СМИ и блогосфера переполнены отчаянными криками: опека отбирает детей «по надуманным поводам». Что стоит за этим информационным шумом?
Заурядные трагедии
«… Ни Иван, ни Галина уже три месяца не берут в рот спиртного», – пишут жители села Искра Курской области в защиту односельчан – четы Цымбаловой и Гузуна, в октябре лишенной родительских прав. Замечательно простодушное письмо: как раз три месяца назад двух детей Цымбаловых забрала опека. Забрала, имея на руках 7 (семь) милицейских протоколов за два года о «ненадлежащем воспитании» детей вследствие, мягко говоря, девиантного образа жизни (у детей не было теплой одежды, дыры в окнах забивали подушками, а в приюте дети уже, было дело, жили, пока родители – увы, безуспешно – лечились от пьянства, и далее, и далее – до боли узнаваемая картина деградации бедной семьи).
В конце этого тоннеля, однако, есть свет: работники местной опеки отмечают, что по трезвому делу мамаша – вполне себе мамаша, детей любит. Это подтверждается благодатными, пусть и сильно запоздалыми, переменами в жизни обездоленных супругов: они перестали пить, нашли работу, начали приводить в порядок дом, а старшая, 17-летняя дочь, написала отчаянное письмо: папа и мама хорошие, верните братика и сестричку!
Не знаю, считается ли трехмесячное воздержание от алкоголя признаком ремиссии; может быть, уже считается. Во всяком случае, Курский областной суд приговор о лишении родительских прав отменил, вопрос о родительстве Цымбаловой-Гузуна пересматривается, и, возможно, «лишение прав» заменят на «ограничение», а то и вовсе вернут детей, – дай Бог. (Да и система демонстрирует определенную благорасположенность к родителям-реабилитантам – прошлый год стал рекордным за десятилетие по количеству детей, возвращенных судами родителям-«лишенцам»).
Таких «заурядных трагедий», порожденных болезнями бедности, в каждом регионе – сотни и тысячи. Еще год-два назад этот сюжет не имел шанса стать новостью федерального значения – нынче ему гарантировано место в первой десятке. Ныне изъятие детей органами опеки, или «ювенальный киднеппинг» – одна из хитовых тем практически всех СМИ. Все люди доброй воли откуда-то знают, что по городам шныряют муниципальные зондеркоманды – иродиады в вязаных юбках, компрачикосы в погонах – и забирают наших благополучных крошек из теплых постелей. За что? Появились подробные списки: за бедность, за беспорядок в квартире, за пустой холодильник, за незаконченный ремонт, за прогул в школе, за отсутствие работы, за долги по ЖКХ, за политические убеждения родителей, «за все, чем корили меня»! Откуда известно? По телевизору рассказывали, в интернете писали. (Что-то сломалось в Отечестве, больше не стало у нас пахучих мармеладовских семейств – кончились в одночасье. Больше нет «детей в социально опасной ситуации», – есть исключительно «жертвы злоупотребления опеки». Дети теперь если от чего и страдают, то от разлуки с родителями. Это очень большой стресс.)
Так письмо 17-летней Карины Цымбаловой, обогащенное профессиональными комментариями правозащитников, попало в нашу гражданственную блогосферу, а оттуда в СМИ – и скромный исходник расцвел немыслимыми цветами, превратившись в очередной обвинительный акт «репрессивной ювеналке». Граждане узнали, что детей отняли вовсе не за пьянство родителей, а потому что младшенький, хорошенький, приглянулся какой-то родственнице какой-то сотрудницы, владычицы морской, вот и попал к ней во временную семью. На вопрос: «Так пили или нет?» правозащитники отвечают элегическим вопрошанием: «А кто не пьет в сельской глубинке?»
Основания для истерики
Тема «государственного киднеппинга» возникла на волне воспаленных ожиданий «ювенальной юстиции» (и совершенно неважно, что работа органов опеки не имеет отношения к грядущему закону «О ювенальной юстиции».)
Казалось бы, никаких реальных оснований для истерики нет. Опека и отделы по делам несовершеннолетних как работали, так и работают, законы не изменились, а новый государственный курс на тотальную разгрузку системы детского призрения уже дает некоторые результаты. Количество граждан, лишенных родительских прав, сократилось за последние два года на 3000 человек, вместе с тем незначительно возросло количество родителей – «ограниченцев» (явный шаг в сторону смягчения «воспитательных мер для родителей»). В органы опеки и милицию в прошлом году поступили 37 000 сообщений о детях, находящихся в социально опасной ситуации – изъятием детей завершился только каждый шестой случай. А число воссоединенных семей стало рекордным за десятилетие – в прошлом году 8, 35 процента детей вернулись к исправившимся (будем верить) родителям.
Еще два года назад Министерство образования разослало региональным органам опеки письмо «О повышении эффективности деятельности органов опеки и попечительства по профилактике социального сиротства». Уязвленный статистикой 2007 года, давшей наибольшее за десятилетие количество родителей-«лишенцев», Минобр потребовал не увлекаться мерами административного воздействия и «сосредоточиться на профилактической и реабилитационной работе с семьей». Также было рекомендовано усилить работу на «ранней стадии семейного неблагополучия» – то есть начинать влиять на родителей еще не «конченых», но уже проявляющих определенные симптомы асоциальности. Иными словами, делать все, чтобы только не доводить до лишения. Сказано – сделано: органы опеки начали работать с «ранними неблагополучиями» – что, в общем-то, и должны были делать согласно 121 статье Семейного кодекса, да руки доходили только до самых отмороженных. Теперь взялись не за самых.
Загадочный мотив
«Не самые» – уже не очень способные содержать и воспитывать детей, но еще способные к протесту – начали возмущаться: мы что, алкаши? Ну, не алкаши, признает система, но отчего дети у вас в голодных обмороках, а в комнате сгнивший пол, а у младшего нет зимней обуви? Занимайтесь, исправляйтесь, обустраивайтесь. А то что? А то отнимем. Букет родительских девиаций и в самом деле не ограничивается глаголами «пьет и бьет», – ребенок может голодать, потому что мама пребывает в многолетней депрессии, или сутками находиться на улице, потому что в 11-метровой комнате появилось двенадцатое по счету дитя. Классический пример – громкое дело многодетной матери из Петербурга Веры Камкиной, женщины непьющей, социально безобидной, но запустившей родительское дело по самое не могу. Или дело жительницы Воронежа Людмилы Б. – дамы безвредной, страдающей, однако, психическим заболеванием и отказывающейся от лечения. Должна ли опека безмятежно наблюдать, как шестилетняя дочь Людмилы – прелестная и не по годам развитая девочка – целыми днями собирает бутылки? Недавняя история московской интеллигентной семьи Кузнецовых: бытовые условия в квартире настолько потрясли службистов, что детей, с согласия родителей, забрали на время ремонта; родители быстро пожалели о согласии и заявили интернет-общественности об изъятии «за долги по ЖКХ». Все завершилось хорошо: горячая волна сочувствия привела в дом энтузиастов, Кузнецовым сделали ремонт, детей вернули. (Большая часть превентивных досудебных изъятий совершается с письменного согласия родителей, – задним числом родители заявляют, что согласились под давлением, под угрозой лишения родительских прав через суд. Загадочнейший мотив! Если некие инстанции потребуют от нас подписать дарственную на квартиру или машину, угрожая в противном случае «отобрать через суд», мы пожмем плечами, а то и вовсе засмеемся. А вот с детьми – почему-то срабатывает.)
Правда не интересует
Мощнейшая медийная кампания против опеки началась в феврале уходящего года. Началась, как многое в России, дуриком, на горлопанстве и хриплой политической демагогии с привкусом психической атаки. Весь Интернет спасал троих детей рабочего активиста из Дзержинска Сергея Пчелинцева, отнятых «за политику» (первый мотив для СМИ) или, по другим утверждениям, «за бедность». Пришли мерзавцы в погонах, забрали троих крошек, приказали за месяц привести жилье (комнату в общаге) в порядок и устроиться на работу. А на какие деньги ремонтироваться? А где работу найти? А детишек моих куда, домашних, хорошеньких – на органы? Россия содрогнулась.
Прояснилось: милиция и вправду забрала детей через две недели после того, как их оставила мамаша (просто ушла к возлюбленному солдату из ближней части, дело молодое), – правда, не троих детей забрала, а двоих: двухлетняя Анечка к тому времени уже год как был сдана родителями в дом малютки, и за этот год они навещали ее целых два раза. Двое малышей остались – в феврале-то! – в комнате без стекол, кое-как забитых фанерой, у старшего мальчика не было горшка, пятимесячную девочку кормили какой-то пригорелой кашей (сатрапы до того дошли в своем цинизме, что выложили в сеть видеосъемку изъятия). Сергей Александрович лично отвез детей в дом малютки, написал все положенные расписки («Прошу забрать…моя жена ушла от меня к другому молодому человеку. Я остался с двумя детьми в комнате и соответственно не мог выходить на работу и кормить детей…признаю, что супругу ударил»), – а потом обратился в СМИ с набатом. И понеслось: за бедность, за политику…люди мира, на минуту встаньте, пикеты, бесчисленные интервью, счета помощи, хроники сопротивления, старинная русская песня «ненавижуэтустрану».
Правда уже никого не интересовала. Нижегородские журналисты сдержанно писали: «Пчелинцев дурит людей», жители Дзержинска изумлялись на форумах: «алкаш, аферист, тунеядец», – но новость уже взбудоражила гражданское сознание. Журналисты топали ногами: это за политику! мы хотим за политику! И даже феерическое, на грани похмельного припадка поведение Сергея Александровича на ток-шоу «Пусть говорят» не порушило его политического сияния. Всемирно отзывчивый интернет собрал много денег, супруга опомнилась и покинула солдатские объятия, товарищи помогли сделать добротный ремонт, – детей, как и обещали, отдали. Измордованная федеральными СМИ Дзержинская опека, потрясая ворохом отказных заявлений («сам писал, сам!»), ринулась было в суд за лишением родительских прав, да куда там, отказали. Нынче Сергей Александрович – настоящий праводетозащитник, одно из первых лиц антиювенального резистанса. Пишет: «Щупальца международного ювенального спрута…» Про детей пишет мало. Будем верить, что у детей все хорошо.
Правозащитной грудью
По информационному лекалу «дела Пчелинцева» выкраиваются почти все медийные версии детоизъятий. Сперва вбрасывается мотив, рисуются стигматы – «за бедность», «за малую жилплощадь», «за долги по ЖКХ» начинается истерика в блогах, мамаши в ужасе примеряют ситуации на себя – ну, у кого из нас нет долгов? у кого из детных порядок в доме? У кого в холодильнике соответствующий возрасту ребенка баланс белков, жиров и углеводов?
Подмена фабулы – прием простейший, но публике и не нужны сложные. Чем примитивней вброс – тем эффективней. Уж как по-разному работают два зачина: «У пьющей матери временно отобрали дочь» и «Ребенка забрали за долги по ЖКХ». Первый вызывает зевоту, второй – законное гражданское бешенство. Да, за долги за ЖКХ, на голубом глазу перечисляет московская малярша Юлия Г., еще за то, что я формально безработная, и за то, что я после лечения в психиатрической клинике не встала на учет, – и этот реестр ничтоже сумняшеся перепечатывают десятки сетевых и онлайновых СМИ, а также сотни блогеров. Опека, однако, отвечает: дама запойная, стоит на учете в милиции несколько лет, лишать пока не будем (в светлые дни – любит дочь, заботится), но меры принимать нужно; канал НТВ невнятно проговаривает что-то о праздновании 8 марта, завершившимся больницей. Тут бы впору понять, что действительное положение дел несколько сложнее, чем наша эмоция материнской солидарности, и что выносить окончательное суждение, не изучив всех обстоятельств, по меньшей мере безжалостно по отношению к ребенку. Что кроме «отнять» или «оставить» есть и промежуточные, временные, компромиссные варианты, – и, скорее всего, они должны помочь в этой ситуации. Нет, зачем же вдумываться, зачем вникать в матчасть, – мы встанем всей правозащитной грудью, будем давить коллективную слезу и повторять, что любая «какая угодно» родная мать лучше казенного дома (достаточно одного посещения детского дома и беглого просмотра личных дел воспитанников, чтобы навсегда излечиться от этой иллюзии).
По той же схеме разворачивался детозащитный скандал вокруг семьи Галактионовых из Владимира у которых отобрали двух детей «за тесноту». Опровержениями мало кто заинтересовался («Супруги призывают не слушать тех, кто говорит, что они пропили обе свои квартиры…»), – и это нелюбопытство уже типично, потому что главное – не положение ребенка, а возгон волны. Между тем найти в детском доме ребенка, отнятого у родителей добропорядочных (то есть дееспособных+непьющих+обеспечивающих себе и детям хотя бы прожиточный минимум) – очень затруднительно. Зато примеров, где опека просмотрела трагедию, не вмешалась вовремя, – предостаточно. Дети-маугли, выросшие не на заимках, но в больших городах, многоквартирных домах, на виду у соседей, «на миру» – не желтогазетный продукт, это новейшая реальность. Екатеринбург, Нижний Новгород, Чита, Кемерово, Качканар. Застенчивая опека два года не входила в нижегородскую квартиру, где после смерти бабушки превращался в урчащее животное Женя Барсуков, ранее – просто милый мальчик, не последний ученик в своей коррекционной школе.
Семьи в фокусе
Однако объяснять нынешнюю кампанию «борьбы с киднеппингом» исключительно кликушеской природой блогосферы было бы упрощением. Действующая структура опеки и в самом деле генерирует конфликты – просто в силу того, что службы опеки (надзора) и службы «собеса» (помощи) трагически разведены. Семьи, оказавшиеся в фокусе муниципального внимания, социально инфантильны – зачастую просто не знают о своих материальных правах, не умеют оформить пособия, не подозревают о возможности получения субсидий и кредитов. Да, детей не забирают за долги по ЖКХ, – но при большой задолженности трудно получить выписку из домовой книги, необходимую для начисления пособий. Да, детей не отнимают за бедность, – но зачастую привести жилье в минимальный порядок невозможно именно потому, что некуда устроить детей на это время (кроме инфекционной больницы, что и предлагает опека), – и дом превращается в жуткий сарай, продуваемый всеми ветрами. Проблема не в том, что у нас злая опека, – проблема в том, что нет прочного института социальных работников для тех самых «небезнадежных», пограничных родителей, своего рода кураторов, которые помогли бы не только справки собрать, но и записать в очередь на получение социального жилья, прикупить стройматериалы по льготным ценам, организовать волонтерскую помощь, устроить папаше или мамаше бесплатное и анонимное (на другое они не согласны) лечение. Есть маломощный консалтинг и службы социальной поддержки семьи, но до них еще надо дойти, записаться, государственная помощь существует в заявительном режиме, то есть требует как минимум волеизъявления проблемной семьи. А мобильные социальные службы (те, которые входили бы в дом не с проверкой, а с предложениями помощи) – пока что региональная редкость (как в Тюменской области) или столичная экзотика.
Слеза родителя
И все же дело не только в недостатке конструктивной помощи. И даже не в том, хороша или плоха опека (бывает и плоха, и несправедлива, здесь есть что вспомнить – дело семьи Лапиных из Балашихи, дело «хорольского священника», благополучно завершившееся, и очень неоднозначную историю Елены Орловой из Красноярска). Битва с фантомным государственным киднеппингом выгодна в первую очередь тем, кто понимает родительство как право, а не сумму обязанностей перед ребенком. И если мы участвуем – по безмозглому ли прекраснодушию, по холодному ли освободительному расчету – в распространении большого вброса «отбирают за бедность», «за долги по ЖКХ» или «за инакомыслие», не интересуясь тем, что произошло «на самом деле» – мы работаем на сохранение действительных причин семейной катастрофы. Политизация такой трепетной темы не способствует ее решению. Происходит обратное: маргинальность легитимизируется, нерадивый родитель, награжденный орденом «умученного кровавым режимом», раздувается сознанием своей общественной важности, а голодное и запущенное дитя становится еще более голодным и еще более запущенным. В протестном хозяйстве, конечно, всяк пригодится, но действительность, в которой слеза необразцового родителя почему-то вдруг стала премного тяжелей слезы ребенка, вызывает все больше и больше вопросов.
Евгения ДОЛГИНОВА
