«Греческая операция» началась 15 декабря 1937 года и продолжалась до марта 1938-го. За это время сотрудники НКВД арестовали примерно 22 тысячи человек – колхозников, священников, учителей, пекарей, военных и рабочих. Более 85% из них расстреляли. Остальных отправили в лагеря, в основном на Колыму.
В 40-е годы власти приступили к депортации греков, избежавших ареста во время Большого террора. В 1944 году их выселяли из Крыма в Среднюю Азию и на Урал. В 1949 году в Южный Казахстан отправили греческое население Абхазии и Аджарии.
«Платочки были как у старушек. Дышишь, и на них сосульки висят»
Елена Георгиевна Щербатова (Михайлиди) жила вместе с отцом, матерью и двухлетним братом в большом селе Софиевка, примерно в 17 км от Симферополя. В 1944 году ей было четыре года.
23 или 24 июня 1944 года к дому подъехала машина, на сборы дали 20 минут. «Неделю нас везли в товарных вагонах. Помню, как заезжали на станции и в большие бочки набирали воды. А еще там были небольшие очаги, сложенные из камней, – рассказала Елена Георгиевна «Милосердию.ru». – Видно, перед нами и другие поезда здесь останавливались, люди готовили еду. И мы туда же засовывали свою посуду и свою еду. Когда вспоминаю эти очаги, у меня мороз по коже идет. Ехали и плакали. А сколько людей умирало…
Привезли нас в Пермскую область, в поселок Коспаш, где-то в шести километрах от города Кизел. Там рядом были угольные шахты, большие такие терриконы стояли (террикон – искусственная насыпь из отвалов пустой породы на месте добычи угля. – Ред.) Мы с мамой потом ходили к этим терриконам собирать уголь. Поднимается на вершину тележка и сбрасывает породу. А среди нее и хороший уголь попадался. Мы собирали его, за два-три дня можно было собрать на всю зиму.
Морозы были до 45 градусов. А одежда была легкая: пальтишко, знаете, как байковый халат, и платочки как у старушек – дышишь, а по краям сосульки висят. В школе, конечно, топили, было тепло. Я еще, помню, спиной к печке сидела, запариться можно было. Гардероба в школе не было.
Очень хорошее воспоминание – как нам привозили в школу жареные пирожки и продавали по пять копеек. Дети все голодные, все лезут. Пока пирожок купил, уже звонок. Сидишь на уроке, а он пахнет рядом, аж теряешь сознание.
Я рассказывала внучке, как мы голодные ложились спать. А она говорит: «Тебе что, трудно было в магазин сходить и купить продукты?»
Какой магазин? Была будочка, и в ней лежали на полках целые буханки, половины и четвертины. Каждый подходил, давал талон и получал хлеб. Нам давали на сутки по 150 грамм хлеба. Больше ничего не было.
Потом мы стали сажать картошку. Ходили с подружками в лес, собирали щавель. Соленые огурцы еще на Урал привозили и арбузы. Яблоки были. А помидоры я даже не видела, и фруктов не знала. Тяжело было, страшно вспоминать. Ну, пережили, что теперь делать».
«Отец смотрел на меня, а я – на него. Так мы прощались»
Начало «Греческой операции» в 1937 году положила директива наркома внутренних дел СССР Николая Ежова. Она гласила: «Греческая разведка ведет активную шпионско-диверсионную и повстанческую работу в СССР, выполняя задания английской, германской и японской разведок». Нарком приказал арестовать одновременно всех «подозреваемых» греков во всех республиках и областях СССР.
Профессор Иван Попандопуло, врач-хирург, торопился сдать в печать работу о лечении послеродовых патологий у женщин. Он практически не выходил из-за письменного стола в своей харьковской квартире. Там его и арестовали. Научную работу конфисковали «как улику», и она бесследно исчезла. Самого профессора расстреляли 15 февраля 1938 года, пишет в своей книге «Греческая операция» Иван Джуха, специалист по истории репрессий против греков в СССР.
В одном из сельсоветов Краснодарского края работал Харлампий Параскевиди. Ожидая возле клуба начала киносеанса вместе с беременной женой, он весело окликнул проходившего мимо приятеля – местного милиционера. Тот предложил ненадолго зайти на работу. После этого Харлампий уже не вернулся к жене, его отправили в тюрьму.
А Федора Цимидана пришли арестовывать в тот самый момент, когда у супруги начались родовые схватки. Но он сумел договориться с милицией. Сперва будущую мать отвезли в роддом, а потом будущего отца – в тюрьму. Дочь смогла увидеть Федора только через пятнадцать лет.
Пекарь Александр Харабадот из Донецкой области как раз месил тесто, когда за ним пришли. Так его и увели – в халате, запачканном мукой. А Степан Моисеев выкладывал печь-голландку у своих соседей. Ему не дали даже вымыть руки, и он садился в воронок, не трогая дверцы, чтобы не запачкать машину. Учителя Георгия Левентиса арестовали во время урока.
«Я возвращался из школы и увидел отца, которого везли на линейке. Лошадью правил житель села, а сзади сидели двое вооруженных людей. Отец тоже заметил меня и, не отрываясь, молча, смотрел на меня. Он продолжал смотреть на меня, а я – на него, пока линейка не завернула за угол. Так мы прощались друг с другом», – приводит воспоминания жителя села Старобешево (Донбасс) Иван Джуха.
«Пищу никто не хотел получать, боясь упасть за борт»
Арестованных свозили сначала в районные тюрьмы, потом отправляли в областные центры и столицы республик. Тех, кого приговорили к исправительно-трудовым лагерям, сначала привозили в столыпинских вагонах во Владивосток. Эти вагоны разделялись на камеры, отгороженные от коридора решетками. Каждая камера была рассчитана на 7 человек и имела три яруса спальных мест. Но туда часто сажали по 12-15 осужденных, и они спали по очереди.
Только два эшелона из Тбилиси доставили во Владивосток не менее 400 греков, пишет Иван Джуха в книге «Стоял позади Парфенон, лежал впереди Магадан». От Грузии до Владивостока этап следовал два месяца. Остановки были только на крупных станциях, где из вагонов выгружали тяжелобольных и умерших, а остальных отправляли в баню.
В Магадан из Владивостока осужденных везли морем. «…На четвертые сутки, когда пароход вошел в Охотское море, началась качка. Всех заключенных свалила морская болезнь, – вспоминал один из таких рейсов Стилиан Маламатиди, чьи слова приводит Иван Джуха. – Еще через сутки мы попали в настоящий шторм. Так продолжалось трое суток. Мы так изнемогли, что лежали, не шевелясь. Многие молили Бога, чтобы он смилостивился и простил нам грехи…
Пищу в эти дни хоть и готовили, но никто не хотел подниматься и получать ее, боясь упасть за борт. За эти трое суток кое-кто отдал Богу душу. Но об этом мы не знали, потому что все лежали пластом, не шевелясь… Наконец, к вечеру четвертого дня Бог нас помиловал. Мы начали шевелиться и стали считать наши потери. Они были немногочисленны: человек, примерно 30».
Нары в нижних трюмах, расположенных ниже уровня воды, устраивались в 4-5 ярусов. Там не было иллюминаторов, и воздух поступал только через входной люк. Норма воды составляла пол-литра на человека. Ее спускали в банных тазиках по крутой лестнице, и в качку донести ее до нижних ярусов не удавалось. Покойников выбрасывали за борт.
На Колыму из Магадана осужденных везли по суше. Больше всего людей умирало на золотых приисках зимой. В бараках температура стояла ниже нуля. Только среди греков несколько десятков человек умерли, по документам, от «термического шока», то есть замерзли. На втором месте, по словам историка, стоял голод. Он становился причиной истощения, цинги, авитаминоза, пеллагры (заболевания, вызванного недостатком аминокислот).
«Прихожане любили отца Елеазара за добрый и мягкий нрав»
На Колыме умер священномученик Елеазар Спиридонов, настоятель храма Святого пророка Божия Илии в Евпатории. Среди репрессированных греков было много священников и прихожан православных храмов, рассказал Иван Джуха «Милосердию.ru».
Отец Елеазар родился в 1874 году в Евпатории, в семье греков. С детства пел на клиросе. Юношей получил в подарок от прихожан деньги на паломничество в Иерусалим. В 1899 году был рукоположен во священника, преподавал в церковно-приходской школе. Позднее служил в храме пророка Илии.
«Прихожане любили отца Елеазара за добрый и мягкий нрав, за кротость и бессребреничество», – говорится в житии новомученика. В начале 30-х годов его неоднократно вызывали в ОГПУ и предлагали «сотрудничать», то есть доносить на верующих. Отец Елеазар отказался.
В 1936 году его арестовали по обвинению в «агитации против советской власти», а затем приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. В январе 1938 года были арестованы еще около пятидесяти греков – прихожан храма пророка Илии. Все они обвинялись в участии в «контрреволюционной греческо-националистической организации». Храм закрыли, и разместили в здании спортивный клуб.
Органы НКВД арестовывали греческих епископов, священников, церковных старост – как, впрочем, и всех православных христиан любой национальности. В 1937 году был осужден как «агент польской разведки и участник церковно-фашистской организации» архиепископ Георгий (в миру Спиридон Георгиевич Делиев). Его расстреляли в Днепропетровске.
В греческом Свято-Троицком соборе Симферополя репрессировали «двадцатку» в полном составе («двадцатками» называли органы управления приходских общин. – Ред.). Настоятелем этого храма был 85-летний грек, отец Митрофан Василькиоти. А его помощником – русский священник, отец Николай Мезенцев, впоследствии причисленный к священномученикам. 15 декабря 1937 года отца Николая арестовали вместе с греками – прихожанами храма. В 1938 году он был расстрелян.
«Мы, дети, боялись милиции. Как увидим издалека – прячемся»
Семье Елены Георгиевны повезло. В Коспаше депортированных греков поселили в деревянных домах. «Дома теплые, оштукатуренные внутри, с печками, – вспоминает Елена Георгиевна. – Нам дали комнату метров на 18 и поселили туда пять семей. В ней стояли деревянные кровати, другой мебели не было. На кроватях спали дети, а родители ложились на полу.
Потом всех начали расселять. Мы остались в комнате вчетвером. Быт налаживался постепенно. То сами табуретку сколотили, то кто-то выбросил вещь, а мы подобрали».
Родители работали: отец – водителем, мать – маляром-штукатуром. Девочка смогла пойти в школу только с восьми лет, потому что классы были переполнены. «По три человека сидели за партой. Столько людей навезли, что в школы не могли поместить», – говорит Елена Георгиевна.
В поселке жили не только греки, там были люди разных национальностей – армяне, немцы. «Все, кто старше 16 лет, ходили в милицию отмечаться. Мы, дети, боялись милиции. Как увидим издалека – прячемся», – вспоминает она.
В 1956 году депортированным грекам разрешили вернуться в родные места.
«Родители засобирались, и мы вернулись в Крым. Поселились у знакомых. Мы хотели бы поехать в Софиевку, но было дано указание, чтобы никто даже близко не подходил к своим домам», – говорит Елена Георгиевна.
Вернувшаяся после депортации семья три года прожила в Крыму, потом переехала в Херсонскую область, потом в Днепропетровск… Теперь Елена Георгиевна живет в Симферополе, вот уже 50 лет.
