Иван Кузнецов, офицер-артиллерист, 39 лет. Его часть попала в окружение на территории Ленинградской области в конце августа 1941 года.
5 сентября: «Связи со штабом фронта нет. Авиация все время преследует нас, артогонь не дает покоя, люди измучены движением по болотам. Нет горючего, попытки обеспечивать нас продуктами и горючим с воздуха ни к чему не привели, т.к. У-2 без охраны наших «истребков» сбиваются, как только появятся над нашим расположением, «юнкерсами». <…> Боеприпасы на исходе. Хлеба и сухарей нет уже 5 дней, конина хорошая, но нет соли».
Выход из окружения начался 14 сентября.
15 сентября: «Осталось еще одно препятствие – перебраться через шоссе у д. Каушта, и тогда все будет в порядке, но ноги еле двигаются, есть хочется невероятно. Хоть бы скорее добраться до грибов и грибов наесться. В 20:00 подошли к месту перехода через шоссе. Что здесь, говорят, творится, уму непостижимо. И здесь также все перемешалось, каждый хочет под покровом ночи перебраться через шоссе, и никто не уступает никому. Весь план нарушен, штаб корпуса нигде не найти. <…>
Решаю переходить правее – кустарником, рассыпая людей в цепь. Немцы открыли огонь из автоматов, залегли, ползком пробираемся к шоссе. В бой вступать нет смысла, т.к. люди еле тащат ноги. Добрались до кювета, начали по одному перебежку через шоссе. Перебрались благополучно, не досчитались одного шофера – Нефедова – или отстал, или подстрелили. Подождали с полчаса, нет».
А мамаша требует: «Везите в Сокольники!»
Александр Дрейцер, во время войны работал врачом скорой помощи в Москве. В 1941 году ему был 51 год.
8 августа: «В одиннадцать вызов в метро «Сокол». Внизу в четыре ряда на полу лежат люди, больше женщины и дети. Лежат они в определенном порядке. Каждая семья имеет свой участок. Стелют газеты, потом одеяла и подушки. Дети спят, а взрослые развлекаются по-разному: пьют чай, даже с вареньем, ходят друг к другу в гости, тихо беседуют, играют в домино.
Несколько пар шахматистов, окруженных болельщиками. Многие читают книгу, вяжут, штопают чулки, чинят белье − словом, устроились прочно, надолго. Места постоянные, забронированные. По обе стороны туннеля стоят поезда, где на диванах спят маленькие дети. В медкомнате − роженица. На носилках уносим ее и везем в роддом…»
14 октября: «По вечерам с 7 часов уже выстраиваются очереди у метро и, услышав знакомый голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога!», устремляются вниз на всю ночь. Проснется, толкнет соседа, спросит: «Миновало? Уже было?» и снова вздремнет. <…>
В вагоне ночует целая семья. Беременная женщина лет 30, двое ее детей и мамаша. Беременную надо срочно везти в роддом. Имеем путевку в 8-й роддом. Молодая соглашается. Но мать ее устраивает скандал. «Не пущу туда. Мне далеко будет туда ездить! Везите в Сокольники!». Объясняем, что в Сокольниках мест нет, что время не терпит, что сейчас война и выбирать места не приходится. Ничего знать не хочет мамаша».
«Я сидел в подвале, подпорки ходили ходуном»
Ольга Матюшина, писательница, свидетельница блокады Ленинграда. В 1941 году ей было 56 лет.
Конец августа: «Еще недавно в очередях, среди работающих на окопах носились слухи о скором окончании войны. Говорили о какой-то гадалке, предсказавшей на пятнадцатое августа объявление мира. Рассказывают о черной женщине, она убьет Гитлера и тогда Германия заговорит о мире. Прошло 15 августа по новому и старому стилю. <…> Близко к городу подошли фашисты. Люди отбросили все мечты о мире».
Александр Августынюк, железнодорожник. В 1941 году ему было 33 года.
24 ноября: «Позавчера около Финляндского вокзала видел несколько разорванных осколками снарядов трупов. На улицу выйти нельзя. <…> Несколько дней назад немцы ожесточенно бомбардировали наш Красногвардейский район г. Ленинграда. Я сидел в подвале, подпорки ходили ходуном. Бомбы сыпались подряд по 3-5 штук. Кругом стоял грохот».
Елена Аверьянова-Федорова, работница кожгалантерейной фабрики им. Бебеля в Ленинграде.
27 января 1942 года: «Нигде не было хлеба. Очереди стояли с пяти утра. Открыли булочные – и пустые. Приходилось ждать, пока выпекут да подвезут. Шура стояла с семи утра и только в семь вечера получила хлеб. Двенадцать часов простоять на воздухе. А мы этот хлеб моментально съели. <…> Сегодня я работала один час, потом отпустили домой, чтобы достать хлеб… По дороге, на Кирилловской около дома 22, брошены два покойника. Вот идешь, и хоть бы что! До чего притуплено все, явление считается обычным, как будто, так и надо, уже не коробит этот случай, мы уже привыкли к нему. <…> В цеху кипяток сразу превращается в лед. Стены все покрылись снегом».
«Немцы громят Севастополь, а наши Соколы Ялту»
Во время обороны Севастополя многие предприятия и учреждения города переместились в подвалы, штольни и казематы артиллерийских батарей. Грохот от бомбежек и артобстрелов был слышен даже в оккупированной немцами Ялте.
Зоя Хабарова, школьница, дочь врача из Ялты. В 1942 году ей исполнилось 15 лет.
5 марта: «Народу в Ялте осталось совсем мало. От голода зимой ежедневно умирало 30-40 человек. Да еще бомбежки. В облаву забрали столько мужчин. Расстреляли, как говорят, 1100 евреев. Там, где на квартирах стоят немцы или румыны, легче. Они помогают жителям. Кто-то стирает немцам, кто-то работает.
К весне как-то устраивается. Папа сходил к знакомому врачу Василевскому. Это недалеко от нашего подвала. У них в доме пустует половина 2-го этажа. Папа хочет переехать. <…> А Севастополь все не сдается. Немцы без конца бомбят и бомбят».
1 мая: «Нас стали бомбить ежедневно. У нас интересная кошка. Она чувствует, что будет бомбежка, и ведет котят под лестницу на 1-й этаж. Мы теперь чаще живем под лестницей, а не на 2-м этаже. <…> Вчера шла по Набережной домой, сзади шла девочка. Вдруг на бреющем налетел наш самолет. Я видела его лицо. Он сбросил бомбу. У «Интуриста» стоят хорваты. Они закричали: «Ложись». Все произошло мгновенно: выскочил хорват, дал мне подножку, я упала. Бомба взорвалась у городского сада. Девочку убило осколком. Хорват отвел меня домой. Меня трясло. Немцы громят Севастополь, а наши Соколы Ялту».
«Старичок дошел до кустарника, пригнулся и побежал»
Софья Аверичева, во время войны разведчица, по профессии театральная актриса. В 1942 году ей было 28 лет.
6 августа: «Весь день наш – баня, стирка. Мы с Анютой удалились на свой ручеек. Вальком выколотили белье, гимнастерки, брюки. Валя презирает нас за это. Она уверена, что на фронте тратить время на «бабьи» дела – преступление. Она будет жить так, как живут все бойцы. Обед готовим коллективно, всем взводом. Нашли на заброшенных огородах чахлую морковь, свеклу, укроп и даже капусту.
Я шеф-повар. Анюта – моя правая рука. Валя с ребятами – чернорабочие: картошка, дрова, вода. Обед имеет колоссальный успех. Свежие щи со свиной тушенкой. Томленая картошка со свиным салом и луком, чай с малиной».
26 августа: «Ночью небольшими группами уходим на задание. Ползаем около обороны немцев по болотам, оврагам, перелескам, а потом возвращаемся на базу. Я снимаю с себя мокрую одежду. Тетя Поля подает мне свою домотканую сорочку. Она до того длинна и широка, что мои подружки умирают от хохота. Под дружный смех и шутки залезаю на горячую русскую печку. <…>
Солнце высоко, а Валюша с Анютой спят. Выхожу на крыльцо. Сухая одежда лежит на лавочке. Иду в поле. Женщины жнут рожь…».
1 сентября: «Вчера вели наблюдение за деревней Овсянкино. Женщины под конвоем жали рожь. Среди женщин мы увидели старичка с корзиной. Старичок частенько отходил от женщин – сначала недалеко, потом все дальше и дальше. Казалось, он собирал грибы.
Охрана немцев не обращала на него никакого внимания. Старичок дошел до кустарника, пригнулся и побежал среди кустов в нашу сторону. Мы потихоньку его окликнули: «Дедуня!» Он оглянулся: «Ась?» И от неожиданности выронил корзину <…> Дед плакал и смеялся, как ребенок. С большой охотой он рассказал о численности немецкого гарнизона, расположении огневых точек».
«Как мне было радостно, когда после бани передали письмо!»
Александр Матвеев, артиллерист, воевал под Сталинградом.
12 января: «Приехали в Алексеевку. Противник ушел отсюда к вечеру и находится километрах в 15-ти от нас. Хотели погреться в хате, но от домов остались только печные трубы. Из гражданского населения ни души. Нашли одну землянку с железной печкой, сделанной из бочки. Впервые за несколько суток переобулся, сразу почувствовал, что пальцы отморожены. Посмотрел на них и чуть не заплакал. Смазал я их жирной желтой мазью, которую нам давали».
13 января: «Погода стоит пасмурная, но мороз немножко утих. Организовали баню. Уже больше месяца нам не удавалось поменять белье. Получил письмо из дому от Маруськи. О, как было мне радостно, когда после бани передали письмо!»
18 января: «Вот уже несколько часов едем по направлению к деревне Ново-Росташка. Снег, вьюга, мороз. Деревня сожжена, кроме замороженных трупов немцев и сгоревшей техники, ничего и никого нет.
Противник находится в 600 метрах от нас, подкидывает нам мины. Тяжело ранило в грудь нашего боевого товарища, связиста Тонгонбаева. Расчистили землянки, где находились немецкие химические снаряды. На ужин сварили мясо, поели и разместились отдохнуть сколько-нибудь. В одной землянке были раненые немцы, наши ребята выбросили их на снег».
«Пролежала в канаве трое суток, обморозила ноги»
Андрей Авдеев, во время войны минометчик, по профессии агротехник. В 1943 году ему было 32 года.
15 июля: «Иду с боевыми порядками пехоты. <…> Благополучно преодолеваем первый огневой вал, попадаем под сильный огонь минометов. Видны вспышки вражеской батареи. Только я обернулся к радисту, чтобы передать команду на огневые позиции и вызвать огонь наших минометов по этой цели, как прямым попаданием снаряда вдребезги разбивает нашу рацию.
Радиста разорвало на части, меня ранило в правую руку и в правый бок. Пытаюсь подняться, но не в силах. Разведчики быстро делают мне перевязку и ведут в медсанбат. Обидно до слез покидать поле боя в такой ответственный момент».
Софья Аверичева, разведчица. Была ранена в мае 1943 года.
22 мая: «За печкой лежит девушка. Большие темные глаза, нависшие брови. Черные гладкие волосы с прямым пробором. Это разведчица партизанского отряда Лена. Она шла с заданием в деревню к одной женщине, якобы к своей тетке. А в это время немцы окружили партизанский край со всех сторон. Лена пролежала без движения в канаве трое суток, обморозила ноги, а ночью с трудом доползла до крайней хаты к «тете». Ноги посинели, отекли. Началась гангрена. «Тетка» на дверях хаты написала «тиф», и немцы обходили хату. А вскоре пришла наша дивизия. Лену положили в госпиталь, ампутировали ступни обеих ног. Целыми днями Лена лежит на спине без единого звука и смотрит в одну точку».
«По радио идет передача очень хорошего концерта»
Александра Бабинская, студентка медицинского института. Во время эвакуации из Ленинграда в 1942 году ей было 22 года.
26 июня: «Сегодня я уже простилась с Ленинградом. Наверное, навсегда? <…> Попробую деревенского житья-бытья. Работать буду или на фельдшерском пункте или же, может быть, счетоводом. Жаль, что там нет совсем вишен, груш, яблок, но надо потерпеть».
Иван Фирсенков, рабочий металлургического завода им. В.М.Молотова (Ленинград). В 1944 году, когда по радио сообщили о снятии блокады, ему было 50 лет.
27 января: «Во время передачи приказа я был в столовой, пошел на улицу смотреть. Вечер очень темный, только звезды мерцают на ясном небе. Вдруг весь небосвод озарился голубым светом, прожекторы бороздят по всем направлениям. Слышны далекие раскаты артиллерийских залпов – это салют, сотни разноцветных ракет беспрерывными лентами летят в вышину, картина величественная, незабываемая и непередаваемая, нашей радости нет границ. Почти 2½ года мы задыхались в тисках блокады. <…>
Сейчас по радио идет передача очень хорошего концерта. Я у себя в общежитии сейчас нахожусь один, все по своим домам, по своим подругам блокадного времени. Не с кем вместе мне радоваться, нет объекта, перед кем бы я мог излить свои чувства, распирающие грудь от радости и большого счастья…»
«До меня из русских тут никого не было»
Борис Ильин, сержант. В 1945 году ему было 20 лет.
8 мая: «Совершив небольшой ночной марш, полк к 9:00 сосредотачивается в г. Радеберг. Аккуратный, чистенький городишко. На улицах кое-где, уперев стволы в землю, торчат немецкие самоходки. <…> Толпятся девушки и старушки немки; из раскрытых окон высунуты головы – смотрят на нас. И здесь не видно молодых немцев – парней и мужчин.
Пока солдаты отдыхают, заправляются, езжу на велосипеде по городу, осматриваю. На некоторые улицы и в некоторые дома захожу первый – до меня из русских тут никого не было.
Встречают с почтением и страхом несмотря на то, что я без оружия. Свой «машиненпистоле» я выбросил, так как надоело его таскать попусту – нигде для него нет патронов. Но, наверное, две лимонки, болтающиеся у меня на ремне, придают мне грозный вид; немцы дрожат и лопочут: «Гитлер капут, криг капут…» <…>
В пригороде Дрездена – Цширен – влез через высокую металлическую ограду к какому-то богатому особняку в два этажа и утопающему в зелени, стал барабанить в дверь. Открыл мне немец-старик. Я сказал ему, что хочу отдохнуть. Он провел меня в огромный зал и оборудовал постель».
Григорий Еланцев, солдат, колхозник. В 1945 году ему было 39 лет.
9 мая: «Праздник победы. Батарейный обед. По сто грамм. Все счастливы: вот и кончилась война! «Может скоро отпустят домой», – мечтаем с ребятами. Под вечер множество ракет появилось над лесом. Начали и наши пучками пускать ракеты. Загорелась высохшая за день трава – стали тушить сырыми свежими ветками.
В сторону Берлина поднялась артиллерийская стрельба. Все небо покрылось дымками от разрывов. «Салютуют», – говорят бойцы. Но скоро зашлепали о землю осколки – и укрыться негде, и погибать так глупо нет охоты! Встать под сосну? Как-то стыдновато».
Текст подготовлен на основе материалов сайта Центра изучения эго-документов «Прожито» https://prozhito.org/ АНООВО «Европейский университет в Санкт-Петербурге»
Фотохроника РИА Новости
