Все, что хотели знать, но боялись спросить о ювенальной юстиции, волонтеры и все желающие, могли услышать на семинаре, проведенном совместно Научно-исследовательской лабораторией Ювенальных технологий Московского городского психолого-педагогического университета и БФ «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Разговор получился долгим, сложным и требующим продолжения.
«Блестящий фильм «Стена», в нем очень много важных моментов, – делится своими впечатлениями от просмотренного накануне фильма Президент центра «Судебно-правовая реформа» Рустем Максудов. – Хотя впечатление, конечно, двойственное. Много сказано о том, как отбирают детей, но ничего не сказано о самой ювенальной юстиции». По его мнению, «война», объявленная сегодня ювенальной юстиции в России, – это «борьба с ветряными мельницами. Нет никакой ювенальной юстиции, – говорит он. – Есть разные страны, разные практики, и есть международные документы, которые содержат общие принципы. Нам самим надо решить, что мы подразумеваем под этим понятием, и что мы будем строить в нашей стране».
Перед специалистом, занимающимся этой проблемой уже 11 лет, к.п.н., старшим научным сотрудником Научно-исследовательской лаборатории Ювенальных технологий МГППУ Людмилой Карнозовой вопрос стоит иначе, и он, скорее, риторический: «Должно ли правосудие для детей быть таким же, как для взрослых?» Изначально ювенальная юстиция была задумана, как институт, решающий проблемы детей и подростков, уже совершивших уголовное преступление. Она должна была стать воспитательной юстицией, в работе которой принимают участие совершенно разные структуры – специалисты по воспитательной работе, церковь, благотворительные организации. А главная задача была не покарать малолетнего преступника или ребенка, родители которого не справляются с его воспитанием и потому сами обращаются к ювенальщикам, а привести его к раскаянию и помочь ему адаптироваться в обществе. Для этого были разработаны специальные модели и техники, среди которых медиация – организация встречи преступника и потерпевшего не в рамках судебного разбирательства, а с возможностью поговорить друг с другом, чтобы совершивший противоправные действия ребенок увидел не голую формулировку, а реальные последствия своего поступка для реального человека.
Необходимость всех этих методик очевидна для специалистов, которые работают непосредственно с несовершеннолетними воспитанниками колоний. Но общество в целом видит другую сторону ювенальной юстиции – «защиту прав ребенка так, как эти права понимает государство». И слыша пугающие истории, доносящиеся из-за рубежа, вполне оправдано каждая мать начинает бояться за целостность своей семьи.
Любую благую идею, в том числе и практику работы с детьми и их семьями, могут испортить два момента, которые мы и наблюдаем сегодня, говорят специалисты. Вся деятельность заменяется учрежденческим подходом, а между соцработником, психологом или другим специалистом и ребенком встает знание: «вместо того, чтобы взять ребенка за руку и поговорить с ним, надо выработать о нем знание, в течение трех месяцев заполняя какие-то карты». И по большому счету, та ситуация, которую мы имеем сегодня в России, ничем не отличается от зарубежных ужасов, только в нашей стране решение о лишении родителей их прав принимают не ювенальщики, а представители органов опеки и попечительства. Выходит, виной всему не система, а бюрократический подход.
Но разве этот подход исчезнет, если изменится система? «Это большое искушение, – говорит Рустем Максудов, – сделать и этот институт по советским моделям: посадить чиновника и установить административный порядок». «Суд общей юрисдикции не предполагает участие каких-либо дополнительных специалистов, – говорит руководитель Благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская, – органы опеки в своем арсенале не имеют специальных служб и принимают решение по своему усмотрению. Они могут, но вовсе не обязаны привлекать психологов и соцработников. А самый плохонький ювенальный суд предполагает хоть какое-то специальное обучение для своих сотрудников и привлечение экспертов». Сегодня уже ведется работа по подготовке специалистов, разрабатываются различные методики и технологии, в 30 регионах России реализуются пилотные проекты по реализации тех или иных ювенальных механизмов, восстановительных практик, подготовка медиаторов.
При этом специалисты Научно-исследовательской лаборатории Ювенальных технологий МГППУ выступают против скорого принятия закона. Сейчас, запуская различные практики, можно создавать различные образцы и в будущем выбрать из них лучшие. Но пока, даже более чем за 10-летие работы, немногочисленными российскими специалистами собрано слишком мало данных для принятия каких-либо решений. «Это капля в море, мы имеем очень скромные результаты, – говорит Людмила Карнозова, – но с другой стороны, фантастические. Надо не задавать вопрос, что будет, если будет ювенальная юстиция, а надо понимать, что будет то, что мы сделаем».
Дине скоро рожать, а пока есть свободное время, она ходит на семинары о ювенальной юстиции. Неделю назад она была на семинаре противников нововведения, организованном общественным объединением «Родительский комитет». «Я хочу сформулировать свою точку зрения и информировать людей о том, что это такое и как с этим жить, – говорит она. – Неделю назад я слышала, казалось бы, противоположное мнение, но на самом деле весь разговор там свелся не к тому, что ювенальщики плохие, а к тому, что мы живем в государстве, в котором повсеместно нарушаются права человека, и это происходит независимо оттого, какое у нас законодательство. Речь шла в первую очередь о том, как от этого защититься».
На семинаре разработчиков ювенальной юстиции речь, в общем-то, шла о том же. Получается, что и у противников, и у защитников ювенальной юстиции цель одна – защитить семью и ребенка. Но между ними стоит стена непонимания, и даже разговор часто ведется о каких-то совершенно разных ювенальных юстициях. «Важно, чтобы была практика, и чтобы люди ее видели и обсуждали. А у нас нет реальной общественной дискуссии», – говорят участники семинара. «Движение, – говорит Рустем Максудов, – это не когда есть один самый умный, который говорит, я знаю, что надо делать, издадим закон, и все пойдут за мной. Наоборот, движение – это когда есть много разных точек зрения, представлений, мнений, которые встречаются для совместной работы и анализа. Мне кажется, мы бы сейчас могли говорить о движении». Могли бы, если бы был диалог, но полноценного диалога пока, к сожалению, нет.
Александра ОБОЛОНКОВА
