Брезгливому человеку трудно надевать гостевые тапки, чувствовать случайные прикосновения в транспорте, пить из чужой кружки. Это бытовые мелочи, но иногда брезгливый человек попадает в ситуацию, когда приходится ухаживать за близким. На что можно опираться, в чем найти ресурс, если заболели родители и приходится выносить судна?
Анну Мечникову с детства заставляли целовать бабушку. И мама настаивала, и бабушка включала манипуляции: «Давай, целуй, а то я тебя любить не буду». При этом Анна говорит, что была ребенком «с пониженной тактильностью»: «Мне никогда не нравились поцелуи и объятия родственников, они были противны. Но приходилось терпеть.
Став взрослой и раскручивая истоки брезгливости, я вышла мыслями на раннее детство. Началось все тогда, когда меня принуждали терпеть «нежности». Мне был неприятен запах бабушки, запах ее дома, но меня заставляли перешагивать через себя».
Спросить ребенка, можно ли его обнять
Анна выросла, как сама говорит, в неласковую женщину, единственные люди, которых ей нравится целовать, ее дети: «Возможно, если бы не детство, все было иначе. Но сейчас мне трудно прикоснуться губами к кому-либо. Муж принял мои особенности, хотя в начале отношений было много вопросов и обид.
Брезгливость выражается также в том, что я не могу ни с кем пить из одного стакана, есть из одной посуды. Если на прогулке или тренировке у меня попросят воды из моей бутылки, я потом пить из нее не смогу. Когда дети были маленькими, я никогда не доедала за ними».
По словам психотерапевта Ирины Курносовой, брезгливость – это способность испытывать чувство неприязни к нечистоплотности. Защитный механизм, исторически возникший у людей, чтобы уберечься от заражений и инфекций. Некоторые психологи считают брезгливость подавленной агрессией, другие – проявлением страха. Любое сильное детское событие может привести к брезгливости.
«В моей практике, – говорит Ирина, – был 40-летний пациент, с детства живущий со страхом заражения. Когда он был маленьким, в садик пришли шефы-школьники и издевались над детьми, заставляли трогать ручками воду в унитазе. Повзрослев, мужчина стал очень часто мыть руки, чувство брезгливости было с ним постоянно».
Брезгливость часто тесно связана с грубым и регулярным нарушением личностных границ. Фактически брезгливость – это чувство, позволяющее границы оберегать.
«Ребенка, не очень отзывчивого на тактильность и нежность, не надо принуждать к объятиям и поцелуям, – продолжает психотерапевт. – У меня много пациентов-подростков, в этом возрасте главная задача – построение границ. Многие подростки жалуются, что родители заставляют себя обнимать, целовать. Если взрослый не уважает индивидуальность ребенка, вторгается в его границы, ситуация заостряется. Став взрослыми, такие люди боятся прикосновений, избегают их. Поэтому чем меньше принуждения в общении с детьми, тем лучше. Детей надо спрашивать, можно ли их обнять. Это же правило распространяется на личные вещи и территорию».
Кошка Анфиса: через любовь пришло принятие
«Я не могу спать на подушке или постельном белье после кого-то, – продолжает наша героиня Анна, – не могу надевать чужие тапочки (в гости хожу редко, беру с собой свои носки). Если полотенце висит не очень свежее, я сушу руки бумажными полотенцами или жду, когда сами высохнут.
Общественный транспорт – тоже непростая история. Если я могу не браться за поручни, не берусь. Держусь за мужа, детей. На выходе из метро или автобуса пользуюсь антисептиками. Это, кстати, стало стимулом для получения прав и покупки машины. Не люблю ездить в поездах, мне неприятны запахи других людей. Любой несвежий запах мне мучителен. В общественный туалет захожу, как на дыбу, но иногда возникает такая нужда.
Сын и дочка у меня – погодки, в детстве они хором просили домашнее животное. Я согласилась на кошку с условием, что дети сами будут кормить питомца и убирать его горшок. Но получилось как у всех. С кошкой Анфисой дети с удовольствием играли, а уборку быстро повесили на папу. Но когда мужа не было и я видела неубранный лоток, впрягаться приходилось мне. Надевала перчатки, зажмуривалась, старалась не дышать. Постепенно привыкла. И еще Анфиса была такой ласковой и мурчащей, я так к ней привязалась, что уборка ее туалета перестала меня раздражать. Через любовь пришло принятие.
Судьба как будто готовила меня к более серьезному испытанию. Потому что все вышеперечисленное – лишь бытовое неудобство, личная особенность, которую я адаптировала под реальность. Тяжело пришлось, когда один за другим заболели мои родители».
Справиться с брезгливостью, как и любой другой фобией, самому трудно. Повышенная брезгливость может быть мизофобией, то есть патологической боязнью загрязнений или заражений, навязчивым стремлением избегать прикасания к предметам и контактов с людьми.
Как говорит Ирина Курносова, человек в своем сильном страхе смотрит на свою проблему изнутри. И в этой точке видит ее как неразрешимую. Из-за защитных механизмов психики он не может посмотреть на свою фобию со стороны.
Психика пытается с ним справиться и вытесняет его, так человек забывает начальный эпизод, приведший к фобии, или искажает его, полностью или частично. Эта фобия может разрастаться, как снежный ком, и множиться новыми и еще большими страхами:
«Я это вижу в своей практике, – говорит Ирина Курносова, – когда работаю с изолированными фобиями: один страх заменяется другим и раскопать первоначальный удается не сразу. У меня в терапии был человек со страхом круглых предметов. Много сеансов ушло на то, чтобы мы связали круглые предметы с мячом. Мяч – с ситуацией, когда он прилетел, а ситуацию с возрастом. Так постепенно мы вышли на страх взросления.
Без терапии с большой вероятностью человек от боязни круглых предметов перешел бы к расширению спектра страхов, а потом это и вовсе могло перерасти в страх выходить из дома. Лучше направить свои усилия на выход из этой ситуации при помощи специалиста, а не ждать, когда проблема разрешится самостоятельно».
«Мама смотрела на меня со смесью сочувствия и вины»
Болезни близких людей – всегда испытание, полное боли, растерянности, страха. У Анны родители заболели почти одновременно – мама сломала шейку бедра, а у отца нашли рак простаты. Мама перестала ходить сразу. Отец тоже быстро ослабел, онкологическое заболевание нашли в запущенной форме, с метастазами.
От хосписа папа категорически отказался, хотел умереть дома. Анна – единственная дочь, уход лег на нее и мужа. Сиделку на целый день нанять не могли, это было не по карману. Помощница дежурила в будни днем, вечера и выходные были на Анне и ее муже.
«Мне пришлось выносить судно и менять памперсы, содрогаясь от тошноты, – рассказывает наша героиня. – До сих пор помню, как я это сделала в первый раз. Я преодолевала рвотные позывы, а мама смотрела на меня со смесью сочувствия и вины. Мамин взгляд всегда со мной – она жалела свою дочь, она знала о моей брезгливости. Но и поделать ничего не могла.
Это было самое тяжелое для меня – так тесно сталкиваться с чужой физиологией, с естеством человека.
Мама ела сама, кормить отца я быстро привыкла. Я мыла своих стариков, обрабатывала кожу, чтобы не было пролежней, меняла белье. Старалась следить за лицом, чтобы на нем не отражалась моя брезгливость. Я злилась на жизнь за то, что она носом ткнула меня буквально в чужое дерьмо. Было много стыда за свои чувства. Это тоже было тяжело.
Отец умер, мама оправилась, в туалет ходит и ванну может принять сама. Когда все испытания остались позади, она сказала мне: «Спасибо, дочка». И мы заплакали обе. Мама была довольно жестким человеком, живущим под знаменем слова «надо». А в старости и после болезни стала сентиментальной. Мама сумела понять, как мне было тяжело, как несколько месяцев я преодолевала себя.
Помогли мне справиться с брезгливостью мысли о том, что я помогаю родным людям, исполняю дочерний долг. Когда я дежурила у мамы, то листала свои детские альбомы, ночевала в своей бывшей комнате. Нахлынуло много воспоминаний из детства: как мы с родителями ходили в цирк, кукольный театр, в походы. Я опиралась на эти теплые воспоминания. Еще была моральная поддержка и физическая помощь мужа и понимание, что у этого испытания есть срок».
По словам психотерапевта Ирины Курносовой, героиня интуитивно нашла ресурс. Опора на детские воспоминания ее временно поддержала. Любая стратегия, которая помогает в периоды испытаний, правильная.
Но на тяжелый стресс, связанный с уходом за родителями, можно взглянуть глубже. Здесь речь идет про изменение контекста отношений. Родители когда-то были всесильными, потом стали равными партнерами, затем фактически детьми. И мы становимся родителями для своих постаревших родителей. Этот непростой момент перехода заводит человека к своим внутренним проблемам. Человек начинает думать, осознанно или неосознанно, о своей беспомощности, потере здоровья, трудоспособности, друзей, о смерти.
Часто психика так защищается – с одних тяжелых мыслей переключается на другие проблемы, например брезгливость. Просто собственная брезгливость человеку известна и лежит на поверхности, а более глубокие и сильные чувства спрятаны внутри. С точки зрения психотерапии правильнее было бы понять и принять свои эмоции, а не бороться с ними и преодолевать их.
«У меня не получилось»
А если не получается преодолеть брезгливость? Своей историей поделился Андрей Комаров:
«Я вырос в обычной, как мне казалось, семье. Но мои родители были чуть бОльшими аккуратистами, чем родители других детей. Особенно мама. Она каждый день устраивала мини-уборку, раз в месяц полностью генералила квартиру и привлекала нас с папой. В нашем доме никогда не было бардака, невынесенного мусора, невымытой посуды и даже пыли. Пыль копилась только, когда мы летом уезжали в отпуск. И первым делом после возвращения мама принималась пылесосить и мыть. Для меня это была норма жизни. В других домах я видел иной уклад, но не заострял на нем внимание.
Все резко изменилось, когда я впервые поехал в пионерский лагерь. Мама была против, но отец настоял. Он считал, что мне нужно отрываться от дома и взрослеть. В лагере я столкнулся с общим туалетом. К концу смены я чем-то отравился, и у меня появился страх еды, приготовленной чужими людьми. Коллективный отдых мне не особо понравился.
Эти страхи с возвращением домой не прошли, а выросли. В школе я перестал ходить в столовую и туалет. Терпел. В институте не смог учиться на очном отделении из-за этих проблем, перевелся на заочку и нашел дистанционную работу. Со временем появилось много тревоги, иногда случались панические атаки. Поскольку большую часть дня я провожу за компьютером, у меня появился новый страх – сетевых вирусов. Я поставил на компьютер несколько антивирусных программ и сканировал машину на вирусы несколько раз в сутки. Иногда даже ночью просыпался и запускал проверку.
А когда заболел отец, я сломался. Маме была нужна помощь, но морально мне было очень трудно помогать ей.
Отца нужно было мыть, переворачивать, ухаживать за его кожей, кормить его. После этих процедур меня иногда рвало и накатывали панические атаки. Перехватывало дыхание, сердце билось часто, было страшно. И еще было много вины за свою слабость. Мама согласилась на сиделку, хотя чужой человек в доме был тяжел и мне, и ей.
О том, что у меня может быть болезнь, маме сказала ее подруга. Она заходила поддержать маму и предположила у меня обсессивно-компульсивное расстройство. Этим же диагнозом страдал ее зять.
Тетю Аню я знаю с детства, я вырос на ее глазах и ей доверял. Но и ее, и мамины слова о том, что мне нужна профессиональная помощь, вызвали сопротивление. Я должен был подготовиться к визиту к психиатру. Читал форумы, где люди писали об облегчении после лечения. И решился. С весны я наблюдаюсь у психиатра, пью прописанные им препараты. Мне поставили ОКР, генерализованное тревожное расстройство и депрессию. Острое состояние постепенно снимается, позже планирую и психотерапию».
«Брезгливость может говорить о неврозе. Навязчивые действия и мысли – это обычно обсессивно-компульсивное расстройство, – говорит Ирина Курносова. – ОКР – болезненное состояние, без фармакологии с ним не справиться. Поэтому нужно наблюдение психотерапевта, имеющего право назначать препараты.
ОКР – еще более тяжелое состояние, чем тревога или депрессия, оно и лечится дольше, и дозировки препаратов выше. Психолог может помочь принять и пережить эмоции, но в случае с невротическими расстройствами, как правило, требуются назначения фармакологических препаратов, а этим занимаются психотерапевты и психиатры.
Отрицать брезгливость и винить себя за нее не надо. Все эмоции имеют право на существование, их надо в себе принимать и видеть, а не заталкивать внутрь и отрицать, это приведет к напряжению и усилению. За брезгливостью придет вина, за ней еще больший стресс, потом может развиться депрессия. Здесь важно разобраться, почему человек на брезгливости зафиксировался. У меня были такие пациенты, часто они приходили уже в глубокой депрессии. И этот клубок мы вместе распутываем – ищем, что за брезгливостью стоит, порой выходим на детские обиды, которые не позволили принять немощность родителей. Все стадии, не пройденные в детском периоде, раскладываем по полочкам. Часто пациенты понимают, что застряли в детском состоянии, не смогли стать такими взрослыми, которые могут помочь другому человеку, принять на себя ответственность за важное решение».
Если брезгливость мешает жить
По мнению психотерапевта, самого себя проверять на излишнюю брезгливость не стоит. Есть только один важный критерий, от которого стоит отталкиваться:
мешает брезгливость полноценной жизни или нет?
«Если не мешает, то и тестировать ее не надо, – советует психотерапевт. – Не нужно ни в себе, ни в другом человеке что-то искусственно заострять. От точки фиксации часто порождаются проблемы, с которыми мы потом работаем. Если человек сосредоточился на боли в левой пятке, он эту боль будет все время ощущать. Так же и с брезгливостью: если человек испытал разовое отвращение, он cможет жить нормальной жизнью и забудет этот стресс. А если будет все время гонять в голове этот эпизод и тестировать себя, то зафиксируется на нем и все это может уйти в более болезненную форму.
С брезгливостью же, мешающей жить, ставшей навязчивой, обязательно надо разбираться. Если нет денег на платных специалистов, можно найти бесплатную психологическую помощь.
«Называть брезгливость грехом я бы не стал. Это слабость, недостаток и естественное чувство человека, оно идет рядом с инстинктом самосохранения. Другое дело, если цена брезгливости – пренебрежение христианским долгом помощи ближнему. Христианин призван преодолевать естественное, поскольку нам даны такие заповеди: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих».
Справляться с брезгливостью надо исключительно волевым усилием, делать то, что не хочется или страшно. Если за счет воли и ревностного усилия не получается преодолеть брезгливость, надо каяться. Но каяться не в брезгливости, потому что она естественна, а в недостаточной любви к ближнему и маловерии. Господь дает человеку в таинствах благодать, духовные силы, чтобы человек исправлялся. Но человеку все равно приходится прикладывать свои усилия. Господь дает дополнительную энергию, но она действует в синергии с человеческой волей».
«Сейчас я вновь живу своей осторожной жизнью брезгливого человека, – сказала нам напоследок Анна, которая смогла преодолеть себя ради родителей. – Но знаю, что смогу преодолеть эту черту, если понадобится».
Иллюстрации Екатерины Ватель
