В детстве так разбитые коленки обычно расковыриваешь. Знаешь, что нельзя трогать подсохшую болячку, уже сто раз тебе говорили «Не ковыряй, жди пока подсохнет и сама отвалится», а все равно тянешься и отколупываешь и думаешь, что там уже будет чистая кожа, а оттуда снова, как на грех, идет яркая кровь. И ведь реально знаешь, что ковырять нельзя, а все равно ковыряешь. Вот так и я, по несколько раз на день проверяю и все жду, что предыдущая проверка была ошибочной, и втяжение исчезло. Но оно на месте. Оно, кажется, даже растет, и это меня пугает.
09 августа
Через три дня контрольные УЗИ и маммография. В понедельник доктор выйдет из короткого семидневного отпуска и будет смотреть наши со Светой анализы и думать. Потом пойдет советоваться с главным и снова думать. Если я все правильно понимаю, то Свете будут однозначно продолжать делать химию, а меня могут уже и на операцию послать. Ведь, если я опять же все правильно понимаю, то моя опухоль меньше и моложе. Но готова ли я уже к операции? Размышляю об этом почти каждый день после последней химии.
Вроде, с одной стороны, если врачи решат, что пора резаться, то есть смысл верить, что лечение прошло удачно, и угрозы метастазирования нет. Ну, вырежут, ну проведут после операции еще дополнительные химию или облучение, ну, отпустят в яркий мир новой жизни. А если резать рано? Ведь то внешнее проявление, что четыре месяца назад и заставило меня понять, что у меня рак груди, снова вылезло наружу. Или, если выражаться точнее, снова втянулось.
Эффект площадки, втяжение кожи, симптом умбиликации, – как хотите назовите этот дефект, что слегка портит округлость груди, – снова проявился. Он исчез после первой химии, и я радовалась. А после второй все было, как и до лечения. После третьей – грудь снова была практически идеальна, а в последние несколько дней эффект вновь вернулся. И я каждый раз, когда бываю без бюстгальтера, утром после сна, в течение дня после душа и вечером перед сном, как маньяк, тяну руку вверх и проверяю, на месте ли эта впадинка. На месте.
В детстве так разбитые коленки обычно расковыриваешь. Знаешь, что нельзя трогать подсохшую болячку, уже сто раз тебе говорили «Не ковыряй, жди пока подсохнет и сама отвалится», а все равно тянешься и отколупываешь и думаешь, что там уже будет чистая кожа, а оттуда снова, как на грех, идет яркая кровь. И ведь реально знаешь, что ковырять нельзя, а все равно ковыряешь. Вот так и я, по несколько раз на день проверяю и все жду, что предыдущая проверка была ошибочной, и втяжение исчезло. Но оно на месте. Оно, кажется, даже растет, и это меня пугает.
Боюсь ли я самой операции? Нет, к наркозу, к процессу взрезания, удаления, зашивания, я отношусь совершенно спокойно. Не пугает и восстановительный период. Но живет панический страх, что останется совсем одна, совсем малюсенькая больная клеточка, и сумеет она пробраться в кровь и побежать размножаться по всему телу. Вот это и страшит. И хотя я понимаю, что с испугом надо совладать, пока мне это не удается. Но я буду себя еще уговаривать, ведь впереди у меня есть уйма времени, у меня еще три дня до контрольных УЗИ и маммографии.
12 августа
В Железнодорожной больнице мы со Светой провели почти весь день. Обследовали опять все, теперь у доктора есть самые разные показания о моем здоровье, от УЗИ брюшины до кардиограммы работы сердца, и, конечно, много снимков моей красивой груди в самых разных перспективах. Ну, и встреча с главным состоялась. Докладываю по итогам: мечта идиотки сбылась, лечить меня будут еще долго и обстоятельно. Только сегодня это уже почему-то не радует.
Итак, в ближайшее время мне предстоит операция (примерно 4 часа на операционном столе и около недели в больнице), облучение (в течение двух месяцев двадцать процедур в каждый из рабочих дней стандартной пятидневки) и «красная» химия (количество сеансов пока неясно). В какой последовательности будут проводить все эти мероприятия, тоже еще не расписали. Вот, в среду, через два дня получу на руки и привезу доктору из аборатории свою гистологию, тогда уже они и поговорят со мной более обстоятельно.
А Свете уже в ближайшее время начнут облучение. В общем, попугаев-неразлучников, кажется, все же разлучат, и лечиться будет уже не так весело.
Очень боюсь «красной» химии. Все, что слышала в отделении от тех, кто ее проходил, и то, что читала об этом в интернете, – пугает своим единодушием. «Красная» наиболее злая и плохопереносимая. Так что, узнав эту новость, начинаю понимать, что предыдущий этап лечения был цветочками, ягодки только начинаются. Вот они тошнота, рвота, мышечные и головные боли, слабость и потеря ориентации в настоящем своем проявлении, а не те, что были при уже пройденных четырех сеансах химии «желтой». Впрочем, как всегда, ищу позитив. Пожалуй, сейчас стоит согласиться с тем, что это даст мне более полный опыт познания болезни и позволит заполнять страницы дневника еще чуть информативнее.
Облучение, насколько я понимаю, не болезненно. Правда, кожа станет противной и пойдёт где прыщами, где шелушением, волосы выпадут окончательно, а ногти придут в полную негодность, но это, в конце концов, лишь внешние признаки, и все покровы моего тела в дальнейшем подлежат восстановлению.
А вот разговоры про операцию, внезапно перешли в другую плоскость. Если раньше и доктор, и наш главный говорили со мной только об органосохраняющей операции, то сегодня промелькнула мысль, что могут грудь и полностью удалить. «Обе?» – переспросила меня сестра, когда я вечером по скайпу рассказывала ей о беседе с врачами. «Одну, конечно», – успокоила я ее, успокаивая и себя. И вот она старая истина «Все познается в сравнении». Когда я представила, что могли бы удалить обе, а пока лишь намекают, что есть риск удалить одну, то сразу стало и полегче.
Пожалуй, надо себе еще массу страшилок придумать, потом их развеять и вздохнуть с облегчением, что жизнь не так ужасна, как кажется. Ну подумаешь рак, ну еще на полгода лечение растянется, но лечат-то только одну грудь. А даже если и удалят, то вставлю имплантат и буду в два раза лучше Анджелины Джоли. Ведь даже в этом случае у Джоли две искусственные груди, а у меня одна своя. Факт!
На работу пока продолжаю ходить. Сегодня после всей суеты и беготни смогла добраться до офиса в половине пятого. Осмотрелась на местности, ответила на почту, сверила с дизайнером график и объем работ, поздравила финансового директора с днем рождения и уже в начале шестого снова покинула контору. Надо бежать за полисом. Еще в апреле сдала свои данные в страховую компанию на оформление нового документа, но зайти за ним так все было и недосуг. А ведь если операцию в ближайшее время назначат, то там и полис понадобится.
Что же, день прожит не зря и сделано много, и переживания все попереживаты, и очередные тридцать страниц Мориса Дрюона прочитаны. Все же великая вещь городской автобус: он едет, ты читаешь, маршрут преодолевается, время идет, выздоровление приближается.
14 августа
День был почти приятный. Света с мужем забрали мои результаты из лаборатории. Я, честно говоря, эти новые результаты гистологии даже ни посмотреть, ни почитать не успела. Только приняла из рук Светы драгоценную бумажку с массой непонятных букв и цифр, а из кабинета уже и доктор вышел. Выхватил у меня искомый документ, взглянул, выдохнул: «Ну, слава Богу» и со словами «Сейчас вернусь, все вам объясню, что тут написано», – убежал в кабинет главного. Вот тут я и поняла, что день задался. Такого искреннего облегчения на лице своего лечащего я увидеть никак не ожидала. Даже если он потом будет отказываться и говорить, что радовался совсем по иному поводу, я все равно сохраню в памяти эту секунду как приятную. Я для себя твердо решила, что эта радость могла означать лишь одно, что результаты мои не столь печальны. И я буду стоять на этом мнении твердо.
Потом была еще встреча с главным, которому я тоже пробурчала: «Смотрите-ка и вы мне сегодня ничего плохого не сказали». Потом они оба, кажется, слегка улыбались. Ну и, знаете, солнце в этот день в окне их кабинета тоже было ясным. А правильное ли я прилагательное применила? Солнце ясным может быть? Сомнительно что-то, но в словари не полезу. Все равно все было неотразимо, пусть это и немного литературно неграмотно.
Мне назначают операцию. Боюсь. Впрочем, о том, что я боюсь хирургии и почему, я уже писала. Чем саму себя заново накручивать лучше буду просто готовиться. Пижамку, например, новую симпатичную для больницы куплю. Или, может, не пижамка мне нужна? В общем, что-нибудь да куплю. Должна же я как-то дополнительно себя еще порадовать.
А после операции все же облучение и «красная» химия. Или, в наиболее благоприятном варианте развития, вместо химии – гормональная терапия. Впрочем, остается еще вариант печальный, когда вскроют, увидят не то, что хотелось, и удалят не только опухоль, но и всю мою грудь. «Вскрывают патологоанатомы, не мы», – встрял в мои рассуждения о том, о сем, и о жизни доктор, но я на такие подробности уже не обращаю внимания. Я тут важные решения принимаю, мне некогда за словесными играми следить.
