Записки Владимира Лаишевцева, реаниматолога-анестезиолога, умершего в 2009-м году. Его дочь Юлия нашла эти записи в бумагах отца.
Я реаниматолог.
Если точнее, peaниматолог-анестезиолог. Вы спросите, что предпочтительней? Суть одна – борьба со смертью. Её, проклятую, мы научились чувствовать всем своим нутром.
Не верьте, что смерть седая и с косой в руках. Она бывает молодая и красивая, хитрая, льстивая и подлая.
Расслабит, обнадёжит и обманет. Я два десятка лет отдал реанимации, и устал.
Устал от постоянного напряжения, от этого пограничного состояния между жизнью и смертью, от стонов больных и плача их родственников. Я устал, в конце концов, от самого себя.От собственной совести, которая отравляет моё существование и не даёт спокойно жить после каждого летального исхода. Каждая смерть чеканит в мозгу вопрос: всё ли ты сделал? Ты был в этот момент, когда душа металась между небом и землёй, и ты её не задержал среди живых. Ты ошибся.
Я ненавижу этот проклятый внутренний голос. Это он не даёт расслабиться ни днём, ни ночью. Это он держит в постоянном напряжении и мучает сомнениями. Заставляет после суточного дежурства выгребать дома на пол медицинские учебники и искать, искать, искать. Нашёл, можно попробовать вот эту методику. Звоню в отделение, как там больной?
Каким оптимистом надо быть, чтобы не сойти с ума от всего этого. Оптимизм в реанимации – вам это нравится? Два абсолютно несовместимых понятия.
От стрессов спасается, кто как может, у каждого свой «сдвиг». Принимается любой вариант: бежать в тайгу в одиночестве, чеканить по металлу, рисовать картины маслом, горнолыжный спорт, рыбалка, охота, туризм…
Мы спасаем людей, а увлечения спасают нас.
Спасать… Мы затёрли это слово почти до пустого звука. А ведь каждый раз за ним стоит чья-то судьба. Спросите любого реаниматолога, сколько человек он спас? Ни за что не ответит. Невозможно сосчитать всех, кому ты помог в критический момент. Наркоз дал, и человек тебе обязан жизнью.
Почему-то больные анестезиолога врачом вообще не считают. Звонят и спрашивают: а кто оперировал? И никогда не спросят, кто давал наркоз? Мы посчитали: пять тысяч наркозов в год даёт анестезиолог. И каждый раз ты берёшь на себя ответственность за чужую жизнь: ты, анестезиолог, отключаешь у больного сознание, и тем самым лишаешь его возможности самому дышать, а значит, жить.
Больше всего мы боимся осложнений после наркоза.
У нас говорят: не бывает маленьких наркозов, бывают большие осложнения после них. Иногда риск анестезии превышает риск самой операции. Может быть всё, что угодно: рвота, аллергический шок, остановка дыхания. Сколько было случаев, когда пациенты умирали под наркозом прямо на операционном столе. Перед каждой операцией идёшь и молишь Бога, чтоб не было сюрпризов.
Сюрпризов мы особенно боимся. Суеверные все стали… насчёт больных. Идёшь и причитаешь: только не медработник, не рыжий, не блатной, не родственник и не работник НПО ПМ. От этих почему-то всегда неприятности. Чуть какие подозрения на «сюрприз» возникают, трижды сплевываем и стучим по дереву.
Нас в отделении 11 врачей, и у всех одни и те же болячки: ишемическая болезнь сердца, нарушение сердечного ритма и… радикулит.
Да, да, профессиональная болезнь радикулит. Тысяча тяжелобольных проходит через наше отделение за год, и каждого надо поднять, переложить, перевезти… Сердце барахлит у каждого второго.
Говорят, американцы подсчитали, что средняя продолжительность жизни реаниматолога 46 лет.
В Америке этой специальности врачи посвящают не более 10 лет, считая её самым вредным производством. Слишком много стрессфакторов. Из нашего отделения мы потеряли уже двоих. Им было 46 и 48. Здоровые мужики, про таких говорят «обухом не перешибёшь», а сердце не выдержало.
А как выдержать то, что на твоих глазах смерть ежедневно уносит чью-то жизнь. Полгода стоял перед глазами истекающий кровью молодой парень, раненый шашлычной шампурой в подключичную артерию. Всё повторял: «спасите меня, спасите меня». Он был в сознании и «ушёл» прямо у нас на глазах.
Мужчина-инфарктник пошёл на поправку, уже готовили к переводу в профильное отделение. Лежит, разговаривает со мной, и вдруг зрачки затуманились, судороги и мгновенная смерть. На моих глазах.
Меня поймёт тот, кто такое испытал хоть раз.
Это чувство трудно передать: жалость, отчаяние, обида и злость. Обида на пациента, что «подвёл» врача, обманул его надежды. Так и хочется закричать: неблагодарный!
И злость на самого себя. На своё бессилие перед смертью, за то, что ей удалось тебя провести. Тогда я, помню, плакал. Пытался весь вечер дома заглушить себя водкой. Не помогло. Я понимаю, мы не Боги, мы просто врачи.
Сколько нам, реаниматологам, приходилось наблюдать клиническую смерть и возвращать людей к жизни? Уже с того света. Вы думаете, мы верим в параллельные миры и потусторонний мир? Ничего подобного. Мы практики, и нам преподавали атеизм. Для нас не существует ни ада, ни рая. Мы расспрашиваем об ощущениях у всех, кто пережил клиническую смерть: никто ТАМ не видел ничего. В глазах, говорят, потемнело, в ушах зазвенело, а дальше не помню.
Зато мы верим в судьбу. Иначе как объяснить, что выживает тот, кто по всем канонам не должен был выкарабкаться, и умирает другой, кому медицина пророчила жизнь? Голову, одному парню из Додоново, топором перерубили, чуть пониже глаз зашили и ничего.
Женщину доставили с автодорожной травмой перевернулся автобус, переломано у неё всё, что только можно, тяжелейшая черепномозговая травма, было ощущение, что у неё одна половина лица отделилась от другой. Все были уверены, что она не выживет. А она взяла и обманула смерть. Встречаю её в городе, узнаю: тональным кремом заретуширован шрам на лице, еле заметен красивая, здоровая женщина.
Был случай, ребёнка лошадь ударила копытом пробила череп насквозь. По всем раскладам не должен был жить. Выжил. Одного молодого человека трижды (!) привозили с ранением в сердце, и трижды он выкарабкивался. Вот и не верьте в судьбу. Другой выдавил прыщ на лице – сепсис и летальный исход.
Хотя, где-то в глубине души, мы в Бога верим.
И если всё таки существуют ад и рай, мы честно признаёмся: мы будем гореть. За наши ошибки и за людские смерти. Есть такая черная шутка у медиков: чем опытнее врач, тем больше за его спиной кладбище. Но за одну смерть, которую не удалось предотвратить, мы реабилитируемся перед собственной совестью и перед Богом десятками спасённых жизней.
Никогда не забуду, как спасали от смерти молодую женщину с кровотечением после кесарева. Ей перелили 25 литров крови и три ведра плазмы!
Мы перестали бояться смерти, слишком часто стоим с ней рядом – в реанимации умирает каждый десятый. Страшит только длительная, мучительная болезнь. Не дай Бог быть кому-то в тягость.
Таких больных мы видели сотни. Я знаю, что такое сломать позвоночник, когда работает только мозг, а всё остальное недвижимо. Такие больные живут от силы месяц-два. Был парень, который неудачно нырнул в бассейн, другой прыгнул в реку, третий выпил в бане и решил охладиться… Падают с кедров и ломают шеи. Переломанный позвоночник вообще сезонная трагедия - лето и осень самая пора.
Я видел, как умирали два работяги, хлебнули уксус (опохмелились не из той бутылки) и я врагу не пожелаю такой мучительной смерти.
Не то в этом, не то в прошлом году был 24летний парень, с целью суицида выпил серную кислоту. Привезли в сознании. Как он жалел, что сделал это! Через 10 часов его не стало.
А 47-летняя женщина, что решила свести счёты с жизнью и выпила хлорофос. Запах стоял в отделении недели две! Для меня теперь он всегда ассоциируется со смертью.
Кто-то правильно определил реаниматологию как самую агрессивную специальность – манипуляции такие. Но плохо их сделать нельзя. Идёт борьба за жизнь: от непрямого массажа сердца ломаются рёбра, введение катетера в магистральный сосуд чревато повреждением лёгкого или трахеи, осложнённая интубация во время наркоза и можно лишиться нескольких зубов. Мы боимся допустить малейшую неточность в действиях, боимся всего.
Боимся, когда привозят детей.
Ожоги, травмы, отравления… Два года рёбенку было. Бутылёк бабушкиного «клофелина» и не спасли. Другой ребёнок глотнул уксус. Мать в истерике, говорит, бутылку еле могла открыть, а четырёхлетний малыш умудрился её распечатать…
Самое страшное глухой материнский вой у постели больного ребёнка. И полные надежды и отчаяния глаза: помогите!
За каждую такую сцену мы получаем ещё по одному рубцу на сердце. Вы спросите, чего мы не боимся? Мы уже не боимся сифилиса - нас пролечили от него по несколько раз. Никогда не забуду, как привезли окровавленную молодую женщину после автомобильной аварии. Вокруг неё хлопотало человек 15, все были в крови с головы до пят. Кто надел перчатки, кто не надел, у кого-то порвались, кто-то поранился, о мерах предосторожности не думал никто, на карте человеческая жизнь. Результаты анализов на следующий день показали четыре креста на сифилис. Пролечили весь персонал.
Уже не боимся туберкулёза, чесотки, вшей, гепатита. Как-то привезли из Балчуга пожилого мужичка с алкогольной интоксикацией и в бессознательном состоянии. Вызвали лорврача и тот на наших глазах вытащил из уха больного с десяток опарышей. Чтобы в ушах жили черви такого я ещё не видел!
В последние годы всё чаще больные поступают с психозами. От жизни, что ли. Элементарная пневмония протекает с тяжелейшими психическими отклонениями.
Пациенты соскакивают, катетеры вытаскивают, из окна пытаются выброситься… Один такой пьяный, пнул в живот беременную медсестру. Скажите, что наша работа не связана с риском для жизни?
Про нас говорят - терапия на бегу. Народ не даёт расслабиться. Сколько мы изымаем инородных тел - можно открывать музей изъятых из человека предметов. Что только не глотают: была женщина, проглотила вместе с куском торта пластмассовый подсвечник от маленькой праздничной свечки. Он острый, как иголка пробурил желудок. Столько было осложнений! Очень долго боролись за её жизнь и спасли.
Из дыхательных путей достаём кости. Как-то привезли женщину прямо из столовой - застрял в горле кусок непрожёванного мяса. Уже к тому времени наступила клиническая смерть, остановка дыхания. Сердце запустили, перевели на аппарат искусственного дыхания, но… спасти не смогли слишком много времени прошло. И такие больные один за другим.
Покой наступает только после дежурства, но лишь для тела, а не для головы.
Иду домой, у каждого встречного вглядываюсь в шею. И ловлю себя на мысли, что прикидываю: легко пойдёт интубация или с осложнениями?
Приходишь домой, садишься в любимое кресло и тупо смотришь в телевизор. В хроническом напряжении ни расслабиться, ни заснуть. В ушах стоит гул от аппаратов ИВЛ. Без бутылки не уснёшь. А денег не хватает катастрофически. В какой-то Чехословакии реаниматолог получает до 45 тысяч долларов в год. У нас в стране всё через… катетер.
Одно утешает, что ты кому-то нужен. Ты спас от смерти человека и возродился вместе с ним.
