Игумен Пантелеимон (Королев), два года назад ставший настоятелем Свято-Троицкого Данилова монастыря в Переславле-Залесском, недавно вернулся из США — там живут его родители. За плечами — мехмат МГУ, учеба в духовной академии и… десять лет жизни в скиту, где он занимался переводами и писал кандидатскую диссертацию.
Новый этап его жизни — Данилов монастырь. Это очень русская история: много пространства, мало людей. Немногочисленных насельников (их всего 15) игумен любовно называет «бриллиантами» и «изумрудами». Он хочет сложить из них прекрасный узор — «общность, «которая не распадется, когда не будет тут игумена Пантелеимона». Оговорка понятна: с 1994 года, когда монастырь был восстановлен в статусе, настоятелями здесь побывали десять человек, причем предыдущий игумен — иеромонах Даниил (Соколов) — был убит прямо у себя в келье.
На столе в игуменском кабинете — McBook и множество книг. Выделяется отмеченное многочисленными закладками англоязычное издание Church Money. «В монастыре я стал много думать о деньгах», — шутит отец Пантелеимон.
«Дай-дай-дай!» — не христианская позиция
— Отец Пантелеимон, недавно вы взбудоражили подписчиков своей страницы в Facebook откровенными постами о деньгах. В частности, вы ссылались на книгу католиков Майкла Уайта и Тома Коркорана «Церковные деньги» (ChurchMoney: Rebuilding the Way We Fund Our Mission). Что вас в ней особенно впечатлило?
— Финансы — это тема, которую мы в Церкви стыдливо избегаем. Главный лайфхак, который я вынес из этой книги, что ее можно спокойно и внятно обсуждать, базируясь на Священном Писании и его церковном толковании. На самом деле в Писании много говорится и о деньгах, и о том, как ими распоряжаться. Один из ключевых текстов — притча о талантах, которая показывает, что деньги и другие ресурсы нам вверены на короткое время, их надо пустить в правильный оборот, чтобы была возможность без стыда предстать пред Господом.
А в книге авторы излагают опыт конкретной общины, которая укреплялась благодаря тому, что была правильно поставлена тема денег.
— В каком смысле?
— Приходу стало тесно, и они решили «всем миром» строить новый храм. Это путешествие к новому храму с обсуждением концепции, с открытым сбором средств стало для всех объединяющим челленджем. Причем они начали дело с «молитвенного марафона», который их очень укрепил, стал источником вдохновения, поставил немного за границей возможного.
И крайне важный аспект — личное финансовое участие священника: ты не имеешь права призывать к тому, чего ты не делаешь сам. Будь добр, удели часть личных средств Церкви.
Позиция: «Дай-дай-дай-дай! Я конечный получатель», — она не церковная, не христианская. У святых отцов я встречал фразу, что даже нищий, получающий подаяние, не освобождается от обязанности жертвовать долю с получаемых денег.
— В таком ключе о деньгах в Церкви действительно редко говорят. На слуху истории про лепту вдовицы или богатого юношу — «продай имение твое и раздай нищим… и следуй за Мною». Большинство считывает здесь смысл «все или ничего», и это, откровенно говоря, не воспринимается всерьез, как руководство к действию: мало кто способен сразу все раздать.
— Да, когда нам дают такие примеры, мы как будто подходим к лестнице, у которой есть только верхние ступеньки, а нижних нет. А надо эти нижние ступеньки выстраивать.
Можно начать со спонтанных пожертвований, а потом перейти к их планированию — об этом говорил еще апостол Павел коринфянам.
Когда пожертвования становятся регулярными, можно определять, какую долю твоего дохода они будут составлять — один, два, двадцать пять процентов… Важно, чтобы пожертвование воспринималось не как мучительный и ненавистный побор, а как твой подарок, исходящий из любви. До церковной десятины община должна дорасти. И такое отношение в первую очередь должно транслироваться со стороны священника.
— Получается, в пожертвовании может быть духовный смысл и рост?
— Это самое ценное. В какой-то момент возникает конфликт интересов: было запланировано то-то и то-то и то, но сейчас стоит вопрос о строительстве нового храма. Чем мы готовы пожертвовать ради этого? Здесь мы можем попробовать чуть-чуть преступить через свои сомнения, довериться Богу и сказать: Господи, спокойно и комфортно я могу Тебе отдать столько-то, но я отдам чуть больше, а дальше Ты сам устрой.
— Тут встает такая проблема: добросовестные благотворительные фонды, НКО приучили людей к отчетам по всем жертвуемым средствам. В Церкви пока все иначе. Вы считаете это правильным?
— С НКО немножко другая история. Это сообщество людей, которые взяли на себя определенные обязательства. Отдав им деньги, я вправе сорок раз переспросить, как эти деньги были израсходованы. Если я отдаю деньги Богу, то… спрашиваю тоже у Бога.
— Но мы же не отдаем Богу деньги напрямую — мы отдаем через людей!
— Это, конечно, вопрос доверия. Но вы можете оценить плоды. Нет необходимости проводить тщательный аудит, чтобы понять, что делается в приходе или монастыре, живет ли настоятель нуждами своих прихожан, или у него свои интересы. Развивается ли приход, есть ли там воскресная школа, получают ли утешение люди, которые в трудных ситуациях обращаются в храм за помощью.
Есть примеры отдельных приходов, которые собирают деньги на какие-то нужды и потом отчитываются перед прихожанами. Но это, действительно, пока не массовое явление.
Отчетность опытный бухгалтер может нарисовать какую угодно. Ее наличие — не гарантия, что крупные суммы не идут мимо кассы. Но я думаю, постепенно мы к отчетности придем. Правда, боюсь, в какой-то степени эта открытость может быть на определенном этапе травмирующей и для церковной среды, и для «внешних».
Люди важнее, чем камни
— На что вы считаете правильным тратить деньги на приходе или в монастыре? Что лучше — построить или отреставрировать храм или организовать кружок, досуговый центр, благотворительную помощь?
— Для меня важнее люди, чем камни. В строительство или ремонт есть смысл вкладываться, когда уже не хватает места для каких-то активностей.
— Но соль, как говорится, в деталях. На то же храмовое убранство можно тратить бесконечные суммы. С другой стороны, вопрос, можно ли служить на самом дешевом вине за 80 рублей, — тоже риторический.
— Ну, на вине за 80 рублей вряд ли. Вещество для Причастия должно быть хорошего качества.
Я для себя сформулировал такую последовательность: безопасность, функциональность, эстетика. И всегда надо помнить о своих приоритетах. Действительно ли нашему храму не хватает суперкрасивого подсвечника (а такая ситуация может быть, если мы в представительских целях строим очень красивый храм), или важнее другое? В каком-то смысле траты — это вопрос совести.
Есть жесткая формула: «Деньги Церкви — это деньги нищих». В ней два смысла. С одной стороны, церковные деньги — деньги преимущественно небогатых людей, которые их пожертвовали. С другой стороны, в Церковь приходят бедные, нищие, и есть заповедь «просящему у тебя дай». И тут большая ответственность: как это сделать так, чтобы выполнить завет Христа, а не навредить человеку.
— В некоторых храмах и монастырях висят объявления, запрещающие подавать милостыню у ворот — «Это не жертва, угодная Богу, а развращение людей грехом тунеядства» и подобное. У вас такого нет. Это принципиально?
— Возле нашего монастыря стоит пара-тройка постоянных нищих, и у меня пока нет понимания, что с ними делать. Приходят еще какие-то жалобные люди и пытаются сыграть на моем добросердечии — иногда срабатывает. Потом остается не очень приятное чувство, что тобой манипулировали.
Интересная позиция была у святителя Василия Великого: он был против того, чтобы монахи благодетельствовали нищим, но всячески за то, чтобы им благодетельствовали монастыри. Проще говоря, чтобы монахи организовывали помощь, но не участвовали в ней непосредственно.
Системная помощь предполагает, что мы знаем конкретного человека, его нужды, понимаем, где у него точки срыва. Отдаем себе отчет, что можно и нужно ему дать горячую пищу и, может быть, заплатить за жилье, но деньги в руки давать нельзя, потому что мимо водочного ларька он их не пронесет. Специально для этого мы недавно организовали волонтерскую службу «Божедельцы Данилова монастыря».
Правила Google в монастыре
— Кстати о волонтерах. Вы планируете опираться на людей, которые трудятся на общественных началах, или делаете ставку на оплачиваемых сотрудников? Часто можно услышать: «Это же служение, мы же православные, как можно говорить о зарплате?»
— Это очень неправильное отношение. Даже волонтеры — отнюдь не бесплатная рабочая сила, потому что их надо обеспечить инструментарием, едой, возможностью отдохнуть, правильной методологической поддержкой со стороны оплачиваемого специалиста.
Наш проект пока на старте, но в планах финансировать сотрудников, на которых я хочу рассчитывать постоянно. Может быть, в каких-то случаях правильнее платить даже добровольцам: пускай человек плату получит, а потом уже пожертвует ее в монастырь, если захочет. Требовать от людей жертвы — нельзя, это дело добровольное.
— То есть для православного человека говорить о зарплате нормально, не стыдно?
— Если я работодатель, то одна из основных моих забот — чтобы люди, которые у меня работают, были уверены в завтрашнем дне, имели кров над головой и пищу на столе. У апостола Иакова сказано: «Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы?» Надо согреть и напитать, и это в первую очередь относится к ближним, то есть к семье и сотрудникам.
Перед нами, конечно, не стоит задача, чтобы люди стали похожими на евангельского богача, который сказал: «Душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Но вообще довольно сложно оказаться в ситуации гранитной денежной стабильности — в нашем государстве уж точно никогда такого не будет! Балансировать — нормально. Чем больше у тебя денег, тем больше людей и проектов, от тебя зависящих.
С другой стороны, нестабильность нередко связана с нашим поведением, порывистостью: то мы упахиваемся до смерти, зарабатывая кучу денег, то гуляем, пропиваем последнюю рубаху. И это для христианина тоже неправильно.
— С работой мирян понятно. А как с трудами братии? Несколько лет назад в Интернете прогремели рассказы бывших послушниц, которых заставляли работать сверх меры, так, что на молитву уже сил не оставалось.
— Я стремлюсь к тому, чтобы в центре всего была молитва, чтобы братия спокойно могла присутствовать на богослужении каждый день, утром и вечером. И делаю замечания, когда вижу, что кто-то из братии вместо того, чтобы стоять на всенощной, например, начинает листву подметать.
Понятно, что надо учитывать силы. Если упало или подскочило давление, а игумен требует, чтобы ты находился в храме, ты будешь изнемогать, и вместо славословия Богу в голове будет злословие игумену. А мне этого не надо. Мне как пастырю важно, чтобы «овцы» были здоровыми, сытыми и радостными. Если кому-то нужно отдохнуть, значит, нужно отдохнуть.
Но лично у меня рабочий день ненормированный: жизнь монастыря становится все разнообразнее, и многое приходится налаживать в ручном режиме.
— Люди с ненормированным графиком часто жалуются на то, что молиться и в храм ходить им некогда. У вас как?
— Мы обычно говорим, что у нас слишком много дел, поэтому молиться некогда. А вот святитель Иоанн Шанхайский говорил наоборот: «У меня слишком много дел, чтобы не молиться». Он каждый день совершал Литургию и много молился келейно. И много всего успевал.
Мне кажется, в нашей занятости в какой-то степени виновато тщеславие: хочется и самому выглядеть идеально, и чтобы монастырь выглядел идеально, чтобы все приходили и восхищались. Выход — в том, чтобы это тщеславие поставить на место. Это касается и обустройства территории, и приема паломников. Если молитва на первом месте, то надо как следует подумать, стоит ли устраивать в монастыре хаос стройплощадки.
— А если кто-то из братии говорить «не могу», а вам кажется, что он лукавит или ленится, вы оставляете это на его совести?
— Этот вопрос интересно раскрывается в двух любимых мной книгах — «Как работает Google» Эрика Шмидта и «Открывая организации будущего» Фредерика Лалу. Они говорят про огромное значение и силу доверия.
Я могу, конечно, устроить в монастыре деспотию и заставить братию неуклонно ходить на службы. Но это, во-первых, сожрет огромное количество моих сил, во-вторых, братия будет изнемогать, появится страх, недовольство. А главное, не будет происходить исправления воли.
Если я работаю лишь по той причине, что мне страшно и меня пинают, то моя воля как была склонна к праздности и унынию, так и останется. А если говорят: «Наберись сил, подумай и предложи, что ты хочешь сделать полезного для братства, для монастыря», — человек понимает значение своего выбора. Он уже сам хочет сделать что-то, исходя из любви к монастырю, братии и Богу, и тогда мне нет необходимости его понуждать.
«Закрой монастырь, и тебе денег через забор накидают»
— Ваш монастырь живет только на пожертвования? Или вы думали над проектами, которые могли бы стать самоокупаемыми?
— Основной источник финансов — это паломники. Многие говорят, что чувствуют какой-то особый дух тишины и умиротворения, им здесь хорошо, и они считают, что если о них и их близких здесь помолятся, то Господь эту молитву услышит.
Однажды я услышал слова: если монастырь закроет ворота и монахи будут лишь усердно молиться, то миряне им денег через забор накидают. Пожертвования дают туда, где чувствуют особое благоговение, особую силу молитвы.
— Звучит как вызов! Вы «силу молитвы» предлагаете монетизировать?
— Не совсем так. Апостол Павел об этом так говорит: «Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» Монастырь должен нести свет Евангелия и преображать пространство вокруг себя. А Господь захочет дать денег — даст денег, захочет, чтобы монахи жили в нищете — даст нищету.
Деньги — всего лишь инструмент. Если мы вместо того, чтобы фокусироваться на взаимоотношениях с Богом и ближними, фокусируемся на инструментарии, то получается как-то очень приземленно, плоско и грустно.
Мерч, ретрит и монастырские пряники
— Вы недавно сделали очень стильный логотип: планируете развивать бренд Данилова монастыря?
— Да, у нас есть краткий брендбук, делаем мерч потихоньку. Он хорошо на подарки расходится. Сделали мужские фартуки с нашим логотипом, сумки, кружки…
На логотипе Данилова монастыря изображены крылатые колеса, которые взяты с одной из плащаниц, и эта же тема неоднократно раскрывается в фресках Троицкого собора. Это описанные пророком Иезекиилем многоочитые и многокрылатые существа, которые носят Бога. А в центре — буква «Д», похожая на треугольник: это и имя основателя монастыря, и символ Троицы. Шрифт для названия монастыря основан на тех, которые применялись для надгробных плит в XVI–XVII веках, поскольку монастырь наш исторически кладбищенский.
— Вам важно, чтобы за всеми начинаниями стояла какая-то история?
— Почему-то так постоянно получается. Очень интересная личная и местная история вышла с пряниками. У моих прабабушки и прадедушки в квартире висели очень красивые пряничные доски. Там были вырезаны осетр, олени, курица с петушком… Прадед собирал старинные вещи, имел на это отличное чутье и вкус, но по назначению эти доски не использовались.
И вот, когда мы сшили эти фартуки с логотипом, я решил в таком фартуке сделать селфи и выложить его в Instagram, который меня заставили завести местные художники. Мол, сделайте страницу, чтобы отмечать ваш монастырь, когда будем выкладывать свои пленэры…
— Ого, какой у вас тут нетворкинг.
— У нас тут все (смеется). Художники любят наши храмы, а мы рады им. И вот эту фотографию, где за моей спиной висят пряничные доски, увидел местный умелец, который занимается печатными пряниками. Говорит: «Ой, а можно посмотреть?» Я привез все пять досок, и мы напечатали достаточно большую партию пряников, и она на ура разошлась на местном празднике. В нашей лавке они тоже есть.
— С пряниками понятно. А что еще?
— Еще я руководитель издательского отдела Переславской епархии и главный редактор епархиального журнала «Ковчег». Журнал сам по себе финансово убыточная история, но с другой стороны, это отличное вложение представительских расходов. Когда мы интересно рассказываем про наши святыни, люди говорят: «Вау, неужели такое может быть в захолустной маленькой епархии?» А если приезжает паломническая группа и игумен дарит такие журналы, людям приятно. В благодарность они что-то пожертвуют, приедут еще, расскажут другим.
Может быть, будем принимать людей на «монастырские ретриты». Например, женатый человек, у которого все нормально с семьей, может поехать в монастырь на время трудником, чтобы побыть с Богом, научиться внутренней дисциплине. Это примерно то, о чем пишет апостол Павел: мужья с женами могут разлучаться, ради упражнений в благочестии. Нужно только подготовить помещения.
— А провальные начинания были?
— Провальных затей не было, потому что пока не было необходимости сильно рисковать. Потихонечку появляется финансовый задел, так что уже можно думать, куда эти «излишки» вкладывать.
Есть задумка сделать музей монашества. Добавить немножко интерактива — примерь вериги, постой на столпе, потрогай власяницу. Послушай непрестанно читающуюся молитву Иисусову на том или ином языке… И, конечно, рассказать в нем о сути монашества, об обетах.
Понятно, что вложения будут большими и, скорее всего, не окупятся. Но возникнет дополнительная точка притяжения в монастырь. Это сложно вычислимые с точки зрения денег моменты, но они работают в плюс: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
— А есть что-то, на чем монастырю зарабатывать неправильно? Например, монастырь Новый Валаам в Финляндии изготавливает виски по заказу богатых православных финнов — это существенная часть их дохода. Для вас подобное приемлемо?
— Для нашего монастыря — однозначно нет. По той простой причине, что наш основатель, преподобный Даниил Переславский, оставил две основные заповеди: помогать нищим, сиротам и вдовам и не держать в обители ничего хмельного. У нас здесь сухой закон. Поэтому не то что виски, а и варка пива не рассматривается.
У нас есть надел земли, купленный предыдущим настоятелем. Сами мы его обрабатывать не можем, пытаюсь сдать в аренду. Буду следить, чтобы там не выращивали ничего противозаконного (смеется).
Нет желания пообрабатывать 57 гектар земли тут неподалеку?
