Родители ничего не знали
– У меня еще в школьном возрасте были депрессии, тогда просто никто не называл это таким словом. И я как-то выруливала сама. В эти периоды у меня не было сил, я заболевала (хотя обычно очень редко болею) – соматика шла, пропадали интересы: то, что обычно нравится, больше не доставляло удовольствия, еда теряла вкус. В такие периоды я могла долго ни с кем не общаться. Еще была склонность к самоповреждению – руки были все изрезаны. Впервые я резала руки, когда мне было 17 лет.
Родители о моих состояниях не знали, я никому ничего не говорила.
Потом это все ушло на год-два.
Я вела довольно активный образ жизни – была волонтером в доме-интернате для детей с инвалидностью. А в 20 лет опять начала болеть, сначала физически: скакало давление, болел желудок, еще что-то… Я пошла по врачам, в итоге невролог меня отправил к психиатру, так как анализы были в полном порядке.
В 2011 году я первый раз пошла к психиатру. Тогда мне никаких диагнозов не поставили, сказали, что, возможно, это переутомление. Но лечение назначили – я пила препараты, ходила на психотерапию. Мне это очень помогло. И долгое время все было ровно. Я работала, волонтерила в доме-интернате для детей с умственной отсталостью, помогала детям-сиротам в больницах, а также занималась с лошадьми. Были силы.
Но вдруг снова все вернулось: начались бессонница, упадок сил, апатия. Я не понимала, почему не могу с утра встать и делать какие-то обычные дела. К врачу пошла не сразу. Мне казалось, что надо взять себя в руки, что это просто усталость, что надо отдохнуть. Но, как позже я убедилась, просто «отдохнуть» здесь не работает. У меня начались панические атаки, я снова стала себя резать, не справлялась с домашними делами и в итоге попала в больницу.
Мои родные не сразу приняли мое состояние
До того как я впервые попала в больницу, я мало знала о депрессии и не сталкивалась с людьми, ей страдающими. Для меня это все было ново, непонятно. Сейчас у меня есть друзья с депрессией и другими психиатрическими диагнозами. С друзьями по несчастью, теми, у кого тоже депрессия, общение помогает. Ведь человеку, который не болел так, бывает трудно понять, что происходит.
Мои родные не сразу приняли мое состояние. Мне и самой было сложно его принять, так как я всегда была очень активной, и сложно было осознать, что больше не могу делать даже половину того, что могла раньше.
А родные сначала говорили: «Давай, съезди куда-нибудь, отдохни» или «Поменяй работу». Были и разговоры о том, что всем тяжело, а некоторым еще тяжелее.
Но поддержка у меня была всегда – может быть, потому, что я с юности в волонтерских кругах, и большинство моих друзей – из волонтеров.
Хотя были и те, кто не понимал… Обесценивание моего состояния меня ранило, и я переставала общаться. Но зато те, кто остался, – надежны.
Близким людям человека с депрессией важно принять как факт, что человек говорит серьезно, не отмахиваться фразами вроде «Кому-то еще хуже», «Возьми себя в руки». Хорошо, если кто-то предложит какую-то помощь, поддержку. От этого как-то теплее.
Иногда бывает нужна и практическая помощь – например, когда ты сидишь, и у тебя нет сил помыть пол или приготовить еду. Совсем.
Такая практическая помощь бывает не менее важна, чем моральная поддержка.
Как будто я застряла в болоте, в трясине
Не могу сказать, что конкретно сейчас мне плохо. Зимой, когда я лежала в больнице, было гораздо хуже. Но мне и не хорошо. Словно я вообще где-то вне этих «хорошо» и «плохо». Чувствую себя как под стеклянным колпаком: эмоции, запахи, вкусы очень приглушенные, ничто не влечет, не радует, не утешает. Что воля, что неволя. Спать не могу без таблеток.
Деперсонализации – это такие неприятные ощущения, как будто смотришь на себя со стороны, как в кино, как будто ты не в своем теле. Даже не знаю, как это объяснить. Но от этого очень неуютно. Вот идешь по улице, а это наваливается – как будто тело не твое. На телесном уровне это проявляется как озноб. Хочется быстрее вернуться домой и спрятаться под одеялом.
Были у меня и моральные терзания в связи с моими состояниями. И сейчас иногда возникает чувство вины, кажется, что надо как-то собраться, преодолеть лень. Начинаешь сравнивать себя с кем-то: дескать, другие могут, а у тебя руки-ноги есть, а не можешь. Мысли мучают: «Ничего хорошего больше не будет. Людям на меня плевать. Я ни на что не способна. Все могут, а я не могу. И вообще нет никакого смысла…»
Стараюсь всегда эти мысли отгонять: «Это не ты говоришь, это в тебе говорит болезнь, депрессия». Очень важно отделять депрессию от себя. Сопротивляться этим пораженческим унылым настроениям. Это нелегко, когда ты ничем не занят, ничего не делаешь после того, как что-то делал, помогал, а теперь только лежать можешь и мысли, как мух, отгонять.
Но важно смириться с такой вот собственной беспомощностью. Признать, да, я не могу. И верить, что будет другой день.
Никаких внешних причин моей депрессии я не вижу. Это мой мозг работает неправильно. Вот сейчас, например, у меня нет каких-то стрессов… И, как правило, у меня не бывает так, чтобы депрессия обострялась из-за какой-то внешней неудачи. У других людей с депрессией, знаю, такое случается, но у меня это все идет от биохимии. Но мой природный характер влияет на течение болезни, скорее, положительно: я стараюсь принять то, что не могу изменить, и менять то, что изменить могу.
Не знаю, как бы я вырулила без психотерапии. Каждый раз к психиатру я обращалась, когда уже совсем не справлялась с ситуацией.
Сейчас мне кажется, что, если бы я обращалась раньше, при первых симптомах, было бы проще подобрать лечение.
Лучше обращаться за помощью, когда чувствуешь что-то не то, и не ждать, когда силы совсем закончатся.
У меня, например, очень быстро вырабатывается резистентность к лекарствам. Кому-то подобрали один антидепрессант, и человек живет на нем в ремиссии. А я перепробовала очень много препаратов, и схема, которая у меня сейчас, тоже работает до определенного предела.
При последней госпитализации мне поставили не депрессию, а шизоаффективное расстройство. Врач сказал, что пишет такой диагноз для того, чтобы я могла оформить инвалидность – с депрессией ее не дадут. А врач в психоневрологическом диспансере раньше говорил: «Возьмите себя в руки, идите работать, вы все себе придумываете». Хотя он видел выписки из больниц. Только когда мне поставили вот этот диагноз, он сказал: «Ладно, давайте оформлять вам инвалидность».
При знакомстве я обычно обозначаю, что больна. Мне кажется, это честно
В тяжелой депрессии бывают периоды, когда ты можешь говорить только о себе, и тебе очень важно, чтобы тебя слушали. При этом тебе все равно, что происходит у других. И не потому, что тебе наплевать, а потому, что совсем нет сил на внутренний отклик, размышление!
Тем, кто рядом с человеком в депрессии, конечно, тяжело – ведь он может быть даже агрессивным. При знакомстве с кем-то я обычно сразу обозначаю, что больна. Мне кажется, это честно.
Я стараюсь не выливать на ближних свой негатив – для этого у меня есть психотерапевт, которому я могу подобное что-то рассказать, он меня послушает и даст обратную связь. Как бы мне ни было плохо, я понимаю, что другие не виноваты, не хочу обижать людей.
Стараюсь не сравнивать свою беду с чужой
Я верующий человек. Стараюсь не сравнивать свою беду с чужой.
Но иногда мне кажется, что происходящее со мной выше моей меры. Просто сейчас не очень понимаю, зачем, для чего это все. Мне кажется, если видеть в этом какой-то смысл, было бы легче.
Но ведь это такой вопрос – на него, наверное, тебе никто не сможет ответить. Наверное, нужно самой мне это понять.
Мне помогает вера. Я, конечно, бываю в унынии, в отчаянье впадаю иногда, но это не тождественные депрессии состояния. Я это чувствую, но сформулировать, в чем разница, довольно сложно. Сложно и разделить болезнь и уныние. Но для меня важно ходить в церковь, исповедоваться, причащаться.
Причастие – это очень мощная поддержка. Иногда нет сил стоять на службе, тогда сижу. Я очень люблю наш храм, очень спокойно там себя чувствую. И батюшки там уже знают меня, мою историю, понимают, что это болезнь. Иногда нет сил и молиться – тогда думаю: «Посижу и просто побуду пред Богом».
Коллажи Татьяны Соколовой
