С помощью экспертизы в НЦ судебной психиатрии им. Сербского сумасшедших отделяют от убийц. И к тем и к другим уже больше 20 лет приходит священник Владимир Быстрый. Почему каждый раз он выходит из НЦ с «занозой в сердце»?
|
Протоиерей Владимир Быстрый, с 1993 года является настоятелем храма при Научном центре социальной и судебной психиатрии им. Сербского
|
Если вы никого не убивали в состоянии аффекта, то вероятно никогда не попадете внутрь этой одновременно тюрьмы и психиатрической больницы. Протоиерей Владимир Быстрый ходит сюда с 1993 года, являясь настоятелем больничного храма в честь иконы Умиление. Мы попросили священника рассказать – что именно он делает в закрытом учреждении, о чем разговаривает с сумасшедшими и убийцами, и меняется ли от такого общения его собственная личность.
– Зачем нужен православный храм в психиатрическом НИИ?
– В первую очередь это институт, в котором люди проходят судебную психиатрическую экспертизу. Пациентов здесь несколько типов: люди, совершившие преступление, люди, лечащиеся от зависимостей, и пострадавшие в катастрофах. Например после Беслана многие семьи проходили здесь психологическую реабилитацию.
Храм нужен везде и всем. А таким людям, страдающим психическим недугом, или совершившим преступление в состоянии какого-то аффекта – особенно. Они и сами чувствуют, что им нужна духовная помощь, и сами ее ищут. И многие может быть именно в таких скорбных местах и обретают веру. Пусть даже после очень тяжких преступлений. Для людей преступление иногда является таким переворотом в жизни, что они останавливаются и обращаются к Богу и стараются исправить свою жизнь. Для этого храм и существует. Душа у этих людей действительно болит, потому они называются душевнобольные, и эту душу надо лечить.
– Приходят ли к вам эти люди после того, как освободятся?
– За все эти годы только один раз пришел человек на исповедь и напомнил, что несколько лет назад встречался со мной в НИИ. Он был в Москве проездом из мест заключения на родину и зашел, кажется, в первый попавшийся храм. Он очень удивился, увидев, что я служу в храме. Когда мы встречались в НИИ, он думал, что я переодетый милиционер и хочу у него выведать подробности преступления. Хотя тогда он сам пришел ко мне и сам начал что-то рассказывать. Он был очень удивлен и рад, что я все-таки оказался настоящим священником.
– В чем заключается ваше служение в больнице?
– Литургию мы совершаем очень редко, поскольку храм микроскопический, площадью около восьми квадратных метров, и в нем сложно всем поместиться. Кроме того, с перемещением внутри института существуют сложности, поскольку многие пациенты находятся под следствием. Чаще всего я хожу по отделениям, беседую с людьми и исповедую их непосредственно в отделении. Мы вначале вместе молимся, и только потом приступаем к исповеди или беседе. Некоторые крестятся. Я стараюсь ходить как можно чаще, но регулярности не получается. Все встречи проходят с разрешения лечащего врача. Обычно я прихожу либо к какому-то одному человеку, который об этом просит, либо прихожу в отделение, когда меня приглашает врач. Соотношение примерно 50 на 50.
– О чем вы разговариваете с больными?
– Как и с любым другим человеком – ни в исповеди, ни в беседе никаких особых отличий нет. Мы беседуем о жизни и о проблемах, которые у них существуют – и духовных и житейских. Только иногда это отягчено преступлениями, а так в общем всех нас мучают одни и те же вопросы.
– А об их преступлениях вы с ними говорите?
– С некоторыми говорим, некоторые отмалчиваются. Говорим мы об этом, как и о любом другом грехе. Некоторые говорят со слезами, искренне раскаиваются, даже если совершили какое-то страшное преступление. Они хотят от этого уйти и строят планы на будущее – как они будут жить после того, как завершится их наказание. А некоторые говорят об этом равнодушно. Равнодушие бывает по разным причинам, иногда по причине психического расстройства или духовного помрачения. Некоторым надо просто рассказать об этом. Не то, чтобы похвалиться, а сказать про себя – вот я такой, такой и такой.
У некоторых не получается исповедоваться, кто-то даже на исповеди начинает уклоняться от честного разговора. А некоторые идут даже с радостью. Или не то что с радостью, а скорее с готовностью и как-то открыто. Конечно, слушать все это и нормально общаться достаточно тяжело. Все-таки у таких людей не обычная исповедь… И им сложно говорить, и мне сложно слушать все это.
Чаще всего человека очень жалко, потому что видишь, особенно когда беседуешь, что называется, за жизнь, как человек подошел к этому. Какие ошибки совершил. И как всегда бывает, среда, семья, все обстоятельства жизни планомерно человека подводят к такому результату. И бывает, что человек настолько слаб, что совершает преступление. Потом вот раскаивается в этом.
– Виноват ли психически больной человек в совершенном им преступлении?
– Зависит от тяжести психического заболевания. Иногда бывают такие помрачения, что человек потом не может вспомнить – что он делал. Или вспомнить может, но не может понять – почему. Недавно я как раз причащал на дому одного нашего прихожанина, который в таком состоянии убежал голый зимой на улицу и чуть не погиб. С одной стороны он понимал все, что он делает, а с другой – не мог остановиться. Так что здесь некая тайна одержимости и заболевания – это до конца, а скорее даже по большей части, непонятно. Надо сказать что и так называемые здоровые люди часто делают не то, что хотят. Как сказал апостол Павел (Рим. 7:15) «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». Вот и мы часто понимаем, что не надо, а делаем. Тем более человек, у которого какие-то психические нарушения.
– Удается ли вам как-то облегчить состояние больных?
– Об этом сложно судить. С большинством я вижусь один или два раза в их жизни. Экспертиза обычно занимает 2-4 недели. Сейчас правда там находятся люди на принудительном лечении, которые проводят в НИИ по несколько лет. С ними я вижусь чаще. По отзывам врачей, которые работают с этими пациентами, после каждой беседы у них наступает некоторая пора затишья и успокоения.
– А на вас никогда не нападали? Вообще не страшно там служить? Ведь кто знает, что в голове у людей, которые не могут собой управлять?
– Нет, не страшно. Во-первых, все-таки молишься и уповаешь на Бога. И потом я сам достаточно большой и тяжелый. А потом некоторые находятся под наблюдением. Когда с ними беседуешь, издали за ними должен наблюдать охранник. Иногда меня предупреждают, что человек буйный, и чтобы я был внимателен. Но ничего похожего, и даже попыток или намеков на агрессию ни разу не было.
– Вы служите в больничном храме 20 лет. Говорят, с кем поведешься от того и наберешься. Есть ли у вас ощущение, что вы изменились от общения с душевнобольными?
– Да, думаю повлияли. Наверное когда посещаешь такие скорбные места, а это наверное одно из самых скорбных мест которое только может быть, на весь мир начинаешь по другому смотреть. Это такой серьезный жизненный опыт, который если ты сам не проходил, то хотя бы видел и слышал людей, у которых он есть. Мне кажется это придало мне тоже опыт и понимание того, что с людьми, с душой человека нужно быть очень осторожным, очень нежным, и подходить ко всем с большой любовью.
Не зря в народе говорят от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Кого-то к преступлению подвели обстоятельства жизни, кто-то неожиданно оказался в НИИ, кто-то действительно скорее споткнулся и теперь должен нести за наказание за свой поступок. И понимаешь, что нужно трепетно относиться к жизни человека. К душе. И, собственно, понимаешь, что как отцы учат, прежде чем осудить какого-то человека, подумать, что лучше не осуждать, потому что никто от этого не застрахован. НИИ – это хорошая школа, чтобы этому научиться. Вообще любая больница – это школа. А тюремная больница – особенно.
Выходишь каждый раз из этого института с плачущим сердцем. С занозой в сердце. Не понимаешь, как еще людям помочь. Только молиться за них, вымаливать. Сами они к сожалению не все умеют молиться.
– То есть в жизни православного человека поход в больницу – это жизнеутверждающий опыт?
– Ну конечно, когда человек сталкивается со страданиями другого, если это принять в свое сердце, сопережить, то это большая польза для любого человека. А часто мы проходим мимо. Хотя русскому человеку, в общем, всегда было свойственно жалеть даже самых страшных каторжан. Как мы знаем по литературным произведениям, им всегда благотворили и помогали, потому что понимали, по чем фунт лиха. Сердце размягчается, сердце становится добрее и начинаешь думать – как тебе самому жить.
