Как моя жизнь стала неуправляемой
Стоит кому-то в компании произнести: «Всем привет, меня зовут Миша», как раздается дружный смех. Все видели в американских фильмах собрания анонимных алкоголиков. Но, когда я упоминаю, что тоже прохожу 12-шаговую программу, водворяется тишина.
– Там есть разные группы: для зависимых, для созависимых, для ВДА – взрослых детей алкоголиков, – поясняю я.
– У тебя что, отец алкоголик? – спрашивает кто-нибудь.
Наступает моя очередь замолчать в растерянности. Я, конечно, произношу полное название своей группы «Для взрослых детей алкоголиков и взрослых детей из дисфункциональных семей», но что такое «дисфункциональная семья» объяснить не просто. Последнее, что я сказала в ответ, было:
– Это когда твой отец был трудоголиком, эмоционально неуравновешенным, сыном алкоголика или просто… очень нервным.
Долгое время, посещая собрания, я думала: «У меня нормальный папа в отличие от их – зависимых, больных и дисфункциональных». И только начав проходить программу, я поняла, что такое детство, как было у меня, не норма, а противоположность нормы. Итогом стал диагноз «депрессия с тревожным компонентом», антидепрессанты и многолетнее лечение у психотерапевта. А в депрессии жизнь становится неуправляемой, и в ней может произойти что угодно. Об этом написано в первом шаге программы: «Мы признали бессилие перед последствиями алкоголизма или другой семейной дисфункции, признали, что наша жизнь стала неуправляемой».
Что такое «жизнь стала неуправляемой», я расскажу на примерах. Проходить программу – это письменно отвечать на вопросы, например: «Кто в вашей семье был алкоголиком, трудоголиком, ипохондриком, проявлял физическое, эмоциональное, сексуальное насилие?» Но мало ответить «отец», «бабушка», «дядя», рекомендуется вспомнить конкретные ситуации. Вначале не получается, потому что память заблокирована, но потом одна за другой всплывают картинки… И чем сильнее ты ощущаешь боль от пережитого, тем легче тебе становится жить.
На то, чтобы пройти первый шаг, у меня уйдет четыре-шесть месяцев, всего шагов 12. Сколько же мне будет, когда я закончу проходить шаги? Столько же, сколько если не закончу.
Сейчас мне 36 лет. И я впервые в жизни чувствую себя живой.
«Это я виновата»
До недавнего времени каждое утро я просыпалась с мыслью: «Что я сделала вчера, за что сегодня должна чувствовать себя виноватой?» И каждый раз находился повод: не сделала того, что запланировала, грубо с кем-то поговорила, забыла позвонить родителям. Нет, это не обобщающее утверждение. Я буквально просыпалась с этой мыслью. Каждое утро своей жизни. До 36 лет. Когда ж я успела столько всего натворить?
…Мне восемь-девять лет, мы собираемся в гости к родственникам. Опаздываем, торопимся, родители раздражены, старший брат задирает меня.
– Всегда опаздываем, – сетует папа. – Поторапливайтесь, поторапливайтесь!
Наконец, мы выходим, спешим к остановке, и вдруг прямо у нас перед носом уходит автобус.
– Это вы виноваты! – кричит папа.
Его лицо искажено отчаянием, беспомощностью и… болью. «Да, я виновата. Если бы я собралась быстрее, если бы мы с братом не баловались, папа бы так не страдал».
Когда я приносила «не те» оценки, например, «четверки», я была виновата. Когда падала вилка за столом, не у меня, – я была виновата, когда папа выпиливал из фанеры украшение, деталь ломалась, я была виновата. Каждый день в нашей квартире, в моем детстве раздается:
– Это вы виноваты. Это вы виноваты. Это вы виноваты.
Мне 20 лет, мы пришли с моим другом знакомиться к его родителям. Мне очень хочется произвести хорошее впечатление, я много слышала об этой прекрасной интеллигентной семье. В суматохе приветствий в гостиной кто-то задевает стол, ваза с цветами опрокидывается.
– Это я виновата, – произношу я вслух, испуганно оглядываясь на друга.
– Нет, – его отец удивленно на меня смотрит. – Вы не виноваты.
Я тоже удивленно смотрю на него, на свою предыдущую жизнь, на себя саму.
Есть такое понятие «внутренний критик», это голос в голове, который упрекает, ругает, короче, критикует. Чаще всего это голос родителей. Так вот это – ничто по сравнению с лицом твоих страдающих родителей у тебя в голове, когда ты уверен, что причина их страдания – твое существование на белом свете. И ты живешь и стараешься… не быть. «Ты, словно, застряла между бытием и небытием, – сказал мне на прошлой сессии психотерапевт. – Сколько же сил у тебя уходит на то, чтобы… не жить».
Светлана Цветкова, клинический психолог, действительный член Национального объединения экзистенциальных консультантов и терапевтов (МОО НОЭКТ):
– Дисфункциональные семьи – это закрытые семейные системы с жесткими правилами поведения, которые не меняются с течением времени. В таких семьях заблокированы потребности в самоактуализации и изменениях, что порождает условия, препятствующие личностному росту из-за нарушения функционирования в одной или нескольких областях.
Правила дисфункциональной семьи можно сформулировать как правила трех «не»:
• Не говори
• Не чувствуй
• Не доверяй
У детей, выросших в дисфункциональных семьях, могут проявиться трудности в социальной адаптации, неуверенность в своих силах, сложности с доверием, высокий риск формирования невротических расстройств и другие психофизические проблемы.
Отец автора статьи предъявлял завышенные, заведомо невыполнимые требования, не учитывающие реальные возможности ребенка. Непредсказуемое поведение взрослого и перекладывание ответственности за свое эмоциональное состояние на ребенка привело к размытию личностных границ, неуверенности в себе, повышенной тревожности и отсутствию базовой безопасности.
В процессе работы над собой у ребенка из дисфункциональной семьи на определенном этапе может возникнуть желание назначить ответственных за свое «потерянное детство», например, родителей за то, «что я теперь такой». Это программный этап, но, если человек зациклится на своих обидах, его работа по изменению себя затормозится. Ведь в программу он пришел не жаловаться, а менять себя, в том числе свои реакции на обиду.
Результатом выздоровления здесь будет как раз восстановление отношений с родителями, более глубокое понимание, появление сочувствия взамен прежней требовательности и «призыва к ответу». У автора статьи это есть. Ведь, как сказал кто-то из великих, «важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня».
«Я и не знала, что могу попросить о помощи»
Мне десять-одиннадцать лет, я сижу за письменным столом, передо мной лежат учебники и тетрадки. Прошло уже часа три, как я вернулась из школы, а я не могу прочесть ни строчки, я замерла и меня одновременно трясет. Я потеряла 50 рублей, которые должна была заплатить за школьную столовую.
«Не знаю, как это произошло, они были вложены в дневник, за прозрачную обложку с внутренней стороны», – снова и снова повторяю я про себя. Мне тогда и в голову не приходило, что их кто-то мог вытащить, украсть. А вслух произношу: «Меня убьют, меня убьют, меня убьют».
Наконец, после работы возвращается мама, но я не могу выйти ей навстречу, меня сковал страх. Вдруг мне приходит в голову спасительная мысль – нарисовать ручкой линию на носу. Она скажет заботливо: «Ты испачкала нос», и, может быть, это смягчит ее гнев. Я выхожу в прихожую и прежде, чем она успевает что-то сказать, произношу:
– Мама, я потеряла 50 рублей…
Не помню, что она мне сказала, ужас от встречи с папой уже заморозил чувства.
Вот и он приходит домой, к урокам я так и не притронулась. Он заходит в прихожую, мы с мамой выходим ему навстречу.
– Я потеряла 50 рублей на обеды, – произношу я.
Помню его лицо. Мне кажется, что надо мной занесен топор, хочется зажмуриться… как вдруг я слышу голос мамы:
– Ну что, убить ее теперь за это?
Отец в растерянности смотрит на нее. А меня пронзает изумление: «За меня можно заступиться?! Есть кто-то, кто может меня защитить?» А я даже не знала, что могу обратиться за помощью.
Вспомнить ситуацию и выписать чувства
Над деньгами у нас в семье производились ритуальные танцы, точнее, ритуальная тряска. Так я сформулировала, когда сотый раз разбирала эту тему на психотерапии. Денег не было, а те, что оказывались в наличии, сопровождались какими-то зашкаливающими эмоциями: тревогой, счастьем, жадностью. Деньги предполагалось копить, так было в семье отца, но копить было нечего, в 90-е зарплату не платили, мы спасались картошкой и солеными огурцами благодаря деревенскому хозяйству обеих бабушек.
Нет, мы не голодали, мама пекла блины, мы пили чай с сахаром. Да, молоко было только после воскресенья, когда мы привозили его из деревни. Котлеты были огромным праздником. А бананы я ела три раза за всю начальную школу. Я хорошо помню эту цифру, потому что мы хвастались с одноклассниками друг перед другом: «Я уже два раза бананы пробовал» – «А я четыре».
И тем не менее каждый день я завтракала батоном с маслом. Когда было совсем туго, родители перешли на «Раму», помните это масло в пластиковой упаковке из растительного сырья? Я отказалась его есть, и мне родители покупали настоящее – сливочное.
Но вместе с этими продуктами приходилось потреблять постоянные сетования отца:
– Вы транжиры.
– Вы только тратите.
– Вы спускаете все деньги в унитаз.
Мне 36 лет. Я давно не живу с родителями. Я вышла замуж, переехала в Питер, за тысячу километров от моего родного города. И я по-прежнему очень люблю сливочное масло и ем его каждое утро на завтрак.
Стою перед прилавком с молочной продукцией в «Дикси»: «Эх, опять на мое любимое масло в желтой упаковке нет скидки». Беру то, на которое скидка есть. Возвращаюсь домой, ставлю пакет на пол рядом с холодильником… И вдруг до меня доходит: «Я работаю и обеспечиваю себя сама, и я не могу позволить себе купить то масло, которое люблю?! Я 17 лет прожила отдельно от родителей и все это время брала свое любимое масло только тогда, когда оно было со скидкой?!» Я сажусь на пол рядом с пакетом.
Чувства: дикая злость на себя, на родителей, изумление, отчаяние, страх, одиночество, беспомощность. Я аккуратно записываю их в тетрадку – так во мне этого становится меньше, накал слабеет.
Не сравнивать
Мне девять-десять лет. Играем с братом в приставку. Ну как играем? Я все время клянчу: «Дай мне, дай мне, дай мне», потому что не существует «по очереди» для того, кто старше тебя на пять лет, когда рядом нет взрослых. Я злюсь, кричу, пытаюсь отобрать джойстик, все бесполезно, брат смотрит в экран, как запрограммированный. Вдруг в комнату влетает папа. Он с размаху наступает на приставку ногой, еще раз, еще… По полу разлетаются пластмассовые обломки, отлетает картридж, я удивленно смотрю на него – уцелел.
Папа продолжает топтать приставку, мне кажется, что это он меня топчет ногами в тапках… топчет, уничтожает, стирает с лица земли.
Кто-то скажет, подумаешь, меня отец ногами бил. Меня ногами не били. Я только позже узнала про «эмоциональное насилие». Но нас в программе учат не сравнивать, не меряться болью.
Над нами живет соседка, девяностолетняя женщина, которая пережила блокаду. Она никогда не забудет чувства голода, смерти людей в соседних комнатах, тихие и с адскими воплями, обезумевшие глаза женщины, которая напала на нее, чтобы убить и съесть, как делала с другими. И она навсегда запомнила любовь, которой мать окружила ее, а также ее брата и сестру в эти страшные 900 дней. Она выросла сильным, здоровым, счастливым человеком. В отличие от меня… Но что это я сравниваю?
Остановка зла на себе
Если вы так и не поняли, что значит «моя жизнь стала неуправляемой», я процитирую вам список характерных особенностей взрослых детей, тем более что он исчерпывающе и точно рассказывает о моем внутреннем состоянии:
«Мы ушли в изоляцию и стали бояться людей и лиц, наделенных властью», «Мы постоянно ищем одобрения и потеряли себя в этом поиске», «Мы боимся разгневанных людей и любых критических замечаний в свой адрес», «Мы занимаем позицию жертвы, и эта черта определяет наши любовные и дружеские связи», «Мы испытываем чувство вины, когда защищаем себя, а не уступаем другим», «Мы запрятали вглубь себя чувства из травмирующего детства и утратили способность испытывать или выражать их, потому что это причиняет слишком сильную боль (отрицание)», «Мы сурово осуждаем себя, у нас не развито чувство собственного достоинства»…
Как я написала в начале, я больше не виню своих родителей – я перестала их винить, именно когда стала заниматься по программе. Я знаю, почему они тогда вели себя с нами именно так, они были такими же дисфункциональными, как и их родители… Главное, что я не хочу продолжать эту цепочку. Хочу прервать это зло на себе, не передать детям.
Да, у меня нет хорошего примера, как нужно растить детей, зато есть хороший пример – как не нужно. И начинать это «растить» мне придется с себя, ведь я навсегда останусь взрослым ребенком:
– Здравствуйте, меня зовут Татьяна, я взрослый ребенок из дисфункциональной семьи.
И смейтесь, сколько вам угодно. А лучше поприветствуйте меня в ответ и пожелайте удачи.
Коллажи Оксаны Романовой
