Влас Дорошевич (журналист, театральный критик, известный фельетонист конца XIX – начала XX века. – Ред.) писал о Владимире Долгорукове: «Он был «правитель добрый и веселый».
Он, никого не стесняя, никого не боясь, свободно, запросто «бродил в толпе народной» в саду «Эрмитаж».
Открывал старик верхом на белом коне катанья 1-го мая в Сокольниках и 22-го июля в Петровском парке.
Актрисы перед бенефисом возили ему программы, отпечатанные на атласной ленте, – а он подносил им букеты, перевязанные вместо лент брюссельскими кружевами, шалью или шелковой материей на целое платье».
Москва же при нем процветала.
Триумф генерал-губернатора
Князь Владимир Долгоруков родился в 1810 году в Москве. Отец – статский советник, пятый класс по табели о рангах. В девятнадцать лет окончил школу гвардейских подпрапорщиков, делал военную карьеру. Правда, не столько стрелял, сколько занимался военным хозяйством. В будущем этот опыт ему пригодится.
Дослужился до полковника. А в 1865 году 55-летнего князя назначили генерал-губернатором Москвы.
Газовое освещение, конка, храм Христа Спасителя, памятник Пушкину, Исторический музей, Политехнический музей, Петровская сельскохозяйственная академия – это все появилось при нем. И если конка была, в общем, достижением цивилизации и появилась бы, возможно, при любом правителе Москвы, то про остальное этого не скажешь.
В 1875 году москвичи отмечали десятилетие пребывания Долгорукова в должности. Жители города за это время успели его полюбить. Мало кто, будучи генерал-губернатором, удостаивался таких высоких почестей. И притом искренних. Дума ему присвоила звание почетного гражданина Москвы. А спустя два года жители Новослободской улицы добились, чтобы ее переименовали в Долгоруковскую.
Тогда же появилось Долгоруковское ремесленное училище, оно же приют «для малолетних нищих». Училище в первую очередь предназначалось для детей и подростков, задержанных полицией за попрошайничество.
Здесь проживали и учились мальчики от восьми до четырнадцати лет. Они осваивали разные востребованные профессии – токаря, столяра, сапожника, переплетчика и так далее.
Князь был не из тех, кто всеми правдами-неправдами перетягивает все ресурсы, до которых может дотянуться, на объект, который возглавляет. Совсем наоборот. Долгоруков видел Москву частью великой России.
В частности, когда в 1877 году началась Русско-турецкая война, под его руководством в Москве и в Московской губернии было создано около 20 комитетов общества Красного Креста. Собрано около 1 500 000 рублей для этого общества. 2 220 000 рублей – для приобретения военных судов. Выстроен госпиталь на 2400 кроватей. Сформированы санитарные поезда. И так далее.
В это непростое время Москва не должна была ударить в грязь лицом. Она и не ударила.
Прямо со стройплощадки
Методы управления Долгорукого были довольно экзотичны. Как-то раз к одному из московских купцов прямо на стройплощадку приехал адъютант Владимира Андреевича и срочно пригласил его к генерал-губернатору. Тот был весь в известке, в цементе. Попросил разрешения хотя бы умыться и переодеться. Но адъютант ответил:
– Князь особенно наказывал привезти вас, не нарушая порядка вашего дня, – таким, каким я вас найду на работе.
Купца сразу провели в столовую. Важный лакей сервировал обед. Увидев купца, он поморщился и произнес:
– Ты смотри насчет серебра-то – ни того. Оно у меня все считанное. Мигом выведем, и оглянуться не успеешь.
После чего в столовую вошел сам Долгоруков.
По нынешним меркам, случалось, что князь превышал полномочия. Владелец газеты «Московский листок» Николай Пастухов, например, затеял публиковать роман про разбойника Чуркина. С продолжениями. И со временем, от номера к номеру, этот действительно страшный, кровавый разбойник делался все благороднее, великодушнее и справедливее.
Владимир Андреевич потребовал от Пастухова в ближайшем же номере «удавить или утопить» разбойника. Сказал, что иначе закроет газету.
Но все это – не ради своей выгоды, а исключительно для пользы горожан.
Благотворитель в генерал-губернаторском кресле
Владимир Андреевич и сам не жалел денег на благотворительность, и умело сподвигал к этому окружающих. Москвичи утверждали студенческие стипендии его имени – Долгоруковские.
В 1882 году «Московский листок» опубликовал сообщение: «В Леонтьевском переулке, в доме Мичинера в 8 часов вечера состоялась первая проба телефонного сообщения его квартиры с Императорским Большим театром. Сбор с посетителей «телефонной» оперы, как известно, предназначается на усиление средств Общества спасения на водах и в пользу детского приюта имени князя Владимира Долгорукова».
В том же году при Мясницкой больнице для чернорабочих открылось Долгоруковское училище повивальных бабок. Бесплатные места в больницах – тоже долгоруковские. И так далее.
Когда Исаака Левитана выселяли из Москвы – по указу Александра Второго, запрещающего евреям жить в первопрестольной, – он смог остаться именно благодаря персональной стипендии генерал-губернатора Москвы. Владимир Андреевич видел его работы в Училище живописи, ваяния и зодчества и понимал, помощь тут необходима.
Он много помогал нуждающимся из своих собственных денег. А они у Долгорукова имелись – он был женат на богатой княжне.
Не стеснялся использовать административный ресурс. К примеру, охотно устраивал отпрысков небогатых москвичей в бесплатные учебные учреждения. Генерал-губернатор любил умных и образованных людей.
Всячески поощрял благотворительность со стороны других. Бывало, что определенно намекал московским богатеям на необходимость того или иного пожертвования.
Был по-особому изобретателен. Однажды известный трактирщик Андрей Лопашов категорически отказался пожертвовать на одну благотворительную лотерею. Узнав об этом, Долгоруков вызвал к себе Лопашова на девять часов вечера и продержал в приемной до двух ночи. Когда Лопашов все же вошел в кабинет генерал-губернатора, он первым делом протянул Владимиру Андреевичу несколько тысяч – на лотерею. Предприниматель был готов на все, чтобы быстрее лечь в постель. Но не тут-то было.
– Большое спасибо, – сказал Долгоруков. – Я так и знал, что здесь какое-то недоразумение. А теперь прошу отужинать со мной.
И сделал широкий приглашающий жест в сторону соседней комнаты, где уже был накрыт роскошный стол.
И донельзя польщенный Лопашов несколько лет хвастался тем, что ужинал вдвоем с «хозяином Москвы».
Долгоруков любил и праздновать, и угощать. Влас Дорошевич вспоминал, что он «давал два бала ежегодно», на которых вся Москва пила – душа меру знает! – взятое в кредит шампанское Гулэ из огромных выдолбленных глыб льда».
Про Долгорукова ходили всякие немыслимые слухи. Якобы он в Сандуновских банях пользовался только серебряными шайками и тазиками. Впрочем, Москва всегда была большой любительницей слухов.
Отставка
Юбилеи долгоруковского правления отмечали раз в пять лет. Самым ярким был последний, четвертьвековой. Торжества продолжались три дня – с иллюминацией и народными гуляньями.
Когда после молебна Владимир Андреевич вышел из храма Христа Спасителя, огромная толпа народа закричала «Ура!». Затем генерал-губернатор отправился в свой знаменитый особняк на Тверской улице и принял там 280 депутаций поздравителей. Потом был бал, и в нем участвовали три тысячи приглашенных.
А спустя несколько месяцев «хозяина Москвы» отправили в отставку. По одной версии, Долгоруков стал очень сильно раздражать императора.
Узнав о собственной отставке, Долгоруков разревелся как младенец и забормотал нелепое:
– А часовых… часовых около моего дома оставят? Неужели тоже уберут… и часовых?!
По другой версии, генерал-губернатор сам просил освободить его от должности. Он очень сильно сдал в смысле здоровья. Да, конечно, на борьбу с его недугами направили новейшие достижения медицины. Однако выглядело все это трагикомично.
Алексей Ремизов (русский писатель и художник-график, один из ярких представителей русского модернизма. – Ред.) описывал визит к Владимиру Андреевичу своего отца: «Князь Владимир Андреевич Долгоруков… весь с головы до ног был искусственно составной: обветшалые, подержанные члены заменялись механическими принадлежностями со всякими предохранителями и вентиляцией: каучук, пружина, ватин и китов ус, и все на самых тончайших винтиках – подгофрено, накрашено и завито».
Что бы там ни было, Москва стала другой. Влас Дорошевич сокрушался: «Настал пятнадцатилетний «ледяной период» истории Москвы. Период аракчеевщины…
Пришли новые люди на Москву, чужие люди. Ломать стали Москву. По-своему переиначивать начали нашу старуху.
Участком запахло.
Участком там, где пахло романтизмом».
* * *
В 1891 году Долгоруков скончался. Сердце остановилось. Ему был 81 год.
Похоронили его на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга. Хотя следовало бы в Москве.
Москвичи назвали в честь своего любимого генерал-губернатора еще одну улицу. Чтобы не путаться, ей дали несколько иное имя – Владимиро-Долгоруковская. Сейчас это улица Красина. А бывшая Новослободская, пробыв почти весь прошлый век Каляевской, вновь стала Долгоруковской.
