Рассказывает специалист горячей линии «Дети в семье», волонтер фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и приемная мама двоих детей с опытом возврата Елена Мачинская.
Кто входит в группу риска опекунов
– Почему вообще возникает ситуация возврата детей из приемных семей обратно в детдом? Ведь родителей проверяют, они и сами себя проверяют?
– Что удивительно, – на моей памяти 90% возвратов происходит из внешне очень благополучных семей, от которых меньше всего этого ожидаешь. Там, где есть деньги, ресурсы, возможность нанять няню, психолога; в некоторых семьях были даже личные водители, которые могли бы ребенка на занятия с этим психологом возить.
Я разговаривала со специалистами, которые давно и серьезно работают в этой области.
И оказалось, в некоторых странах приемные родители с высшим образованием и учеными степенями считаются группой риска.
Для меня факт был неожиданным.
Дело в том, что дети из детдома часто имеют задержки в развитии, особенности поведения и привычки, которые не приняты в среде многих приемных родителей.
То есть, чем больше дельта между кругозором и образом жизни родителя и ребенка, тем больше шанс, что родитель в какой-то момент не выдержит.
А вот семьи попроще относятся ко всему легче. «Ну, не знает ребенок, когда была война 1812 года – и мы не знаем; живем же как-то».
У меня был случай, когда на горячую линию звонила женщина:
– Скажите, как можно вернуть ребенка, чтобы потом была возможность взять другого.
– А в чем проблема?
– Вот, девочке три года, мы ее взяли два года назад. Мы с ней не можем сладить, мне кажется, у нее какие-то психические проблемы.
– А что такое? – спрашиваю. – Какие-то проблемы со здоровьем?
– Нет, – отвечает, – она здорова, я бы инвалидов брать не стала. У нас такая семья, мы везде ездим, супруг – очень влиятельный человек. Вы ж понимаете, в каком обществе мы вращаемся. Я специально долго искала здорового ребенка, но, видимо, все-таки какие-то гены. Ею занимается няня, она приводит ее ко мне сказать «спокойной ночи». А ребенок говорит: «Неть!» Я ее сажаю писать прописи, а она — снова «неть»!
– Подождите, – говорю – сколько лет, вы сказали, ребенку? Прописи пишут к школе вроде? Может ребенок по возрасту не готов еще?
– Нет, моя кровная сидела, писала все, что я скажу. А эта не хочет. Нет, – она здоровая, но представляете, кем она вырастет? Я не могу позволить, чтобы в нашем обществе рос такой ребенок!
Ну, и дальше в таком духе. «Ребенок слишком отличается от того, что я считаю нормой».
Часто люди судят о мире по себе и своему окружению. «Мы не сталкивались ни с травмами, ни с агрессией». И когда люди принимают в семью ребенка из системы, который имеет не одну травму – и пренебрежение, и депривацию, и какое-нибудь насилие, эпизоды голода, сексуальное насилие, – разрыв становится слишком велик.
Но я не хочу, чтобы эти рассуждения звучали однопланово: дескать, если у родителей есть деньги, знание пяти языков и водитель, – ребенка давать нельзя. И в моем окружении много интеллектуальных и состоятельных людей, которые детей приняли и очень хорошо их адаптировали. И были не слишком благополучные семьи, на которые опека изначально смотрела как на провальные, и они провальными и оказались.
Здесь нельзя раздавать ярлыки.
Не существует никаких специальных тестов, маркеров или анализов, чтобы понять, справится этот родитель или нет, стоит ему давать ребенка или нет.
Есть только группы риска, где вероятность возврата чуть больше или меньше. Например, если опекун – пожилой человек старше шестидесяти, или в семье есть дети-инвалиды, сложное материальное положение, или есть желание «скрепить» разваливающуюся семью появлением ребенка – это все риск, который надо учитывать, прежде всего, самому приемному родителю.
Как предотвратить возвраты?
– Можно ли как-то помочь семье, взявшей ребенка, а потом обратившейся с просьбой забрать его обратно?
– Вот уж не знаю, в чем можно было бы помочь мамочке, которая заставляла трехлетку писать прописи. Разве только подставить ребенку ручки и поскорее найти новую адекватную семью, чтобы она не попала назад в детдом и не моталась по разным бюрократическим кругам системы.
Но есть семьи, которые хотят сдать ребенка на эмоциях, в состоянии конфликта. «Вот мы сейчас поругались, и мы сдаем». Когда это происходит на фоне какого-то эмоционального всплеска – «нахамил, обозвал, своровал, мы это принять не можем».
Здесь чаще всего можно работать. Эмоции улеглись, человек смирился, посмотрел на ситуацию с другой стороны, проанализировал, понял, что и сам, возможно, был не прав, вспылил. На этой стадии чаще всего отказ удается предотвратить.
– Что конкретно в таких случаях помогает? Подключить психолога, просто опытного родителя, кого-то еще?
– Универсальных методов нет, все случаи разные. Кому-то достаточно просто отдохнуть, посидеть три часа с друзьями, поделиться горем. Кому-то помогает сходить куда-то с мужем развлечься, посмеяться, снять напряжение. Кому-то – недельку полежать дома на кровати, отдав ребенка бабушке, попробовать переключиться на хобби. Кому-то поможет психолог, кому-то – доктор, потому что надо попить антидепрессанты. Все очень индивидуально – много людей, много состояний, много возможностей – надо использовать их все.
– Бывает ли, что в ШПР не проговорили какие-то ситуации, – и родители неверно толкуют поведение ребенка, считая, что «он неадекватный»?
– Здесь опять-таки много нюансов. Бывает, что в ШПР работают люди, которые сами не имеют приемных детей и с ними не сталкивались. Иногда они сами идеализируют приемных детей и несут слушателям посыл: «Бедные приемные деточки, вы их согреете и полюбите!» Это – неправильный посыл.
Надо готовить родителей к тому, что работы будет много.
Часто бывает обратное – люди учатся у очень хороших психологов с большим опытом, в том числе и воспитания приемных детей. Но потенциальные родители не готовы слышать то, что ему в ШПР говорят, они находятся в эйфории: «Ой, я бездетная, скоро у меня будет ребеночек. Маленькие ножки, побегут по дорожке. Муси-пуси, шляпки-бантики…».
То есть докричаться до родителей бывает сложно, они в иллюзии: «Я же умный. Вот я сейчас на ребенка посмотрю. И если идиот, я сразу пойму, идиота я брать не буду. Но вообще – мне обязательно повезет».
Потом берут ребенка, который показался «тихим», а «в усыновлении» орет целыми днями и бьется головой, не воспринимает речь, не слушает родителей и не поддается воздействию. Какой вывод делают такие родители? «Подсунули брак, надо вернуть, пока гарантия не закончилась».
– Но родитель же должен видеть ребенка в детдоме, а воспитатели должны зафиксировать, что между ними состоялся контакт?
– В идеале – да. Но часто родители берут ребенка не из ближайшего детдома, а летят за ним далеко. И тогда нет возможности наблюдать ребенка, например, месяц. И бывает так: пришли, познакомились. «Ой, малышочек, такие глазки. Он на нас посмотрел». А потом ребенка сдают в опеку через день.
Еще один фактор риска – женщины беременные или с маленькими детьми часто пытаются заодно взять приемных.
Сообщество опытных родителей на них накидывается и пытается кричать: «Не берите, подождите! Вернитесь к этой мысли через год!»
Часто эти мамочки потом возвращают детей – гормоны уходят, иллюзии пропадают. Вдобавок начинаются проблемы с мужем, потому что муж был не то, что к приемному ребенку не готов, но и по поводу кровного мимимишные фантазии мамы как-то не разделяет – все это реальные ситуации. А дети остаются с травмой.
Когда возвращать в детдом необходимо
– Есть ли такие случаи, когда спасти ситуацию нельзя, и возврат – единственно возможный выход?
– Очень редко, но такое бывает: ситуация в семье может быть настолько плохой, что возврат становится единственным выходом.
Например, если над ребенком в приемной семье совершается насилие сексуального характера, побои, пренебрежение потребностями, ребенок голодает.
Когда у кого-то из родителей выявлено острое психическое заболевание, и его состояние угрожает жизни и здоровью ребенка.
На эту тему вспомнился рассказ одного давно выросшего приемного ребенка.
Мать заставляла его произносить одну фразу по несколько часов. У нее имелся невроз навязчивых состояний, но на учете она не состояла, поэтому легко получила все справки. Каждую ночь она будила ребенка примерно в полночь и заставить бесконечно повторять одну и ту же фразу, выбранную ей на этот раз.
Если ребенок плакал, она грозила проклясть ребенка, обещая, что он будет гореть в аду, демонстративно вставала на подоконник, якобы пытаясь спрыгнуть из окна. Ребенок плакал, просил прощения, и снова повторял одну и ту же ничего не значащую фразу, набор слов. Пожаловаться ребенок боялся. Молчали и соседи, которые каждую ночь слышали плач ребенка. Утром ребенок шел в школу.
Много лет после выхода из приемной семьи этого человека мучили кошмары и панические атаки.
К сожалению, ситуация выяснилась, только когда ребенок стал взрослым и обратился со своими проблемами к психологу. Думаю, в этом случае возврат бы был для ребенка спасением. Или, что еще лучше, и правильнее, – поиск среди близкого окружения ребенка (родни, родителей друзей и т.п.) человека, кто смог бы этого ребенка забрать к себе «в гости навсегда». Это не так травматично, чем попасть в больницу или обратно в детский дом.
– Требования к опекунам разве не исключают из числа претендентов людей с психическими диагнозами?
– Неврозы, психозы иногда могут развиваться неожиданно. На фоне стресса, на фоне гормональных колебаний. Не обязательно все болеют с детства.
– Всегда ли в возврате виноваты только взрослые?
– Бывают редкие случаи, когда есть условная вина самого ребенка. Почему условная? Потому что чаще всего он не сам себя воспитал таким, таким его сделало его окружение, а то отношение, которое он видел в детстве, например, в своей семье.
В моей практике был единственный случай, когда возвращать надо было однозначно по «вине» ребенка.
В приемную семью взяли четырнадцатилетнего мальчика, и он изнасиловал четырехлетнюю девочку, которая была в этой семье с рождения.
То есть, когда сам ребенок становится источником агрессии для других членов семьи, – это весомая причина. Причем там мама очень любила этого мальчика, они еще потом полгода к нему ездили. Да и парень был хороший – по дому помогал.
Потом он спрашивал: «А что – так нельзя? А у нас в детдоме все так делали, и со мной тоже».
Жила эта семья в маленькой далекой деревне, где не было никакого сопровождения.
«Я бракованный, поэтому меня сдают»
– Есть мнение, что кардинально изменить ситуацию сможет только институт профессиональных приемных семей. Люди, которые сталкиваются с сиротами не по первому разу, способны выяснить информацию о ребенке и оценить его состояние.
– Приемные семьи изначально планировались как профессиональные. Но за счет того, что у нас много сирот, в приемные родители брали не обязательно высоких профессионалов – всех. Наверное, на тот момент это решение помогло разгрузить детдома.
Но за счет того, что дети раздавались пачками, количество возвратов тоже подросло. Там, правда, еще вопрос, как считать возвраты. Например, ребенка брали на полгода на гостевой режим и теперь – вернули. Юридически это – не возврат. Так что официальная статистика здесь, наверное, – вообще не помощник.
А дети после повторных возвратов – дважды травмированные. Если ребенок, единожды оставшийся без попечения родителей, – уже травмирован, и будет иметь какие-то последствия своей травмы, то дети, которых возвращали два и более раз – гарантированно будут сложно адаптироваться.
Дети, оказавшись в третьей семье, воспринимают ее уже как временную. Потому что «все равно я бракованный, меня никто не полюбит, и меня сдадут. И слушаться я не буду, и буду жить, как хочу».
– И тут уже нужны профессиональные приемные родители с опытом и особо устойчивой психикой?
– Безусловно. Потому что доверять новой семье, соблюдать правила новой семьи, полюбить сестренку, братишку – для дважды травмированного ребенка уже почти невозможно. Таким детям свойственно активное недоверие миру, тревожность, гиперконтроль или, наоборот, уход от реальности в фантазии, вранье и воровство.
Потому что в какой-то момент психика ребенка говорит: «Все, дружок, взрослые – люди ненадежные, особенно мамы. Ничего от них хорошего в моей жизни не было».
И когда такого ребенка берет мама без опыта, она часто не знает, что вот такое отношение к миру и людям – не суть ребенка, а его травма. И с этим можно и нужно работать, но надо знать, как.
