Забанить в гугле
Бдительные граждане с подозрением отнеслись к недавно прошедшему первое чтение закон о «праве на забвение»: мало кто в принципе искал в депутатской идее хоть какой-то позитивный смысл, а уж в заявленную парламентариями цель «способствовать более полной и своевременной защите чести, достоинства и деловой репутации граждан» не поверил, кажется решительно никто.
Причин тому несколько. И прежде всего техническая нереализуемость законопроекта и его юридическая бессмысленность, о чем не преминул указать «Яндекс» в своем заявлении.
В самом деле, законопроект предложил удалять по запросу граждан из поисковых машин не ссылки на конкретную страницу или сайт, но информацию саму по себе, где бы она ни была размещена, что предполагает, фактически, предварительную проверку всей поисковой выдачи вручную – а не затесалась ли среди результатов поиска «не та ссылка»? По сути дела предлагается, чтобы, например, если гражданин N, которого когда-то в интернете обозвали кличкой «Дуремар» захочет удалить всю эту информацию, как порочащую его честь и достоинство, то поисковая машина обязана в трехдневный (!) срок каким-то образом вычислить все-все-все страницы сети, где такое происходило, и все их поперебанить, применив на практике сетевой мем про «забанить в гугле».
При этом каким-то образом отличить «Дуремара» подателя заявления от всех иных упоминаний «Дуремара» как персонажа песен, сказок и статей, как чьи-то никнеймы на форумах и так далее. «Яндекс» справедливо указал, что это потребует бесконечного времени.
Также поисковикам планировалось предписать самостоятельно определять, какая информация достоверна, а какая нет, что в принципе входит скорее в компетенцию правоохранителей и судов, а не частных сервисных компаний, к которым относятся поисковые машины интернета.
Ну и Конституцию законопроект весьма ощутимо нарушает, статью 29.
Впрочем, после первого чтения законодатели задумались, встретились с представителями РАЭК и пообещали учесть замечания профессионалов.
Однако некоторое здравое зерно в желании получить право на забвение все же есть. И я уверен, что как только это право будет законодательно подтверждено, желающих воспользоваться им будет очень много.
Во всяком случае, я регулярно сталкиваюсь с теми, кто просит о забвении. И это не коррупционеры, не политики с неудачным прошлым и не медиаперсонажи, которых обхамили в интернете. Это подопечные нашего и других фондов.
«Мне еще замуж выходить…»
Когда-то давно мы вели сбор средств на новую специализированную коляску для девочки из кавказской республики. Тогда у нас еще были ресурсы для долгих бесед с подопечными, и я спросил у мамы – а помогают ли им родственники, ожидая услышать похвалу дружной кавказской семье. Но мама ответила: «Нет, когда они узнали, что мы болеем, все отвернулись».
Тяжелая болезнь в России воспринимается как клеймо – не позор, но метка. Это не касается разве что травм, а любые чуть более загадочные хвори – нервные расстройства, онкологические заболевания, психические патологии (особенно они), туберкулез или генетическое повреждение – все это в каком-то смысле вычеркивает человека из мира нормальных. И настойчивое желание части подопечных скрыть, что они – подопечные, однозначно указывает, что им есть чего бояться.
Все страхи сводятся к тому, что перенесшего тяжелую болезнь человека посчитают то ли опасным, то ли ненадежным, то ли просто подозрительным. «А мне на работу устраиваться, там служба безопасности увидит, что я болел, и не примут», «а над ним дети в классе смеяться будут, что больной», «а мне еще замуж выходить, кто меня возьмет такую». Причем последнее говорила очаровательнейшая девушка, весь грех которой заключался в нелеченном пороке сердца.
В России стигматизируют любого отличающегося человека – и больного в том числе. Вспомните историю про детей из психоневрологических интернатов, которых не пустили в детский лагерь – их не пустили по формальному признаку наличия инвалидности. Это были сохранные дети, которые в принципе на непрофессиональный поверхностный взгляд мало отличаются от своих сверстников.
Но если в случае с детьми с нарушениями или психически нездоровыми людьми еще можно, с натяжкой, объяснить поведение окружающих отсутствием умения взаимодействовать или опасением неприятных инцидентов, то боязнь онкологических больных никаких практических объяснений не имеет. Рак не заразен, раковый больной не агрессивен, но его все равно, просто на всякий случай, не примут на работу.
В некоторых других случаях люди стыдятся не болезни и тяжелых обстоятельств самих по себе, а того, что они вообще о чем-то просят. Удивительно, но в стране с бедным населением (а в России за нижней границей прожиточного минимума живет не менее 20 миллионов человек) многие усвоили уголовные заповеди «не верь, не бойся, не проси» вместо библейских. Просить помощи, по сути дела – милостыни, в России для многих постыдно, а бедность представляется пороком, признаком социальной деградации.
Аналогичным образом люди иногда просят убрать из открытого доступа информацию о том, что когда-то они были бездомными, наркоманами или заключенными. Такую историю мне рассказала сотрудник еще одного фонда – как ей звонила на сотовый женщина, которую фонд когда-то вывел с социального дна. А теперь у нее все хорошо, она работает водителем трамвая и опасается, что информация о ее прошлом скомпрометирует ее в глазах подруг и работодателя.
«Право на забвение» будет пользоваться в России большим спросом, но не таким, как на Западе, где (как в известном деле Костеха) граждане стараются изгладить из памяти окружающих свою финансовую историю. В России простые люди будут прятать свои прошлые слабости, неудачи и болезни, пытаясь представить себя окружающим вечно успешными и самостоятельными.
В конце концов, в России довольно давние традиции понимания правды как общественного консенсуса: если все согласны в чем-то, то это и есть правда. И если законодатели предлагают просто способ сотворить бывшее, якоже не бывшее, простым заявлением – значит, тут они в кои-то веки совпадут в своих желаниях с простыми избирателями, почти у каждого из которых найдется что-то, что хочется забыть, как страшный сон.
