем сборнике. «Когда я буду занята, то буду счастлива», – так озаглавили составители книги ее записи.
Блокадные реалии присутствуют во всех трех дневниках: карточки, голодная слабость, ужас обстрелов, боль расставания с близкими, подробное описание каждой попытки продлить жизнь, мучительные взаимодействия с ближними, которые от голода превратились во врагов. Каково это – читать, когда руки не держат книгу, и чтобы не уронить ее, приходится разрывать переплет надвое? Каково мечтать о прибавке в 200 граммов хлеба, которая оказалась мифом, брести через весь город за тарелкой жидкого супа, часами стоять в очередях за едой, каждый день видеть смерть и боль? Дай Бог нам никогда не узнать. Но как удалось этим женщинам выстоять? Что делали они, чтобы сохранить в себе человеческое, спастись от душевного очерствения и безволия, охватившего многих горожан? Об этом узнать нам обязательно надо.
Откройте книгу «Записки оставшейся в живых» и вы услышите голоса людей другой эпохи, ленинградок-петербурженок, сумевших выстоять.
