«Внутрибольничная сортировка – это не инструмент по отбрасыванию людей»

«Сейчас, когда люди внимательно читают любой материал о ковиде, говорить о том, что их не возьмут в реанимацию, нельзя, это убивает больше, чем сам вирус. Стариков и так сейчас посадили под замок и запугали. А теперь пугают еще и тем, что их не будут лечить в больницах», – сетует врач московской скорой помощи, реаниматолог, иеромонах Феодорит (Сеньчуков).

Мы стараемся помогать всем

– Отец Феодорит, поводом для этого разговора послужила громкая публикация в «Новой газете», на страницах которой врач ГКБ им. Филатова заявила, что пациенты старше 80-ти с 3–4-й стадией ковидной пневмонии не должны поступать в реанимацию. Идет ли здесь речь о сортировке пациентов по возрастному признаку, допустимо ли это?

– Изначально, сортировка – это метод распределения пациентов в условиях чрезвычайной ситуации, то есть на войне, при каких-то катастрофах.

Все пострадавшие делятся на пять групп, при этом первая – это люди, которым оказывается только симптоматическая помощь, поскольку они заведомо нежизнеспособны, вторая – это те, кому нужно срочное вмешательство, третья – это люди, которым операция необходима, но может быть отсрочена. Наконец, четвертую группу составляют люди легко раненные, которых можно свободно транспортировать, а пятую – те, кто может самостоятельно оказать себе и другим первую помощь.

Вот это сортировка, и когда мы говорим об этом термине, значение его именно такое.

Если речь идет о внутрибольничной сортировке, ее еще называют триаж, она не предполагает первой группы. У нас есть больные, которые нуждаются в экстренной помощи, есть больные, которые нуждаются в срочной помощи и те, кто может получать отсроченную помощь, независимо от диагноза.

Когда в стационар поступает больной, то в идеале его вместе с бригадой скорой в приемном покое встречает врач-распределитель, который решает, куда этого пациента дальше маршрутизировать.

На западе есть опыт, когда вновь поступившему присваивают наклейки разного цвета. Красный – реанимация или срочная операция, желтый – вмешательство необходимо, но у врачей есть время, потому что, например, диагноз – аппендицит. Зеленый – показана госпитализация и наблюдение.

Бывает еще белая наклейка – она означает, что человек нуждается только в осмотре, и тогда к нему подойдут в последнюю очередь, после тяжелых больных. Но в этой системе нет черной наклейки, означающей безнадежного больного. Мы стараемся помогать всем.

То, что я описываю, это, конечно, идеальная ситуация, у нас по более или менее похожей схеме работают в НИИ им. Склифосовского, где есть врач-распределитель. Но в целом такие решения в больницах все равно принимаются, только сортировкой в военном смысле слова это называть нельзя. Это некорректно.

– Но ведь нас пытаются сейчас уверить в том, что в ситуации с пандемией мы все на войне, и действуют другие правила.

– Мы не на войне. На войне за это отвечают военные медики, это их прямая компетенция. В зоне ЧС решения принимают врачи медицины катастроф.

А внутрибольничная сортировка пациентов нужна в любое время, но только для решения текущих моментов, чтобы понимать: вот этот больной реанимационный, и мы его отправляем в реанимацию, а другого – в обычное отделение.

– Это справедливо для всех? Или к старикам, которые «уже пожили», все-таки другое отношение?

– Разумеется, нет. Сортировка – это не инструмент отбрасывания людей, это инструмент распределения сил и ресурсов. Все просто: реанимационный больной должен лежать в реанимации, больной с ножом в сердце должен срочно быть в операционной, больной с аппендицитом должен готовиться к операции, а больной с гастритом вполне может пить альмагель дома. Вот для этого нужна сортировка, но возраст не должен быть тут критерием.

Да, в сортировочных группах медицины катастроф детей выделяют отдельно, они в приоритете. Но только в том случае, если рядом с ним столь же тяжело пострадавший взрослый, малыша возьмут в первую очередь.

«Лечить должны всех, не важно, является ли больной перспективным»

– А уже в отделении какие-то решения о перспективах лечения больного принимаются? Если врач понимает, что человек «не жилец» – его тоже поставят последним в очередь на лечение?

– Понимаете, жилец – не жилец, это все болтология. У меня была в свое время реанимационная медсестра, которая могла подойти к больному и сразу определить, выживет он или нет. На моей памяти она ошиблась один раз, у нее просто был наметанный глаз и обширный опыт.

Если доктор говорит, что этот пациент выживет, а этот нет, за этого можно бороться, а за этого не будем, то тут возможны два варианта. Либо у этого доктора действительно есть опыт и знания о том, как протекает то или иное заболевание, либо он просто рисуется.

– То есть такое «чутье» не может быть критерием для отказа в медпомощи?

– Однозначно нет. Хотя мы понимаем, что, например, в ситуации, когда доктор один, а в срочной реанимации нуждаются сразу два человека, приходится все же выбирать.

Если у меня на первой койке будет лежать человек с атонической комой, который не приходит в себя уже несколько суток, а на второй – пациент с недавним инсультом, и у обоих одновременно случится остановка сердца, я подойду ко второму, а к первому отправлю медсестру.

Я понимаю, что даже если первому пациенту я проведу реанимацию и заведу сердце, он все равно через какое-то время умрет, я в лучшем случае ненадолго продлю его жизнь. Это тоже надо делать, ведь не мы, а Господь решает его судьбу.

Если Он организовал нашу встречу, значит, хотел, чтобы мы, врачи, за этого больного поборолись. Зачем это надо, это уже другой разговор. Как священник, я думаю, что для того, чтобы дать человеку время на покаяние.

Так что у врачей бывают ситуации, когда приходится принимать решение и разрываться между двумя людьми. Но когда мы рассуждаем о том, что этот жилец, а этот не жилец, это порочная практика – делить людей на сорта.

Ведь бывают и разного рода чудеса, и просто нормальное эффективное лечение. Лечить мы должны всех, независимо от того, кажется ли нам больной перспективным или бесперспективным.

– В ситуации с ковидом многих еще пугает то, что можно не пройти «сортировку» на самом начальном этапе – получить отказ скорой в госпитализации, в том числе и по возрастному цензу. Возможно такое?

– У нас большая страна, и сказать, как поведет себя скорая где-нибудь в Омской области, я просто не могу, потому что не знаю. В Москве есть определенные алгоритмы, по которым скорая госпитализирует.

Когда доктор смотрит больного, он проставляет ему балы по определенной шкале, и если их набирается определенное количество, показана госпитализация. Но если эти балы не набираются, а врач все-таки считает, что должен везти пациента в стационар, он может созвониться со старшим врачом, обсудить ситуацию и получить разрешение.

Подчеркну, что в этих алгоритмах указания на возраст больного нет. Единственное, у нас больные делятся на детей и взрослых, просто потому что они едут в разные больницы.

Понятно, что старики болеют ковидом тяжелее, и шансов на выживание у пожилого человека гораздо меньше. Но ведь эти шансы есть, соответственно мы их и лечим, а там уж как Господь даст.

Говорить о том, что пациентов старше 80 лет не надо брать в реанимацию, что они занимают чью-то койку и аппарат ИВЛ, я считаю недопустимым.

Во-первых, не так много стариков поступает сейчас в больницы. Да и ИВЛ в Москве пока что хватает.

«Выгорание у медиков не заканчивалось никогда»

– Но ведь наверняка такие циничные комментарии возможны в ординаторской, среди своих.

– В своем кругу врачи могут и ругаться, и кричать о том, как они ненавидят больных. Но это вовсе не означает, что все так и есть, потому что тот, кто действительно ненавидит больных, уходит из медицины. Реаниматологов, ненавидящих больных, не бывает, они привыкли бороться.

– Быть может, такие резкие высказывания – всего лишь симптом выгорания? Врачи лишь немного отдохнули летом и вновь оказались в авральной ситуации.

– Выгорание и не заканчивалось никогда, ведь оно происходит от тяжести работы. Если ты привык работать с шестью больными, а на тебя свалилось 20, то конечно тебе трудно. И если ты привык, что у тебя умирает один больной в неделю, а тут вдруг – пять смертей в день, то это невыносимо.

Лично меня уже трудно напугать, у меня очень стойкий иммунитет ко всяким ужастикам. После того, как я видел эпидемию дифтерии, ковид – это тьфу. Но если до этого человек работал в кардиореанимации, или, допустим, в хирургической, то для него происходящее сейчас будет дикостью.

Сейчас отправляют в красную зону всех, вплоть до урологов. Конечно, они выскакивают оттуда в ужасе, потому что ничего не понимают.

Не знают, что с больным происходит, не могут его толком осмотреть и послушать, потому что в СИЗе очень трудно работать. Люди поставлены в те условия, когда они реально не могут нормально лечить, соответственно, у них выгорание.

«Когда я работаю, мне некогда эмоционировать»

– А вам самому приходилось делать выбор между больными, решать, кого спасать?

– У меня было много сложных ситуаций, но такого, чтобы приходилось реанимировать одновременно двоих, не случалось. Зато были ситуации, когда остро не хватало аппаратов ИВЛ. И тут вопрос решается очень просто: если есть два больных, которые нуждаются в вентиляции легких, первым ИВЛ получает тот, кому нужнее, а для второго мы решаем вопрос в течение ближайшего времени.

Подходы искали разные: иногда прикатывали аппарат из операционной, или скорую просили подвезти. В каких-то случаях добивались перевода больного в другое отделение. Было бы желание, как говорится, а выход найдется!

– Вы очень практически об этом говорите. У вас эмоции в этот момент вообще не включаются?

– Когда я работаю, мне некогда. Эмоции у меня могут быть потом. Хотя сейчас уже, наверное, вряд ли. Работа есть работа, проблемы надо решать, а не эмоционировать.

Фото: Михаил Кончиц