Работа, когда со всех сторон говорят: «дай», «срочно», «не найдешь денег – человек умрет!» – по шкале стрессов не уступит хирургу или летчику. Как найти границы, чтобы не разрушиться в потоке бесконечных просьб и обязательств? Своим опытом делится Майя Сонина, директор благотворительного фонда «Кислород».
Майя Сонина Фото с сайта bf-kislorod.ru
Справка:
– Как вы попали в благотворительность? Вы тогда представляли для себя, что это такое?
– В 1999-м году я стала волонтером в РДКБ, в группе Милосердия им. о. Александра Меня. Там я занималась с детьми из разных тяжелых отделений арт-терапией. Я долго боялась туда идти и считала, что не выдержу психологически. Но почему-то быстро освоилась и, подружившись с детьми, уже не могла их оставить. Благотворительностью, то есть сбором средств на лечение пациентов, я стала заниматься, когда поняла, что детям в моем любимом отделении муковисцидоза вовсе недостаточно занятий рисованием, потому что они часто бывают не обеспечены самым необходимым для их жизни – лекарствами и медицинской техникой. И еще хуже этим детям становится, когда они выходят из возраста детской больницы и вообще становятся не интересными для государства. Поэтому я стала писать о них в социальных сетях и проводить сборы пожертвований. Из этих моих тогдашних записей в ЖЖ и вырос, по сути, наш фонд.
– Менялись ли ваши взгляды на благотворительность в процессе работы?
– В благотворительности есть люди, которые не задерживаются надолго, и их, как правило, большинство. Это естественный процесс. А есть те, кто, придя один раз, остаются на долгие годы. Обычно это молодые люди, которые способны любить эту работу, готовы учиться и не питают иллюзий по поводу своей исключительности и особой значимости, если они пришли помогать. В благотворительности много откровений, много открытий, много возможностей для роста личности, но совсем отсутствует пафос и патетика, а геройство и бравада чреваты нервными срывами и разочарованиями.
– Был ли момент, когда первый порыв заниматься благотворительностью иссяк, и возникло желание оставить эту работу? Что помогло найти мотивацию и силы?
– Раньше у меня бывали не порывы, а периоды, когда, подъезжая к детской больнице, я разворачивалась и ехала обратно, даже не смотря на то, что проделала неблизкий путь. Это случалось после очередной детской смерти, когда я понимала, что вот сейчас я не найду в себе силы войти в отделение и снова улыбаться. Но потом мне звонили сами дети и спрашивали, почему я не пришла, и когда снова приду. Тогда силы появлялись сами собой.
Конечно, я буду лукавить, если скажу, что мы всегда в приподнятом состоянии духа и всегда на высоте. Не все наши благополучатели – ангелы во плоти, не у всех покладистый характер. Надо учиться не просто терпению, но и умению отражать и гасить стрессовые атаки. Обязательное условие: хотя бы изредка отдыхать, переключаться и находить время для себя или для семьи.
– Нет ли сомнений в том, что это именно ваше место или, может быть, вы могли бы делать что-то другое?
– У меня есть такие сомнения потому, что у меня хорошо получалось заниматься с пациентами детской больницы арт-терапией. Когда придет человек на мое место и когда у меня снова освободится время для арт-терапии… Впрочем, человека на мое место пока нет, так что не будем загадывать.
Благотворительность, действительно, занимает бОльшую часть моего времени. И хотелось бы, конечно, границы этого времени расширить, хотелось, чтобы было больше сил. Но я не думаю, что в этом я так уж сильно отличаюсь от людей, занятых на работе в других энергоемких областях. Врачи, например, работают гораздо более на износ.
– Усилия не всегда имеют результат. Люди не перестают болеть и умирать, горе неисчерпаемо. Что помогает бороться с унынием, выгоранием?
– У здоровой психики существует защитный механизм. Поэтому те, кто часто по своей работе имеет тесное общение с чужим горем и более-менее с этой работой справляется, не рыдает на похоронах детей, избегает таких слов, как «тяжело», «плохо», «больно», «сердце разрывается» и других обозначений личных страстей со знаком «минус». Во-первых, есть те, кому во много крат хуже и тяжелее, а это – родственники умерших и умирающих, и мы, коль скоро оказались рядом, должны быть им подспорьем, а не сами ждать утешения.
А во-вторых, если мы нуждаемся в утешении, то можно в тайне ото всех пойти к личному психотерапевту или к батюшке.
Но когда мы сами валимся с ног от горя – мы свой ресурс исчерпали, и нас надо убрать подальше от тех, кому и без наших слез и соплей плохо. Но люди, которые в нашей работе задерживаются надолго, как-то сами научаются не страдать там, где они нужны. Их нервная система перестраивается и вырабатывает иммунитет.
Выгорание, по-моему, не может быть полезным, когда от вас сию минуту чего-то ждут. А для личного опыта выгорание – ответ на многие вопросы. Например, о том, где кончаются ваши силы, до какого предела вы можете себя применить с большей пользой, а вот куда лучше не лезть.
Но может случиться и так, что страх перед выгоранием останавливает человека в тот момент, когда, возможно, от него чего-то ждали, когда он был нужен, но струсил и ушел. Был случай, когда один волонтерствующий молодой человек подружился с тяжелобольным парнишкой. Тот парнишка умер, и мама его при встрече со мной сказала, что очень хотела бы повидать того волонтера перед тем, как повезет тело сына в свой город.
Я передала молодому человеку слова матери, и на это он мне ответил: «Скажи, что я очень ей соболезную». То есть, даже предпочел не звонить. Понимаете? Маме мальчика была нужна та поддержка, которой она не дождалась. Волонтер, правда, написал в соцсети прочувствованный пост о том, что он потерял друга. Поэтому возьму на себя смелость заявить, что людям, которые боятся выгорания, в благотворительности лучше не работать. Не экспериментируйте.
Ложная мотивация, приукрашивание реальности, присваивание себе регалий благородного миссионера, переоценка своих возможностей – самые большие опасности для тех, кто занимается благотворительностью. Когда имеющий такие установки начинающий волонтер впервые сталкивается с отсутствием благодарности, которую он ожидал стяжать, сталкивается с болезнью и смертью, имеющих не такой возвышенный антураж, как в кино, или сталкивается с благополучателями, которые не всегда могут быть честными и высокодуховными, наступает очень болезненный крах иллюзий, доходящий до фрустрации и даже до депрессии.
Именно поэтому теперь, когда благотворительность стала уже на более-менее профессиональные рельсы, есть возможность отбора сотрудников, проверки мотивации, существуют всевозможные тренинги, школы благотворительности и волонтерства, которые организуют профессиональные НКО.
Но если человек, переживающий выгорание, принимает решение уйти, это его выбор, и, возможно, он свою миссию выполнил и теперь, получив определенный опыт, может применить его для своего дальнейшего роста в других областях. Верность или неверность выбора работы, по-моему, относительны. Возможно, выбор был верным на данный промежуток времени как определенный этап жизни.
Есть люди вертикальные – те, кто идет по ступеням и постоянно ищет, но это не значит, что они в благотворительности не нужны. От них на данном этапе может быть польза, и они именно сейчас нужны. А есть люди горизонтальные – те, кто, один раз выбрав свое дело, остается в нем и двигает его дальше. Я пришла в благотворительность, не скрою, потому что лично мне вот это было нужно. Да, я хотела быть хорошей и максимально вложить себя в оптимизацию окружающего мира, хотя бы на расстоянии вытянутой руки. Просто если я кому-то могу сделать немножко хорошо, меня это устраивает.
– Как найти границы, чтобы сохранить себя, не разрушаясь в потоке бесконечных просьб и обязательств?
– В благотворительности должно быть четкое разделение функций сотрудников и волонтеров, хорошая команда единомышленников, но и слаженная система, где один может заменить другого. Единственный человек в нашем небольшом фонде, которого нельзя заменить, – это бухгалтер. А вот он может заменить кого угодно. Мы думаем о том, чтобы нашего бухгалтера сделать исполнительным директором, а на его место взять человека, который не вникал бы во все перипетии сложных судеб наших благополучателей, а строго сидел бы на бухгалтерии и полностью находился в ответственном мире цифр и отчетов.
Тогда, хочется верить, мы достигнем совершенства в нашей структуре и будем уверены в том, что сохраним себя для наших подопечных с максимальным КПД. Хотя нам всем сколько работать, столько и учиться, потому что благотворительность требует все большего расширения знаний и умений. И вдвойне – в обстановке нарастающего общего кризиса, который уже сказывается и на растущем количестве обращений за помощью.
– Человек, занимающийся благотворительностью, в нашем обществе – почти святой. Но сам он знает свои слабые стороны. Как относится к собственным ошибкам, к чувству вины, к невозможности быть стопроцентно успешным?
– Верующему человеку в этом отношении проще: ты делаешь то, что можешь, а дальше – воля Божья. Как выходит из ситуации неуспеха неверующий, для меня остается загадкой. Для верующего же понятия «успех» и «неуспех» вторичны. Важнее выдержать испытание и сделать из него выводы, записав в личный опыт с пометками на полях.
Конечно, у меня порой возникает и чувство вины. Например, когда я узнаю, что выросший мальчик, которого я знала с малолетства, умер. Я захожу на его страницу в соцсети и вижу, насколько же он вырос. То есть не просто стал взрослым – я начинаю понимать, какие у него были мысли, что его занимало и что беспокоило, а я все пропустила. Возможно, я могла бы с ним говорить, могла бы что-то ему рассказать, могла бы успеть запечатлеть в своей памяти не просто больного мальчика, а целую личность. Но я была занята поиском банальных денег на лекарства для таких, как он, и опять упустила еще одну важную связующую человеческую нить.
Но потом я понимаю, что я слишком много на себя беру и слишком высокого о себе мнения. И Богу все равно виднее, на какие места, в каких ситуациях и в каком порядке нас расставлять. А память, она все равно запечатлела тех, кто прошел по своей и только по своей, а не навязанной нами траектории в нашей жизни.
– Возникает ли у вас желание отвлечься и почувствовать, что вы никому ничего не должны и можете быть предоставлены сами себе?
– Нет, у меня таких желаний не возникает, а возникает обыкновенная усталость, и тогда надо срочно искать способ уехать в отпуск. Особым целебным средством для меня всегда были горы, они лечат от всего.
– Как занятие благотворительностью влияет на отношения с родными и друзьями? Не бывает ли дилеммы, кому ты больше нужен – чужим или своим?
– Я постоянно борюсь с совестью, или совесть борется со мной. Иногда удается найти консенсус. Так и живем.
– Как не думать о работе в нерабочее время? Как отдыхать, если все время приходят мысли о том, где найти денег на эту просьбу, а вот те на тебя рассердились, а там тебе не хватило терпения вежливо поговорить?
– Рефлексия нужна, но не в патологическом объеме. Я могу не думать о работе в нерабочее время, но должна быть готова к тому, что в любое время мне могут позвонить и сказать о какой-либо срочной просьбе. Это, конечно, работа не из тех, где время строго регламентировано от звонка до звонка. И те, кто идет в благотворительность, должны это осознавать.
Поэтому тут важно умение быстро включаться и также быстро отключаться. Это не ахти как сложно. Все приходит со временем, при желании. Труднее работать обыкновенной мамой: эта работа круглосуточная, без отпуска, и, как известно, не оплачиваемая.
Читайте также на эту тему:
Благотворительность – это как робот Валли
Мне нравится решать чужие проблемы
