«Лишите ее дееспособности, оформите опеку. Иначе ребенка заберем»
– Это я, Анна! – женщина стоит за забором психоневрологического интерната и держится за решетку. Она пытается что-то быстро рассказать о соседке по комнате, о еде, но за одну минуту много не расскажешь. Ровно одну минуту администрация ПНИ дала Анне на свидание с матерью. И вот уже медсестра уводит ее за угол. Это – очень наглядная иллюстрация к вопросу: «что такое лишение дееспособности».
Елена Вениаминовна Карелина, мама Анны, смотрит на то место, где только что стояла дочь.
– А если попросить ее остаться? – спрашиваю я.
– Хуже будет, – мрачно отвечает она. – Насильно отведут. У них сейчас прогулка. И все должны стоять в одном месте.
– То есть, ее увели от вас, чтобы она погуляла?
– Да. А со мной она постоять не может, потому что я ей – никто.
Опеки над дочерью Елена Вениаминовна лишилась в 2017 году, а Анну увезли в ПНИ из психиатрической больницы. С тех пор молодая женщина ни разу не была дома. А дома остался 12-летний сын.
Анна заболела в 2008 году на фоне беременности. Отлежала в алексеевской больнице, родила, и тогда же начались разговоры об опеке.
– Врачи стали говорить: «лишите ее дееспособности, оформите опеку. Иначе ребенка заберем», – вспоминает Елена Карелина. – Что мне было делать? Я согласилась на лишение Ани дееспособности, оформила опеку над дочерью на себя, а над внуком – на свою сестру.
Анна каждый год лежала в психиатрической больнице, в 2016 году – четыре раза. И в 2017 году после выписки ей не разрешили поехать домой, а увезли сразу в интернат. А мать вызвали в суд, где и лишили обязанностей опекуна.
Причина, скорее всего, была в частых госпитализациях. В определении Мосгорсуда сказано: «после установлении опеки Карелина А.А. продолжала неоднократно госпитализироваться в психиатрическую больницу в связи с ухудшением состояния, … опекуну неоднократно предлагалось оформить подопечную в психоневрологический интернат».
– До сих пор не понимаю, за что именно сняли опеку, – говорит Елена. – Я все делала, как врачи говорили! Но вот четвертый год я езжу в ПНИ почти каждый день.
И что я хочу сказать: когда моя дочь жила дома, я практически ежегодно оформляла ей путевку в санаторий. А за три года пребывания в ПНИ моя дочь не получила санаторно-курортного лечения ни разу!
– Потом, вот смотрите, – Елена Вениаминовна достает пачку документов, – при получении социальных услуг моя дочь должна быть обеспечена мебелью: «шкаф для одежды и белья, стол, кресло с подлокотниками, стул, кровать, тумбочка прикроватная с выдвижным ящиком, полка для книг, полка для посуды, светильник потолочный, бра, зеркало, шторы, вешалка настенная в прихожей».
Но фактически она живет в комнате на двух человек, где есть только кровати. Одежда и обувь, которые я ей приношу, постоянно «теряются». «Потерялись» мобильный телефон и планшет. Четыре раза ее отсюда отвозили в психиатрическую больницу в тяжелом состоянии. Отвозили, в чем была.
Приезжаю в больницу – у нее ничего, ни трусов, ни зубной щетки. Трудно было ей с собой пакет вещей собрать? И это – хорошие опекуны? А я – недостойна?
Елена Вениаминовна говорит, что ни она не давала согласия на интернат, ни дочь. Но третий год она не может забрать Анну в отпуск домой даже на два дня. В прошлом году она повторно собрала документы на опеку. Но ей было отказано по причине того, что ранее она была лишена опеки над дочерью.
Она думала, что это формальность
Наталья Соловьева, мать другой пациентки, имеет на руках документ от психиатра, что ее дочери Лизе в ПНИ оставаться вообще вредно. Ее заболевание находится в списке противопоказаний для помещения в интернат. И она тоже находится в ситуации «я своей дочери – никто».
– На днях Лиза позвонила, сказала, что упала со стула, подвернула ногу, нога болит. Я принесла ей повязку на лодыжку, – рассказывает Наталья, – не приняли: «Не надо это тут носить, кто вам разрешил, ее смотрел хирург, все там нормально с ногой». Но Лиза же говорит, что болит, а я ни увидеть ее не могу, ни таблетку дать, ни врача вызвать.
Елизавета тоже попала в ПНИ из больницы три года назад, и ее мать также была лишена опеки.
– Они меня давно доставали с интернатом, – вспоминает Наталья Соловьева. – Лиза после института начала слышать голоса, стала ложиться в психиатрическую больницу. В очередной раз врачи опять начали – давайте в интернат. Но я не хотела. Я слышала про интернат много плохого. И потом, зачем я буду свою дочь куда-то отправлять? С ней дома было не сложно, я понимала, что она заболела.
Наталья Николаевна не понимает, как она подписала согласие на лишение дочери дееспособности. Как-то уговорили. Но, по ее словам, она была твердо уверена в том, что это формальность, и теперь она будет опекуном дочери.
– А потом был суд, на котором представители Алексеевской больницы выступили против. И дочь увезли от меня в ПНИ. Теперь хожу туда каждый день. Лизу поместили в комнату на 8 человек без двери. Потом перевели в двухместную, и она хоть с дверью.
Лизе там трудно. Она закончила Международную академию бизнеса и управления, английскую спецшколу, ей всего 33 года, а в отделении только беспомощные старые женщины с деменцией. У нее из-за этого постоянная депрессия. Ее этаж почти не гуляет.
Ходить можно только в байковых халатах, летнюю одежду не дают. Кулеров для питья в отделении нет. Все это никак не помогает ее выздоровлению!
И еще Лиза не может ходить на исповедь и к причастию, а ей это важно, она верующий человек. Это – пытка над живым и больным человеком, который нуждается в уходе и внимании. Такое содержание хуже, чем в тюрьме. Но Елизавета не совершила никакого преступления, достойного подобного отношения. Я просила отпустить ее домой хоть на два дня. Не отпустили за три года ни разу.
В прошлом году Наталья Николаевна провела в интернат независимого психиатра. Любовь Москвина, судебно-психиатрический эксперт, дала такое заключение: «расстройства … не представляют реальной угрозы ни для самой Соловьевой, ни для окружающих. Отсутствие шрамов на предплечьях это подтверждает. … Назначение матери опекуном позволит подыскать профильное коммерческое учреждение, где бытовые условия лучше, что должно благотворно отразиться на общем состоянии Соловьевой».
В письме на имя замруководителя департамента соцзащиты врач пишет, что «Соловьева имеет медицинские противопоказания к пребыванию в ПНИ», при этом она имеет право на «психотерапию, школу психологической профилактики для пациентов и родственников» и т.д.
Наталья Николаевна снова обратилась к администрации ПНИ, чтобы дочь отпустили домой на период карантина. Но нет: «… по причине высокого суицидального риска и опасности агрессивных действий в отношении себя и окружающих принять положительное решение о домашнем отпуске не представляется возможным».
– Но врач специально заострила внимание на том моменте, что вены Лиза никогда не резала! Она неопасна для себя и других, – говорит Наталья Николаевна. – Я дважды подавала на возвращение мне опеки, но мне отказывали. Ну хорошо, тогда мне не поверили, что я могу быть опекуном и ответственно ее лечить.
Даже алкоголикам, преступникам возвращают детей, если они исправляются. Ну что же мне не дали шанса исправиться за два года?! Лиза там сидит и ничего не делает. А я не могу с ней даже погулять. Я ей никто.
Редакция портала направила запросы в 2 московских ПНИ о том, почему подопечных не отпускают к матерям и как регламентирован порядок посещения. Из ПНИ 34, где живет Е. Соловьева, нас переадресовали в Департамент, других ответов мы пока не получили.
Это просто тюрьма
А вот мнение пациента. У художницы и психоактивистки Саши Старость в бумагах стоит такой же диагноз, что у Анны и Лизы. И она считает, что обе женщины находятся на полдороги от точки невозврата.
– У меня тоже были и психозы, и госпитализации. И что? Я не живу в психоневрологическом интернате. Да, периодически мне нужна поддержка. Но я способна жить в квартире, заниматься какой-то деятельностью, работать. А ПНИ для человека с шизофренией – не место.
Главная проблема интерната, это даже не конские дозы нейролептиков, это – абсолютная социальная изоляция. То есть отсутствие реабилитации, невключение в общество.
И еще – отсутствие индивидуального подхода. Это скученность проживания людей с самыми разными диагнозами и состояниями, которые не могут друг другу помогать.
Если ты селишь рядом людей с очень разным уровнем интеллектуального развития, с разным уровнем социализации и с разной тяжестью расстройств, ты не получишь хороших результатов. Потому что их нельзя посадить и со всеми делать одно и то же. Это никогда не сработает ни для кого из этих людей!
ПНИ как системный подход – устаревшая вещь. Какая цель может быть у государства? Чтобы как можно больше граждан вернулись на работу, в семью и т.д. ПНИ не выполняет эту задачу. ПНИ изолирует людей, причем зачастую избыточно, которым вообще изоляция не нужна. И в результате они десоциализируются.
Даже те, кто туда пришел в относительно «окейном» состоянии, если проведут там много лет, то сильно деградируют. Это – проигрышная модель.
Ну а с точки зрения эмпатического переживания, понятного всем – это просто тюрьма, где людей толком не лечат, потому что из ПНИ попадают в острые отделения не реже, чем из дома. Но вдобавок люди получают эту вторичную десоциализацию, у них теряются навыки, падает когнитивный уровень.
И чем дольше они там пробудут, тем сложнее им будет оттуда выйти, и не только потому, что сложно вернуть дееспособность. Но и потому, что встроиться потом в жизнь им будет в разы сложнее.
Проще всего – когда все сидят весь день в палатах и строем ходят на прогулку
Проблемы у Карелиной и Соловьевой схожие. Государство не доверяет им быть опекунами своих родственников. Но в качестве единственной альтернативы может предложить только интернат и его директора в качестве опекуна.
Вот это «или – или» очень неэффективно и очень часто трагично. Поэтому специалисты давно предлагают ввести новые правила опеки, в том числе «распределенную опеку», когда опекунами могут быть несколько лиц или организаций.
Во-первых, если родители не справляются с опекунством в одиночку, то может присоединиться второй опекун: родственник, друг, волонтер и даже организация, помогающая семьям с инвалидами. Они сообща смогут обеспечить жизнь человеку вне интерната, дома, в привычных условиях.
Механизм такой распределенной опеки даст возможность родителям, родственникам, друзьям и так далее наряду с интернатами исполнять функции второго, внешнего опекуна граждан, живущих в интернате.
Кроме того, благодаря новым правилам опеки в России появятся правовые основы для организации сопровождаемого проживания недееспособных и ограниченных в дееспособности граждан. Именно оно должно стать главной альтернативой жизни в ПНИ.
– Ситуации, когда возникают проблемы во взаимоотношениях родственников (в том, числе родителей) недееспособных граждан, проживающих в ПНИ, с администрацией, в нашей практике постоянны, – говорит Павел Кантор, юрист правовой службы Центра Лечебной Педагогики. – Родственники хотят участвовать в жизни своих близких и помогать им, но не могут наладить продуктивного взаимодействия с администрацией интернатов.
Интернат отвечает за все, что происходит с его подопечным. Если интернат разрешает что-либо родственникам, то несет ответственность за то, что разрешил это сделать. Поэтому интернат не отпускает подопечного в гости к родственникам, старается не допускать влияний на подопечного, которые могут осложнить жизнь учреждения.
Горько видеть, как родители обивают пороги интерната, пытаясь пробиться к своим взрослым детям, чтобы пообщаться с ними, не могут забрать их на новогодние праздники домой, не могут добиться медицинских документов, чтобы организовать лечение, потому что у интерната нет ресурсов на это.
Еще более горько видеть, как побившись с интернатами несколько лет, родственники постепенно отходят от этого, машут рукой, и родственные связи, так важные людям с психическими расстройствами, исчезают. Люди остаются брошенными в интернате.
Одна из ключевых проблем – в том, что интернат является опекуном для сотен людей, и не может просто даже чисто физически уделять должное внимание каждому в смысле защиты его прав и интересов. А потому он идет по пути наименьшего сопротивления и наиболее простых для себя решений.
Проще всего – когда все сидят весь день в палатах под присмотром и строем ходят на прогулку и в столовую, а все остальные составляющие нормальной жизни человека, кроме еды, сна и жизненно необходимой медицинской помощи, отсутствуют.
Именно поэтому президент дал поручение решить эту проблему, и одна из целей законопроекта о распределенной опеке – дать возможность родственникам и иным лицам выступать опекунами своих близких, живущих в интернатах, вместе с интернатом или вместо него.
Когда опекун забрал подопечного из интерната на праздники, он и несет ответственность за подопечного, а не интернат. Когда мама решила организовать лечение сына, она сможет это сделать как опекун и будет нести ответственность как опекун.
Такие же возможности должны быть у других близких и у организаций, которые помогают таким людям жить обычной человеческой жизнью.
Иллюстрации Оксаны РОМАНОВОЙ
