Все что у них было недостатком, на сцене превращается в достоинство

С 24 по 30 сентября на сценических площадках Москвы прошел 3-й Всероссийский Фестиваль особых театров «Протеатр». Десятки коллективов артистов с различными отклонениями в развитии приехали в Москву изо всех регионов России, ближнего и дальнего зарубежья, продемонстрировать свои достижения. Наш фотокорреспондент Андрей РАДКЕВИЧ побывал на открытии фестиваля в театре ГИТИС и на уникальном «движенческом» спектакле театра «Танцуем по-другому» из Португалии, прошедшем 27 сентября во Дворце культуры МЭЛЗ, а прокомментировать увиденное и сфотографированное он попросил режиссера питерской театральной студии людей с особенностями развития Александра КОЛЕСИНА

Гости фестиваля с интересом знакомились с выставкой рисунков, прибывшей из Германии. Под работами намеренно не указывается принадлежат ли они перу людей с нарушениями в развитии, либо перу авторов без нарушений. И те, и другие совместно участвуют в одном проекте

С самых первых приветственных слов на церемонии открытия фестиваля и все спектакли и выступления сопровождал сурдоперевод для зрителей лишенных слуха

«Зверь» – постановка Театра простодушных по пьесе М.Гиндина и Н.Синакевича:


Постановку комментирует Александр Колесин:
«Я преклоняюсь перед талантом Игоря Неупокоева, режиссера Театра простодушных. Он профессиональный актер. Когда говорят, что он собрал в театр людей с Даун-синдромом, то это не правильно. Во-первых, там не все люди с Даун-синдромом. В «Звере» два человека обычные. Сам Игорь играет отца. Работая уже больше шести лет с особыми людьми, он научился у них вживаться в образ особого человека. Он умеет играть так, как играют особые люди – Вот за что я его уважаю… Актриса, играющая мать – это тоже профессиональная актриса, она только загримирована под человека с синдромом Дауна. А вот их «дочь» – актриса с Даун-синдромом. Друга играет также человек с Даун-синдромом (это не первая его актерская работа, он, например, сыграл дурачка Миколку в триумфально прошедшем по всей Европе фильме «Старухи») А пятый персонаж – это Зверь – его играет мальчик с аутизмом и хореей (хорея – это непроизвольное дергание мышц) и, по всей видимости, у него еще нарушена речь, есть, конечно, нарушение интеллекта и, судя по движению рук, головы и перемещениям по сцене, имеется так же раскоординация в движениях.

Сюжет спектакля – это будущее земли, вероятно, после какой-то катастрофы, когда человечество исчезло. И единственные люди – живущие в лесу отец, мать и взрослая дочь, и они ищут для дочери друга – плохо человеку одному. И в этом лесу находят зверя, они не считают его человеком, потому что он другой. Они – лысые, а он – волосатый. Вот и все различие. И они его ненавидят. А он, оказывается, добрый, хороший, он – человек. Здесь фактически поднимается тема о том, что мы считаем кого-то человеком, а он на самом деле – зверь. Но может быть рядом кто-то и непохож на привычного человека, и мы считаем его зверем, а он – человек.

Вот стоит человек и кто-то его считает «дауном». Даун – это фамилия доктора, именем этого доктора назван синдром. Хочешь его обозначить правильно, скажи: «юноша с Даун-синдромом», «человек с Даун-синдромом», это такие же люди как мы, только с синдромом Дауна. К этому надо приучать. Профестиваль и выступления всех артистов, в том числе Игоря Неупокоева постоянно показывают нам, что рядом с нами такие же люди, просто с другим набором хромосом, чуть-чуть с другим составом крови, у них немного по-иному работают нейроны и аксоны, передние и лобные доли, по другому выворачиваются руки и ноги, смотрят глаза, но у нас одинаковое сердце, одинаковое естество. Об этом Игорь Анатольевич Неупокоев поставил свой спектакль, что сердце у всех одинаковое».

Гвоздем программы стали спектакли режиссера Энрико АМОЕДО из Португалии «Tempos Incertus» и «Passion»:

Александр Колесин:
– Энрико – режиссер португальского театра, но сам – родом из Бразилии. В европейский постмодернистский балет он принес эстетику бразильского карнавала. Шесть человек у него в спектакле обычных – это прекрасные танцоры девушки и юноши и шесть человек особых.

Смотрите: один человек парализован и поэтому он работает только одной правой рукой (на сцене он передвигался на инвалидной коляске – А.Р.). Другой юноша – после детского церебрального паралича у него нарушена пластика, судороги и дерганый рисунок движений кистей рук. Режиссер это использовал, он танцует в партере – лежа или сидя и мы не замечаем странности его движений. Дальше – две девушки с синдромом Дауна, слепой человек (абсолютно, тотально незрячий, он танцует все время в паре: партнерша ведет его либо за плечо, либо за локоть или дотрагивается до него одним пальцем, а он чувствует это). И, наконец, девушка, которую в конце вывозили в коляске, это коляска другого актера, он не приехал. И девушка, которая работала в кресле. У нее – сколеоз и неразвитое тело. Сколеоз – это когда позвоночник разбросан, будто брошены игральные кости. Поэтому у нее – внутренний горб, позвоночник искривляется внутрь и парализованы ноги, они не развиты. Но она танцевала в первой части спектакля танец руками и мимикой лица. Это движения профессионального танца живущих на португальском острове Мадейра. Это танец прощания, танец плача, танец оплакивания. И естественно, в первом отделении очень сильно хотелось плакать и я заплакал. Безо всякого внутреннего напряжения, одними только эмоциями, и открытым сердцем понимаешь, что здесь происходит сцена оплакивания и после этого плача наступает облегчение – не трагической печали, а светлой.

На большом экране установленном на сцене в компьютерной графике, которая сопровождает игру актеров, мы видим персонажи, которые помогают нам понять то, что происходит на площадке. То это – лепестки цветка, которые шевелятся на ветру, то весна на берегу горного озера, колышется вода, и танцоры – юноша и девушка голова к голове проплывают вдоль сцены имитируя движение воды – великолепное решение. И при этом – ни единого слова.

В первом отделении – отдельные танцевальные номера и мизансцены. И я как режиссер свидетельствую, что все движения выверены до мельчайших подробностей. Даже, скажем, передвижения людей, которые двигаться не могут: они танцуют на деревянных платформах, установленных на роликах. Причем сценически это выверено так, что из кулисы в кулисы они перемещаются точно за такой промежуток времени, какой отпущен в звучащей фонограмме. Более того, они могут импровизировать в эти мгновенья – эти шаловливые девочки с Даун синдромом просто играют постоянно.

Во втором же отделении – другая стилистика – это уже целиком выстроенный спектакль. Современный танец постмодерна, авангард, даже уличный танец, брэйковые элементы. И работают все вместе, то они выходят клином, то проникают шеренгой. И привлекает, просто затягивает структура танца – все знают, что делают, все чувствуют партнера. И сцена превращается в постоянно клубящийся котел. Ни один квадратный метр площадки не оказался незадействованным – огромное помещение дворца культуры МЭЛЗ двенадцать человек освоили так, что полное ощущение, что перед тобой… – ведь среди танцоров есть и темнокожие, и мулаты, и выходцы из Бразилии, инвалиды, особые люди с синдромом Дауна, их трудно спутать с кем-либо, а все вместе – человечество. И полное ощущение, что они все поют и говорят по-русски.

И никакого муссирования инвалидности, недостаточности, неразумности, – наоборот, все, что было недостатком у особого человека, инвалида, на сцене превращается в достоинство. У той же самой девушки – танцовщицы, которая весь спектакль танцевала в коляске, потрясающе владение руками, плечами, она работает даже грудью, лицом, головой. И все на сцене повторяют, в общем-то, однотипные движения. Если поворот вправо – все вправо поворачиваются, поворот головы влево, все головы – влево. И если задержки есть секундные, то они не выбивают из равновесия глаз зрителя, а, наоборот, ощущение: что они подождали, когда успеет тот человек, который этого не сумеет. И поскольку вес сделано невероятно профессионально. И это может смотреть любой зритель, я уверяю вас: огромный зал будет забит современными зрителями и никто не уйдет.

После спектакля артистам вручали цветы

Сам Александр Колесин руководит в Санкт-Петербурге театральной студией Психо-неврологического интерната №7 (СПб). Труппа, работающая в жанре японского театра «Кабуки», была лауреатом 1-го Всероссийского фестиваля «Протеатр», а в этом году на конкурсе видеоверсий спектаклей работа театра миниатюр под руководством Александра Николаевича, «Сны о Японии» была признана одним из самых красивых по режиссуре и сценографии. Поэтому его показ запланировали в день открытия фестиваля, но, к сожалению, из-за недостаточного взаимопонимания с руководством интерната, артисты не смогли приехать в Москву. Александр приехал один проводить мастер-классы, участвовать в обсуждениях и порадоваться за коллег. После одного из спектаклей нам удалось задать ему несколько вопросов о фестивале и о его деятельности в Санкт-Петербурге:

– Три дня в рамках фестиваля шла конференция, на которой ученые, культурологи, эстетики, театроведы, психологи, психиатры, биологи, экологи и даже географы-путешественники с пеной у рта спорили об одном: театр с людьми имеющими нарушения физического, психического здоровья, что это – особый вид искусства – или арттерапия, то есть, облегчение психического состояния больного человека с помощью занятия искусством. Так вот, правы и те, и другие. Потому что есть и арттерапевтический момент: когда молодая женщина навсегда прикована к коляске, у которой работают только руки, плечевой пояс и голова с лицом, все остальное неразвито и парализовано, но удовольствие, которое она получает на сцене – это ее арттерапия. Ей хорошо, но хорошо-то и нам. Мы же не плачем глядя на нее от сожаления, что так она изломана судьбой. Зал получает эстетическое удовольствие, она получает эстетическое удовольствие. Она тут и художник и человек, преодолевший свои ограничения. И я как профессионал восхищаюсь ею как актрисой, восхищаюсь ею как психолог, восхищаюсь ею как артпсихотерапевт. Она гармонична настолько, что Давший ей такое тело, подарил ее нам в полной гармонии. Говорят: за что Бог ее так наказал? Господь ее наградил таким талантом. Я всегда привожу один замечательный пример для людей, которые понимают. Евангелие от Иоанна, знаменитый сюжет, когда привели апостолы к Христу слепорожденного и стали допытываться: «Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» (Иоан.9:2). На что Он ответил: «не согрешил ни он, ни родители его, но [это для того], чтобы на нем явились дела Божии» (Иоан.9:3). Так вот правильней вопрос ставить не «почему такой человек пришел?» а «зачем?». Любой человек входящий в сообщество особых людей, должен четко понять: будет задавать вопрос «почему?», он ничего не сможет сделать. Он погрязнет в дрязгах этого сообщества, в дрязгах этого интерната, этой школы, студии и не сделает ничего путного. Если же он задаст вопрос с позиции Евангелия, то вот тут и начинается загадка: зачем человек пришел? Мне кажется, что Энрико Амоедо нашел ответ к «зачем?». Чтобы дарить радость. Не бездумного, похабного какого-то «Вокруг смеха» или дурного анекдота, а радость истинную. Потому что здесь никто не издевался над глупостью людей, над их недостаточностью. Здесь другое – радость от того, что на земном пути, отмеренном каждому человеку, люди нашли свое место.

У меня все начиналось как терапия. Моя цель была, и остается до сегодняшнего дня, стабилизировать и гармонизировать психические процессы у особого человека. Для этого есть технологии, есть программы, есть методы и методики – это моя профессия. Из этого же рано или поздно, когда занимаешься этим много лет, вырастает некий художественный продукт, они начинают творить. Сначала это кажется подделкой, кустарщиной, самоделкой, а потом вдруг обнаруживаешь, что за этим стоит такое эстетическое качество, которого нельзя найти у обычного человека.

У людей с Даун-синдромом клиническая картина заболевания – приподнятые уголки глаз, плоское монголоидное лицо, низкая граница волос на затылке, мышечная гипотония, вывернутость суставов, узкий рот, склонность к полноте – это все обвинения, обвинения, обвинения. Теперь: я беру, и уголки глаз подкрашиваю гримом, поднимая их еще выше, они превращаются в раскосые и удлиненные восточные глаза. Плоское лицо выкрашиваю белым гримом, на нем рисую маску кукольного театра, и лицо превращается в графику японского сервиза. Фигура полноватая и удлиненная, в специальном сценическом костюме кимоно вид нэцкэ – маленькой костяной статуэтки. Плавная походка и вывернутость суставов позволяет им плавно ходить по сцене. Обычные актеры носятся как кони по этой сцене, их не угомонить. А здесь сама органика актера позволяет ему, слыша музыку, аккомпанемент, двигаться плавно, распевно. Обычный актер должен годами тренировать свое тело, что бы повторить ту технику, которая для них является элементарной. Я вижу и не ломаю эту органику, а просто встраиваю их достоинства в тот сюжет, который придумал – и все. Там все наполнено их художеством, а не моим произволом.

– А что побудило вас заняться этим?
– Я четырнадцать лет руковожу центром по творческой реабилитации. А до этого жил как все обычные люди. Был преподавателем, психологом, историком, культурологом, а в 39 лет у меня открылись глаза на этих людей. В то время я был заместителем директора театра эстрады Ленинграда. В мэрии нам поручили провести месячник инвалидов, президент Ельцин объявил декаду инвалидов. Это был 1993 г. А после этого, когда прошел фестиваль и сценические концерты, я понял, что не смогу их оставить и забыть, что что-то надо с этим делать.

– Вы их можете вести к Православию, или говорить об этом возможно только намеками?
– Какими намеками! Я занимаюсь с ними только по сюжетам Евангелия, мы совершаем паломнические поездки… Я с первого месяца занимаюсь этим по благословению. Как только они вошли в мою жизнь, я отправился к священнику и сказал: «Что мне с этим делать?» Мы отчетливо понимали, что без Бога, без защиты Ангела-хранителя лезть в эти дебри – это глубочайшая глупость. Это опасно, это вредно, более того, это просто разрушающе не только для особых людей, но и для тех, кто пытается им помогать. Как моя бабушка говорила: «либо крышу сорвет, либо днище отвалится». Нельзя заходить в эту сферу без веры, без Православия. А те, кто это делает по-иному, я же долго работаю и вижу, что происходит, они же все потом несут за это наказание. Пытаюсь объяснять, почему не в йоге нужно искать спасения от профессионального выгорания. У людей помогающих профессий – учителей, врачей, психологов, социальных работников сильнейшая опасность выгореть. Из-за постоянных личных, эмоциональных контактов с людьми, появляются моменты выхолощенного отношения к нуждам особых людей, типа: «Я – одна, а вас – много». Снижается профессионализм, стираются все критерии, теряется вообще навык, и люди, как герои чеховских рассказов «Палата №6» или «Ионыч», сами заканчивают свою жизнь на больничных койках. Потому что они не знают, как войти в сообщество особых людей и там управляться. Возьми к себе в помощники Ангела-хранителя, молитву – не для того только, чтобы выпросить что-то, но для того, чтобы дала силы, для того, чтобы вооружиться.

Я все время ощущаю присутствие Божие. И если что-то делаю неправильно, мне сразу – подзатыльник. Часа два жду, не больше. У-э-х!- подзатыльник, либо пендель – и все: «понял, понял, понял». Многие люди говорят: «Я и это делаю, и это совершаю. И никакого Бога нет, ни Ангелов, ничего: никто не наказывает меня». «Ну, – думаю, – у тебя Ангел, наверное, глухонемой родился. Накопит, накопит, потом так шарахнет, что будешь скакать от боли, как умалишенный и спрашивать: за что?»

Промысел Божий – это ведь не гадание на кофейной гуще. Как только я стал заниматься особыми людьми, сначала пришлось уйти из крупной коммерческой фирмы, где я занимал должность заместителя генерального директора. Мне не удалось совмещать эти занятия по времени и обстоятельствам с работой там. Я ушел в театр. Но через полтора года театр сгорел. И его закрыли, ликвидировали. За это время, буквально в течение пяти лет, у меня умерли все старшие родственники: сначала – отец, потом – мать, бабушки. К 1998 году меня освободили от всего, от всех забот. Сын вырос, стал взрослым. Те люди, которых я опекал, которым помогал, которые были на моем иждивении, либо встали на ноги, либо ушли. Я оказался абсолютно свободен. С прошествием времени я понимаю, что это – не случайно, ведь моя нынешняя деятельность отнимает очень много времени, я даже цветы по знакомым раздал – не успеваю поливать.

У моих подопечных стигматизированный, ограниченный интеллект: не могут они понять высшую математику, ни заниматься дифференциальным исчислением. Но в эмоциональном плане они – избыточны. Потенциально они более чутки. Они могут диагностировать состояние любого человека, просто приблизившись. Подойдя, скажут: «О-о, ты сегодня плохой». «Что совсем плохой?». «Совсем». Они чувствуют, когда у меня что-то болит или мне плохо.
Вот я им преподаю композицию в «Эрмитаже». Первые три года я им рассказывал, учил их говорить, а последние три года они меня водят и как-то по-умному показывают, что нарисовано и что спрятано. И спрашивают участливо: «Ну, тебе полегчало?» Говорю: «Полегчало». «Ну, пойдем домой».

О Театре миниатюр режиссера Александра Колесина сняты фильмы «Сны о Японии» (производство Центральной студии документальных фильмов, режиссер Ирина Голубева) и «Новый Пигмалион» (снят на деньги Министерства Культуры Российской Федерации, продюсер – генеральный директор «Ералаша» Грачевский, режиссер Валентина Куликова).