Сегодня у меня день рождения, и сегодня меня уволили с работы. Да, да, вот такой подарок на юбилей
07 февраля
Платить или не платить врачам? Конечно, это каждый решает для себя сам в зависимости от ситуации, но то, что эта тема обсуждается в любом месте, где встретились хотя бы двое больных, это однозначно. Самое интересное, что стены почти каждой клиники оклеены многочисленными призывами бороться со взяточничеством и коррупцией. И везде, непременно, будут телефоны вышестоящих организаций, адреса для анонимного обращения и сайты прокуратуры. Звонит ли кто туда? Думаю, да. Но, скорее всего, звонят те, кто уже на грани, кто потерял надежду. Знаете, такой последний крик души, когда исправить всё равно уже ничего нельзя. А если у человека онкологический диагноз, то тратить время на борьбу со взяточничеством он не будет. В онкологии очень многое решает время. И заболевший, и его родственники совершенно логично рассуждают, что пока жалоба пройдёт через все инстанции, то помощь уже может и не понадобиться.
Алевтина заболела в семье первой. Подозрения были на рак матки и рак молочной железы. Пока врачи боролись с опухолью матки, рак молочной железы перешёл уже в третью стадию. Почему нельзя было лечить сразу два органа? Аля говорит, что первыми взяли материалы на исследования из матки, и, обнаружив раковые клетки, на всё остальное просто махнули рукой. А она сама были искренне уверена, что если проводят такое агрессивное лечение, то оно непременно скажется и на второй опухоли. Поэтому, промолчала просто Аля, постеснялась напомнить, что небольшая шишка есть у неё и в груди. «Ведь, они же врачи, – была уверена она, – им же лучше знать». А теперь ей сказали, что рак в груди запущен, что организм ослаблен, что проводить второе лечение сразу после первого опасно. В общем, ни к операции, ни к химиотерапии её не допустили.
А потом на встречу с доктором съездила её дочь. Вопрос с лечением решился, но допуск к каждому сеансу химии обходится в двадцать тысяч рублей в конверте. Я мрачно уточняю: «Аля, а что, после того, как вы заплатили доктору, ваш организм сразу стал сильнее и здоровее? Теперь лечение для вас не опасно?». А она и сама всё понимает. Но сейчас, когда они каждый месяц платят эти деньги, у неё есть хотя бы небольшая толика веры, что её могут вылечить. Ну, или продлить жизнь.
А два месяца назад онкологический диагноз поставили и мужу Алевтины. Он даже засмеялся, когда узнал эту новость: «Ну, это ты меня, Алька, заразила». Нет, нет, конечно, он знает, что рак не заразен, но смех это тоже лекарство. И теперь они ездят на лечение вдвоём, и вдвоём над своими болезнями смеются. А мне, знаете, кого больше всех жаль? Дочку. Потому что быть рядом с заболевшими любимыми людьми, как мне кажется, это даже тяжелее, чем болеть самому.
«А вы сколько заплатили за операцию?», – спрашивала меня Лена, разглядывая мой аккуратный шов. Мы тогда ещё все вместе лежали в маммологческом хирургическом отделении, и Лену только готовили к оперативному вмешательству. «Нисколько», – отвечаю я и объясняю свои устоявшиеся жизненные принципы.
Отблагодарить я могу только в том случае, если всё сделано правильно, если я довольна, если получен желаемый результат. Потому что я твёрдо уверена, что плохой врач, получив взятку, лучше лечить не станет. А настоящий доктор, он и без финансовой подмазки помнит клятву Гиппократа. Таня работает начальником отдела крупной монополистской организации, и придерживается тех же идей. «Вот, вот, – соглашается она с моими словами, – я тоже понимаю, что, если я поддамся на условия шантажа (а ведь это именно шантаж), то, скорее всего, лечить меня будут плохо. Так уж устроен человек: видит, что ему готовы платить просто так, и берёт спокойно деньги. А если уже заплачено, то зачем стараться?».
«Таня, но ты же мне говорила, что ты доктору платила? – удивлённо переспрашивает Лена. А Таня ещё раз объясняет ту философию, что я тоже давно разделяю: «Я принесла ему не взятку, а подарок. Я принесла его уже после выписки, и с искренней благодарностью за его заботу и труд. Я прекрасно понимаю, что официальная зарплата врачей не настолько уж и велика, и мне действительно хотелось сказать такое «спасибо» своему врачу». «Отказывался?» – спрашиваю я со смехом, потому что знаю эту историю. «Отказывался, чуть до драки у нас с ним не дошло, пока мы этот конверт друг другу в руки совали, пришлось в прямом смысле выбегать из кабинета, – Таня уже тоже смеётся, – правда, убегала от него по коридору. Ну, а что делать? Так мы с ним бы бесконечно перебрасывались деньгами. А что он за мной не побежит, это я понимала. Он у меня всё же нормальный человек». И мы с Таней продолжаем разговор уже совершенно на другую тему.
Таня хочет сразу после сеансов химии поехать путешествовать, и советуется со мной об интересных местах и дружелюбных странах. Тане всего год до пенсии, но она удивительно красивая женщина с молодой внешностью и сияющими глазами. Сын у Тани давно живёт и работает в Праге, а она сама ещё надеется встретить свою новую любовь и после развода. У Тани, конечно, пока вместо левой отрезанной груди силиконовый внешний протез, но мне, почему-то кажется, что эта неунывающая кокетка и после операции привлечет к себе внимание многих мужчин. От Тани исходит огромная радость жизни.
«Девочки, так что же мне делать? – тормошит нас всё теми же своими сомнениями Лена, – он же мне открытым текстом сказал, что я должна ему за операцию тридцать тысяч рублей. А где я сейчас сразу возьму такие деньги? У меня никаких и накоплений-то нет». «Не плати, – это мы с Таней дружным хором отвечаем, – пообещай, а потом не плати. Он же с тобой бесчестно поступает, почему же ты должна отвечать ему честностью?». И Лена вроде бы как нам кивает, и мы ещё о чём-то ей говорим, но мы с Таней обе прекрасно понимаем, что Лена будет указанную сумму платить. Лена боится, а тот, кто с неё требует денег, прекрасно этот страх чувствует.
08 февраля
Так я о финансах и подарках вчера не дописала. Конечно, я своего доктора балую. Да, в принципе, даже по этим моим записям можно понять, что я в него слегка влюблена. Поэтому я с удовольствием тащу ему разноцветные кулёчки и свёрточки и требовательно подсказываю: «Ну, откройте», а он отмахивается: «Некогда же сейчас, потом посмотрю». Но затем уступает моему давлению, и притворно ахает, делая вид, что именно о таком подарке он и мечтал. И мне приятно. Но самое главное, что никогда, ни разу за всё время моего лечения я не услышала от моего хирурга даже намёка на необходимость заплатить.
И в самый первый день, 8 апреля, когда я только пришла к нему в кабинет, он сразу после осмотра и разговора, начал звонить в Железнодорожную больницу, передавая меня своим коллегам и объясняя мне, почему будет более правильным начать лечение именно у них. И ещё тогда я спросила: «Сколько я вам должна?». «Ничего, – ответил он, – я не беру денег с пациентов, я просто лечу». Именно эта фраза всё и решила. Год назад я не верила врачам, год назад из-за этого неверия я была готова отказаться даже от выздоровления. Я и сейчас мало кому из врачей доверяю. И твёрдо придерживаюсь всё тех же своих убеждений и принципов, что врач, требующий с пациента неоправданных и незапланированных денег, это плохой врач. Такой врач вылечить не сможет. А зачем тогда таком врачу платить?
17 февраля
Сегодня у меня день рождения, и сегодня меня уволили с работы. Да, да, вот такой подарок на юбилей. Почти год я скрывала от руководства, что прохожу лечение в онкологической клинике. Успевала ездить на процедуры и в офис, заедала тошноту всем, чем могла, прикрывала лысину париками и шляпками, отвечала на многочисленные удивленные вопросы знакомых: «А разве такое совмещение можно выдержать?», и была горда, что по-прежнему сама зарабатываю себе на жизнь. А месяц назад всё же откровенно поговорила с генеральным директором. Я всегда была уверена, что мы с ним, что называется, «одной крови».
«Ой, да ладно, он, по большому счёту, неплохой мужик», – говорила я сослуживцам, и как-то забывала о рассказах, что на заре зарождения компании, ещё до моего в неё прихода, здесь частенько практиковали случаи увольнения беременных. Ну, что же, вот и я получила своё.
В тот наш разговор он сначала растерянно молчал, потом долго хлопал меня по плечу и ободряюще приговаривал: «Ты, главное, не раскисай, я сейчас все свои связи подниму, я тебе лучших врачей найду». А неделю назад меня попросили написать по собственному.
Я написала. Наверное, надо было отказаться, и продолжать работать, наверное, можно было достать из стола все те больничные, что я так и не оформила, наверное, меня упрекнут, что я сдалась. Наверное. Но у меня было ощущение, что это удар под дых. И я поняла, что я не смогу работать в этом коллективе.
И ещё мне очень жалко Жанну Фриске. Группа «Блестящие» мне никогда не нравилась, но брюнетка Жанна всегда была симпатична. Умная, сильная, смелая, красивая женщина. Когда в фильме «О чём говорят мужчины» звучит вопрос супруги командировочного: «И ты отказал Жанне Фриске?», я с тем же возмущением всегда его повторяю: «И ты отказал?». Потому что в свете женской солидарности я понимаю, что таким женщинам отказывать нельзя.
Нехороший диагноз, нехороший прогноз, нехорошая реакция части общества. Сил ей побольше, чтобы вынести всё это. И всем нам здоровья и доброты. А то вчера один знакомый со злобной усмешкой всезнайки доказывал мне по телефону: «Да это же она для пиара всё затеяла, подзабыла публика её песенки». И я решила, что с текущего часа я с этим знакомым уже не знакома. Не нужны мне такие знакомые.
27 февраля
Света оформила себе инвалидность ещё поздней осенью. В октябре или в ноябре? Сейчас точно не вспомню. А я старательно избегала любых разговоров на эту тему, мне не хотелось даже примерять к себе обозначение «инвалид». Но сейчас я понимаю, что это становится просто необходимым. В конце концов, я давно живу одна, и, если у меня не будет дохода, то даже и кормить меня будет некому. Вчера вышла с протянутой рукой в интернет. Друзья накидали мне на карточку денег, и написали много добрых пожеланий и советов. Незнакомые люди, прочитав мою просьбу, в ответ облили грязью. Странно, но этим помоям я даже не удивилась, я помню, как поливали Жанну Фриске. А дружеским пожеланиям и финансовой помощи обрадовалась до слёз. Реально, вот так, и заплакала.
Я вообще давно плачу только от радости. И, видимо, этими слезами я и смыла боль от увольнения, которое я приняла не как обычный этап судьбы, а как предательство. Ну, что же, вспомню своё извечное «Все, что ни делается, делается к лучшему», а, значит, и эта чёрная полоса просто обязана стать для меня взлётной. И в голове у меня уже зародилось несколько идей и планов.
