Я – не тело!

Марина Писклакова, директор Национального центра по предотвращению насилия «Анна», уже 20 лет работающая в этой сфере, убеждена, что молчать об этом опасно.

Зачем нужен флешмоб

– Марина, вы работаете в сфере профилактики насилия уже много лет. Недавно в соцсетях запустился флешмоб #янебоюсьсказать с рассказами пострадавших от насилия женщин. Кто-то полагает, что нельзя так обнажаться перед неизвестными тебе людьми, кто-то поддерживает женщин в их смелости вскрыть проблему. Что вы думаете по этому поводу?

– Я считаю, что опасно молчать об этом, а не говорить. Я читала в соцсетях несколько постов, в которых на флешмоб реагировали мужчины. Кто-то бросился говорить, что это женщины, которые не получают внимания мужчин. Это просто оскорбительно.

Ведь в первую очередь такое «внимание», о котором пишут женщины, никому не нужно. И во-вторых, с таким неуважением относиться к пережитому тяжелому опыту других людей нельзя. Это эмоциональная жестокость. Но были и правильные реакции, поддерживающие женщин.

Я понимаю стыд мужчин за свои бывшие поступки или поступки своих друзей. Это хорошее начало. Иначе мы бы продолжали делать вид, что это не происходит, и это бы продолжалось во всех уродливых формах, о которых говорят женщины. Этот флешмоб проявил смелость и силу женщин, готовых рассказать, и честность и силу мужчин, способных раскаяться и, значит, измениться.

– Я помню, как раньше жертвы насилия, рассказывающие о случившемся, снимались со спины…

– Раньше женщинам было стыдно рассказывать о том, что с ними случилось. Теперь произошло верное смещение акцента на то, чтобы стыдился агрессор.

Насилие в отношении женщин происходит по всему миру, это и насилие в семье, и изнасилования, насилие на свиданиях, изнасилования в студенческих общежитиях и так далее, но во всем мире об этом мало говорят. А без нашего осознания масштабов насилия в отношении женщин это будет продолжаться.

Надо говорить об этом.

Существует ли «природная агрессия» мужчины

– А как вы относитесь к идее о том, что агрессивное поведение естественно для мужчины?

– Как мать 32-летнего сына я с этим глубоко не согласна. Мужчина как человек создан с чувством сострадания, добра, как и женщина. В нас изначально заложено не приносить друг другу боль. А говорить о «природной агрессии» мужчины – это потакать собственному эго и стремлению к власти и доминированию. Это не имеет отношения к нашей человеческой природе.

– Получается, все идет из семьи – или общество тоже влияет на наши принципы?

– Общество тоже оказывает влияние. В общественном сознании идет путаница терминов. Когда идет воспитание мужественности, к биологическому понятию примешиваются социальные понятия. И появляется та же агрессия. В среднем под мужественностью понимается способность защитить, и только при необходимости напасть.

Начинается игра понятий: до какой же степени приемлема агрессия, если есть необходимость защитить. Сложный вопрос. Но в то же время в данный момент мы говорим не об агрессии на войне. А об агрессии мужчины по отношению к женщине. И вот тут должна быть четкая граница, понимание, что применение силы и доминирования в личных отношениях недопустимо.

– Что такое вообще насилие? Ведь это и психологическое воздействие тоже, хотя многие этого не признают.

– Да, конечно, и более того – физическое насилие без психологического подавления не возникнет. Власть проявляется сначала в подавлении. Эмоциональное унижение, психологическое давление – это проявляется вначале. И уже потом наступает фаза физического насилия. Этот флешмоб и правда прорвал гнойник, высыпалось столько случаев физического насилия.

А в реакции многих мужчин на флешмоб, кстати, заметьте, было много эмоционального насилия – оскорблений. Это ярко проявило отношение этих мужчин к женщинам. Уверена, что такие мужчины так же ведут себя и со своими близкими женщинами. Не может быть, чтобы мужчина с кем-то был теплым, заботливым – и мог выливать такую грязь на других. Поэтому мы увидели этот пласт эмоционального насилия, которое мужчины продолжают позволять себе.

Но много, к счастью, и честных, глубоких отзывов. Только честный взгляд мужчин на самих себя поможет остановить насилие.

– Может ли как-то сдвинуться решение проблемы благодаря флешмобу? Или это все же некая массовая исповедь, явление, скорее, психологического порядка?

– Да, я уверена, что это движение сможет менять ситуацию. Что это кого-то остановит. И даже те мужчины, которые эмоционально унижали участниц флешмоба, в следующий раз подумают, прежде чем совершить какие-то агрессивные действия.

Мы больше не можем притворяться, что мы об этом не знаем. Теперь уже знают все. Это как если бы в темной комнате включили свет, и мы увидели все, что в ней есть. Мы можем снова выключить свет, но мы уже знаем, что там есть.

Проблема метафоры головы и шеи

– Почему жертва не сразу сдает своего агрессора? Особенно в случаях домашнего насилия. Что мешает оградить себя от повторения ситуаций?

– Вопрос снова ставится с точки зрения того, что женщины должны сами себя оградить от дальнейшего проявления насилия со стороны мужчины, а не мужчина должен прекратить насилие в отношении женщины.

Отвечая же на вопрос можно сказать, что срабатывает стокгольмский синдром. Стокгольмский синдром был выявлен впервые в случаях с заложниками. Он наступает после длительного времени проживания под серьезным насилием. В случае длительного насилия в семье женщина тоже становится как бы заложницей, и здесь это усугубляется еще и тем, что это очень близкий человек.

Флешмоб, кстати, еще продемонстрировал, почему сложно говорить об этом. Дело в том, что как только женщина открывает рот и признается в случившемся, ее или называют жертвой, или обвиняют, что она не смогла быть той шеей, которая должна повернуть голову своего мужа в нужную сторону, что она спровоцировала и так далее. А это женщины, которые решились рассказать свои истории. Сколько еще тех, кто не решился это сделать.

Что касается виктимности. Я уже 20 лет работаю с этой проблемой, и никак не поддерживаю точку зрения, что это «определенного типа женщины». Это вообще не так.

Любая женщина, встретив мужчину, склонного к манипуляции и агрессии в отношениях, может попасть в такую ситуацию.

И в первую очередь потому, что наше общество учит женщину быть той самой шеей. И она подстраивается, терпит. Потому что любит, потому что хочет сохранить семью. Потому что просто надеется, что он изменится.

А когда она попытается рассказать о возникших проблемах, ей снова скажут: разрешать конфликты в семье должна уметь женщина. Но это опять ложное суждение. Решать конфликты должны две стороны. И еще важно: мы говорим об агрессии и насилии, а не о конфликте. У обидчика в ситуации насилия в семье вообще нет цели разрешить конфликт. У него задача – выстроить контроль над своей женщиной.

И опять мы сталкивается с конфликтом сознания нашего общества. Существует позиция «он мужик или что?!» – то есть мужчине фактически между строк дается право силой контролировать свою семью. И женщина тоже часто так считает. Поэтому, когда мужчины, склонные к применению насилия начинают выстраивать контроль, женщины вначале это опять воспринимают как норму, его право и тоже поначалу молчат.

А когда в результате доходит до истязаний, когда терпеть уже нет сил и страшно, то женщины начинают говорить об этом, но их окружение и общество в целом снова являются барьером, опять обвиняя женщин. Здесь проблема в том, что в любом случае ответственность возлагается на женщин, подвергшихся насилию, а не на обидчика.

– Цикл насилия идет по кругу, и это во многом же тоже удерживает женщину от того, чтобы рубить гордиев узел. В чем тут проблема?

– Не надо думать, что агрессора легко распознать сразу. «Здравствуй, меня зовут Саша я буду тебя бить», – конечно, такого вам мужчина не скажет. Он говорит прекрасные слова и обещает счастливую жизнь. А потом первое, что старается делать агрессор – это изолировать женщину от окружения. Так женщину проще контролировать, и она меньше кому может рассказать о своих проблемах.

Это часто делается мужчиной бессознательно, хотя иногда и осознанно. И он, например, будет устраивать скандалы каждый раз, когда приходят ее родители – чтобы она постепенно потеряла контакт со своей семьей. Потом с подругами. Сценарий может быть разный.

Постепенно, чтобы сохранить семью, женщина начнет под него подстраиваться и сузит круг общения. Одновременно сбивается ее самооценка, мужчина начинает говорить, какая она плохая хозяйка, жена, плохая мать, что она никому не нужна, кроме него, и он единственный, кто ее будет терпеть, и она еще должна быть ему благодарна.

Через 3-4 года таких отношений женщина и сама начинает так про себя думать. Я видела за годы работы сотни таких красивых, умных женщин, которые говорили: «Да я никому не нужна, куда я пойду?» И часто они экономически зависят от мужа, не работают или живут у него.

А когда такого подчинения мало, доходит и до физического насилия.

Тогда появляется страх. И это доводит женщин в таких отношениях до того, что, когда поворачивается ключ в замке – мужчина приходит в дом – у нее внутри уже все холодеет. Ее уже парализует страх. И не потому, что это слабая женщина. Это просто разрушающее действие такого систематического насилия.

Цикличность проходит три фазы. Все оскорбления, унижения, угрозы – это стадия роста напряжения у мужчины. Это именно его личный процесс. Он выплескивает напряжение, повод можно найти всегда, – и на пике этого происходит акт насилия.

Как это проявляется? Сначала толкнул или дал пощечину. Дальше удары. Формы насилия разнообразны. Бывают удушения. Бывают нестандартные варианты – главное, выработать у женщины страх.

У меня в практике был случай, когда мужчина подходил к жене и ладонью со всей силы бил по спине неожиданно. И сначала говорил – ну прости, не рассчитал. А у нее в итоге постепенно выработался страх, и она уже жила с этим напряжением, ожиданием удара. Уже работал посттравматический синдром.

Затем после акта насилия – особенно на первых порах – обидчик может раскаиваться. Иногда даже искренне. Весь парадокс в этом. Я разговаривала с этими мужчинами. Они просят прощения. Обещают, что больше этого не будет. И в этот момент он снова становится тем Сашей, Ваней, Петей, которого она полюбила, и она снова начинает ему верить, снова дает ему шанс.

Но потом в нем снова нарастает напряжение. И фаза перемирия с годами становится все короче, а акты насилия все длиннее и серьезнее. Поэтому в конце уже может произойти и убийство. У нас были случаи, когда женщина несколько раз заявляла в полицию, но полиция пришла только после ее убийства.

Однажды муж убил жену, ей было всего 26 лет, он ее забил до смерти. И мама ее на похоронах кричала: «Ведь все знали, что он ее избивал, все три года!» Но несмотря на это знание, ни окружающие, ни правоохранительные органы не защитили и не спасли женщину.

В насилии виноват агрессор, а не жертва

– Почему же органы правопорядка не защищают жертв насилия?

– Еще одна проблема: женщины на стадии перемирия часто забирают заявление. Это происходит всегда, так как это одно из проявлений домашнего насилия, связанных с его цикличностью. А у полиции тоже выработались стереотипы, что это бесполезные дела. Что они ничего все равно не могут сделать. Отсюда их заниженная реакция. Но чаще не потому, что они бесчувственные, а от непонимания серьезности последствий.

Я много работала с полицейскими и могу сказать, что те, кто долгое время с этим работают, сами в конце концов понимают, чем это может закончиться. И если это добросовестный участковый, то он пытается вмешаться. Но закон до последнего времени не позволял в это вмешиваться.

Сейчас благодаря поправкам в УК эту сферу вывели наконец на белый свет. Хорошо, что государство наконец защитило семейную сферу и наконец-то говорит открыто о семейном насилии. И это хорошее начало, чтобы работать над снижением семейного насилия.

– Вы одна из первых женщин в России, которая начала работать с этой проблемой. И первому телефону доверия для женщин уже более 20 лет. Почему вы начали заниматься темой насилия?

– Когда я начинала эту работу, я еще не думала, куда это приведет, тогда я хотела просто помочь тем женщинам, которых встретила в своем окружении. Но я понимаю, что все это не зря, и я жду с большой надеждой новый законопроект о противодействии семейному насилию, в разработке которого я являюсь руководителем рабочей группы.

Ведь пока мы с вами говорим, женщины погибают. Этот внутренний счетчик никогда не останавливается.

Наш центр «Анна» был основан в 1993 году, когда и возник первый в России телефон доверия. Не потому, что я сама подвергалась насилию, а потому что встретила женщин, ставших его жертвами. Когда с ними начинаешь говорить и видишь все изнутри, это не может никого оставить равнодушными.

В 1994 году я была в Швеции, где все это уже работало, были убежища для жертв насилия, оказывалась помощь, и мне было обидно за наших женщин. У нас до сих пор действует принцип «бьет – значит любит». И Ритва Холлмстрем, директор городского кризисного центра в Гетебурге, помогла нам сделать такой центр.

Ритва сама меня тренировала, учила. Я сначала одна работала на том нашем телефоне доверия. Номер объявили по радио «Маяк». За год я здорово сгорела.

Кстати, тогда даже не было такого термина как «домашнее насилие». Об этом никто не хотел говорить. Мы работаем столько лет пока только над осознанием серьезности проблемы и созданием нулевой терпимости, чтобы перестали к этому равнодушно относиться. Надо понимать: это не частная проблема отдельных женщин, это проблема всего нашего общества.

Центр «Анна» стал основателем и координатором Национальной сети противодействия насилию. Сейчас в сеть входят более 150 разных организаций, работающих с проблемой насилия в отношении женщин. За 20 лет в Национальный центр по предотвращению насилия обратились более 70 тысяч женщин.

Насилие в семье со стороны женщины и мужчины проявляется по-разному. У женщины меньше уверенность в том, что она может совершать насилие, поэтому, как правило, с ее стороны это манипуляции. А мужчина реализует свое чувство хозяина.

– Почему вы назвали свою организацию «Анна»?

– Анна – имя моей бабушки. В 1995 году умер мой муж, а через полгода дедушка. Дедушка с бабушкой были женаты более 50 лет. Муж мой умер внезапно и молодым, в 37 лет, я тяжело переживала. Где-то через месяц после смерти дедушки я говорила по телефону с бабушкой, и она мне сказала: «Ты должна быть сильной, взять себя в руки».

И я вдруг подумала: это я ее должна утешать, а тут она меня утешает. Это пример сильной русской женщины, которая воспитала пятерых детей, прошла через войну, дедушку в тюрьму сажали, но она сохранила силу духа.

И я подумала, что женщины, которые подвергаются насилию, тоже сильные духом, как моя бабушка, они возрождаются из пепла. Поэтому имя моей бабушки символизирует сильную женщину, которая и в трудных испытаниях способна и сама их пройти, и поддержать других.

– Как вы тянули это на себе в одиночку такое дело?

– Мне хотелось что-то изменить, помогать… скорее, это миссия. Возложенная на меня, возможно, свыше. Это был некий выбор души. Когда я потом анализировала свою жизнь, думала: ведь я зачем-то, например, очень глубоко учила английский язык со школы, что помогает мне сегодня изучать эту проблему во всем мире, и так далее – и все, чему меня готовили в жизни, все это мобилизовалось для реализации именно этого дела.

Даже мой папа, полковник авиации в отставке, очень много волонтерил и помогал мне в Центре. Хоть он был военный, командир, он поддерживал меня в моей позиции. Он как раз сам часто разбирал ситуации такого поведения офицеров в семье.

Помню, как он приходил домой и рассказывал маме: «Вот, опять он жену избил. Ну что с ним делать? Ведь я столько раз с ним об этом говорил, он обещал, что перестанет».

Когда моему сыну Пете было лет 11, мы как-то пошли в бассейн, и помню, выхожу, а рядом с ним стоят пара молодых людей лет 18-ти, и он им говорит: «Вот моя мама, она вам все пояснит». Оказывается, он в раздевалке услышал их разговор о том, что девушки провоцируют насилие.

И он вмешался и сказал им: «Это неправда, нет провокаций изнасилования. Насилие – ответственность того, кто это совершает. Моя мама все это знает, она вам расскажет». Удивительно, что они даже согласились меня выслушать. Вот так рос мой сын. Сейчас в своей семье он говорит: мне нужна не домработница, мне нужна супруга-партнер.

– Сейчас обращений в центр «Анна» становится меньше, или такой тенденции вы не замечаете?

– Благодаря таким различным публичным акциям, просветительским мероприятиям, обращаемость даже возрастает. Последние несколько лет я постоянно анализирую нашу статистику обращаемости.

И пугает то, что к нам обращаются женщины от 20 до 55 лет – то есть самый активный брачный возраст. Самая большая концентрация пострадавших от насилия – в возрасте от 30 до 45 лет.

И второе, что меня беспокоит и сильно расстраивает, то, что женщины в среднем страдают от насилия от 3 до 10 лет. Причем случаи насилия и агрессии по отношению к ним происходят несколько раз в месяц в среднем.

То есть, если понимать эту проблему с учетом цикличности, интенсивности насилия, это уже очень серьезная группа риска, и там могут случаться уже серьезные увечья вплоть до убийства. Получается, эти женщины годами живут в такой атмосфере. Как правило, они звонят нам после особо серьезного инцидента, когда уже не в силах терпеть.

Еще более тревожная информация, что более 70 процентов этих женщин никуда не обращались. Ни в государственные, ни в общественные организации. Это синдром избиваемой женщины: они не верят, что им кто-то может помочь. Потому что они очень долго находились в ситуации насилия один на один с агрессором.

Убегают они обычно, уже когда существует угроза убийства – по отношению к ним или детям. В этом еще одна несправедливость нашего законодательства. Все должно быть построено так, чтобы обидчик покидал пространство, потому что он не умеет себя вести, а не они должны скрываться. А у нас в итоге агрессор еще и начинает преследовать жену с детьми.

Законопроект о домашнем насилии

– Какие перспективы у законопроекта по противодействию домашнему насилию? Когда он может быть принят?

– Мы получили большую поддержку от Михаила Федотова, председателя Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. Законопроект еще в работе.

Основная проблема в отношении к этой проблеме со стороны общества. В тех людях, кто считает, что насилие в семье допустимо. Общество наше раскалывается по вопросу, что же такое наша традиция.

– Жертвы насилия боятся общества?

– Да. Для общества такая женщина вдруг перестает быть «какой надо женой», когда она идет против мужа. А когда он уже ее истязает, и она в этом признается, ей говорят – а что ж ты молчала? А за мужчиной закреплено право насилия. Потому что без этого почему-то мужественность недостаточно подтверждена.

– Как можно изменить общество? Ведь часто, действительно, говорят – «нормальная женщина в такое не вляпается», обвиняют жертв насилия в попустительстве. Кстати, часто такие мнения высказывают, как ни странно, женщины.

– Замечено, что такие взгляды могут проповедовать женщины, которые сами подверглись насилию и сопротивлялись, и это у них было успешной стратегией. Хотя сопротивление, кстати, не всегда срабатывает, и часто это опаснее. Сопротивление вызывает еще большую агрессию.

Это, кстати, проблема юридического разбора факта изнасилования: если женщина не сопротивлялась, то было ли это насилием? И это же объясняет, почему женщины в случаях домашнего насилия часто не пытаются бороться – потому что это стратегия их выживания.

Либо же жертв насилия осуждают те женщины, которые просто глубоко уверены в том, что мужчина голова, а женщина шея. И думают, что они могут действительно влиять на ситуацию. Но просто им еще не попался такой мужчина, который будет агрессором.

И третье – они повторяют стереотипы «она сама виновата». Это стереотипы общества. Но как от этого избавиться? Общество – это люди. Если мужчины не будут нуждаться в применении насилия, чтобы считаться полноценными мужчинами, то проблема сама собой исчезнет.

Это личный выбор каждого человека. Моему сыну общество тоже пыталось внушать, каким ему надо быть. Но к счастью, он вырос тем, кто он есть. И мой отец, офицер-летчик, тоже не испытывал необходимости доказывать свое мужество путем насилия. Была сила убеждения и личного примера, которая помогала мне сформироваться такой, какая есть.

– Вам не кажется, что сейчас образ мужчины-хулигана романтизируется? И это тоже одна из предпосылок насилия?

– Да, у нас романтизируется агрессия. Когда мы в беседах задаем вопрос девушкам, каким они видят своего будущего спутника жизни, в первую очередь они говорят: надежный, сильный, защитник. Меня все время поражало, что не возникает слово «добрый». Под мужественностью часто понимается маскулинность, которая доминирует.

Интересно, что среди молодых мужчин я меньше встречаю потребности в подтверждении собственной значимости через доминирование в семье. Мне кажется, что происходит какой-то сдвиг. Но в то же время, если мы посмотрим на стереотипы, которые применяются к мужчинам, это просто страшно.

Из мужчины делают монстра, который обязан зарабатывать деньги, быть неэмоциональным, доминирующим. Это Терминатор. Я задумываюсь: если бы я росла мальчиком, то вписаться в такие ожидания общества мне было бы страшно и сложно.

И это ломает психику. Когда тебе больно, а тебе запрещают плакать, это унижение, подавление нормальных эмоций. И это несправедливо по отношению к мальчикам.

У нас в центре «Анна» второй год идет новая программа «Отцовство». Это подготовка мужчин к рождению детей и равному родительству, когда мужчина рассматривается не в помощь маме, а равный родитель.

Мужчины, которые проходят у нас эту программу, много с нами потом общаются. И я вижу других мужчин. Это радостно.

Во-первых, то, какие эмоции они позволяют себе по отношению к детям. Они же их испытывают внутри себя – просто им не разрешали их проявлять. И какое же это освобождение для них, когда признается их право на это!

Важно, когда из отца не делают страшилку, который будет тебя пороть. Важно, чтобы ребенок понимал: это мама и папа, на которых он одинаково может положиться в жизни. Мне кажется, такая модель семьи более правильная.

Приходят мужчины к нам чаще на стадии ожидания рождения ребенка, и чаще женщины-будущие мамы направляют к нам своих мужей. Но информация распространяется, и к нам начинают обращаться мужчины, которые уже являются отцами и хотят лучше общаться со своим ребенком. И это самая хорошая профилактика насилия.

Очень многое может делать Церковь

– Как вы считаете, реально ли изменить агрессора?

– Я считаю, что измениться может каждый человек. Если агрессор хочет сохранить свою семью и измениться, и прийти в свою семью другим, это точно возможно. Но это не усилия других людей – это усилие этого конкретного мужчины. Движение изнутри самого человека.

Во многих странах это принудительные психологические группы по решению суда. У нас пока этого нет, но это необходимо. Сначала принудительно, а потом человек сам понимает пользу такого перерождения.

Это может быть индивидуальная, но чаще групповая работа. Я присутствовала как-то за рубежом на работе такой группы. Это внутренне сложная работа, она требует внутренней честности от мужчины. Признать, что ты жесток по отношению к своим близким, – непростая задача. В группе были и новички, и уже те, кто ходит в группу давно.

У одного мужчины было решение суда о годовом посещении такой группы, и этот год прошел, но он сам остался заниматься дальше. И он спросил меня, есть ли в России такие принудительные психологические группы. Я сказала, что нет, а он ответил: «А мы начали работу по борьбе с насилием в семье с 1970-х годов». И я вдруг поняла, что он причисляет себя к тем, кто борется с насилием. Он сказал «мы».

У нас такие мужчины, которые хотят работать со своей агрессией и избавляться от нее, – это пока единицы. О массовости говорить нельзя. Поэтому нужны законодательные изменения. Работа с обидчиками – это ведь профилактика насилия. Тем самым мы боремся и с рецедивом насилия в семье, и с продолжением насилия в обществе. Это нужно законодательно закреплять в комплексе других мер.

Но опять повторюсь – пока у нас в обществе считается, что бить жену -это подтверждение мужественности, это некая бравада, такие меры будут слабо работать. Вот когда это будет по-настоящему неприлично, когда все общество будет осуждать этих мужчин, тогда дело сдвинется с места.

– Возможно, такой взгляд на вещи проще привить людям, живущим в центрах цивилизации, в крупных городах, но в глубинке гораздо больше, видимо, распространены стереотипы.

– Мы сотрудничаем с Православной Церковью. И я считаю, что в сельской местности именно Церковь может играть большую роль в профилактике насилия. Особенно если там нет общественных организаций, очень многое может делать Церковь.

Например, прекрасную программу убежища я впервые увидела в Румынской Православной Церкви. Я спросила у батюшки: «Что вас сподвигло создать убежище для этих женщин?» Он сказал: «Достаточно услышать истории этих женщин». Когда ты слышишь истории от пострадавших, от первого лица, а не то, как общество это воспринимает, ты понимаешь, с чем ты имеешь дело.

У нас сейчас есть такое же замечательное православное убежище «Китеж». Я считаю, что такая работа Церкви очень важна. И нужны разъяснения верующим, что не на насилии строятся отношения в семье, а на любви и уважении.

Говоря о российских традициях, я бы напомнила, что у нас есть хорошая традиция: с бедой справляться всем миром. Мы должны вместе, всем миром делать наше общество более здоровым.

«Не боюсь сказать» в XIX веке: о домашнем насилии в крестьянской России