Все побежали, и я побежал. Хотела, было, написать колонку на тему бытийного вопроса Хайдеггера, да опять не судьба. Воронка общественного вкуса затягивает в водоворот, которому сопротивляться бесполезно – утекаешь вниз головой так, что, как у незабвенного Икарушки, только ножки торчат. Как только не высказалась общественность по поводу первоканального марафона для Русфонда в пользу Жанны Фриске.
Перечислять в колонке – только накручивать километраж. Не стану. Но у всех, простите, рефлексий – начиная от претензий к репертуару умирающей поп-певицы и заканчивая умилительными ликбезами для Амбиндера – есть один сквозной мотив. Мотив этот заключается в том, что надо срочно найти виноватого. Если не найти кого-то или что-то, куда немедленно можно навесить большую медаль вины, то не закроется ни один среднерусский гештальт. Виновата Жанна, что пела не то, виноват Первый канал, что выжимал слезу прессом одиозного ток-шоу, виноват Русфонд, что немилосердно в голову фандрайзингового поезда поставил звезду, а детей прицепил скромными вагонами, виноват лично Панюшкин, что плохо объясняет, виновата публика, которая про Панюшкина вообще первый раз слышит, и государство, конечно, без него никак.
Но все же одно обвинение выделю особо. На сайте Радио «Свобода» обозреватель Михаил Соколов умудрился призвать к ответственности весь благотворительный сектор: «Никто из представителей «прогрессивной общественности», готовых в который раз брать деньги у народа России на благое дело лечения тяжелобольных, не желает говорить вслух, что они годами делают это в первую очередь из-за абсолютно порочной социальной политики путинского государства. Никто из общественных активистов, просящих у народа деньги на благотворительных телемарафонах, публично не предлагает власти поменять свою политику, не считает нужным потребовать изменить бюджет в пользу здравоохранения. Я этого не слышу и сейчас».
Первая ошибка, которую сделал обозреватель – пунктуационная. Не стоило в этом контексте прогрессивную общественность брать в кавычки. Ибо она самая прогрессивная и есть. Именно в благотворительности формируются самые передовые социальные технологии. И именно в благотворительности та или иная социальная проблема вообще изначально артикулируется. Обозреватель никогда бы мог не узнать, например, слова «муковисцидоз», если бы не благотворительность – потому что только в системном филантропическом поле этот диагноз вообще обрел статус проблемы (а проблема – это то, что предполагает решение или его поиск), а у Минздрава такой проблемы не было вообще (родился ребенок с дефектным геном и, по конвенции врачей, помер к 10 годам – нет никакой проблемы).
Если бы не прогрессивная общественность, большинство политических обозревателей бы не узнало про больных буллезным эпидермолизом, которых всего-то 1 на 50 тысяч новорожденных – разве это проблема для здравоохранения? Но редкий диагноз стал проблемой благодаря благотворителям. Если бы некоммерческий сектор, формулирующий проблему, поднимающий ее на щит, отчасти фетишизирующий ее, надоедающий публике играми фандрайзинговой фантазии, мы бы не имели сегодня сотни и сотни решенных физиологических загадок – в виде лекарств, методов, доказательств эффективности и – как следствие – утвержденных уже минздравовских протоколов и программ.
Симметричным ответом на обвинение благотворителей в том, что они не ломают порочную социальную систему, а всего лишь собирают «деньги с народа», могло бы стать мое возмущение, почему политический обозреватель не пишет репортажей из провинциальных интернатов? Но я почему-то отдаю себе отчет в том, что нет ничего глупее такой претензии. «Ломать порочную систему» и «собрать деньги с народа» – это просто разные профессии.
Комментаторы стиля «благотворители мешают брать минздрав за мягкое место» не понимают целый ряд базовых вещей. А именно. Во-первых, лучшие системы здравоохранения – в тоталитарных государствах, увы. (Одной из самых лучших в мире, например, считается система здравоохранения на Кубе). Но поскольку мы не хотим жить в тоталитарной стране, мы априорно выбираем плохую систему здравоохранения (например, одна их худших в Англии).
Деньги в системе, безусловно, имеют значение. Но они не отменяют, а напротив, способствуют расцвету внебюджетной активности. Например, в России на здравоохранении 3% ВВП. В США – 12%. Однако, самая мощная чэрити-махина развита именно в Штатах. Почему? А потому, что здравоохранение – это такая штука, где правит частный случай: жизнь, смерть, удар, кровоизлияние, опухоль на мозге красивой молодой женщины. Здоровье – это не системная вещь. Ее воплощает отдельный носитель.
Очень трудно строить систему, которая целиком и полностью состоит из миллионов частных случаев. Чем лучше система, тем больше запрос у общества на учет этих частностей – по принципу, тому вы уже помогаете, и тому печень пересаживаете, и донорский костный мозг у вас на каждом углу, а теперь и мне помоги – с моим генетическим синдромом, встречающимся 1 раз на 200 000. И зазор между реальностью «частных случаев» и системой, адресованной ей, никогда не сокращается. И этот зазор заполняется благотворительностью. Чем богаче система здравоохранения, чем свободней государство, чем оно либеральней, тем больше требуется внебюджетной здравоохранительной активности. Эта активность создает все больше сигналов от «частных случаев», тех, что были раньше погребены под толщей более общих частных случаев. Сигналы поступают в систему. Система меняется и становится совершеннее. И эта функция тех, кто «лишь собирает деньги с народа» (я опускаю расшифровку этого «лишь», за которым стоит сложнейшая профессия фандрайзера).
А вот «предлагать публично власти поменять социальную политику» – это совсем другая функция и совсем другая работа. Для нее тоже существует некоммерческий сектор. Но это сектор – политический. Политический обозреватель высекает сам себя. Всем своим рассуждением он до неприличия обнажает свою неискушенность в устройстве социальной сферы.
Откуда же эта неискушенность? Она от того, что под политикой обозреватель понимает то, как чихнул премьер-министр на гайдаровском форуме. И никогда не понимает под политикой то, как живет пожилой паралитик в психоневрологическом интернате. Обозреватель не видит в этом политики. Но при этом призывает заниматься политикой тех, кто хочет срочно сию минуту помочь раковому больному заплатить за клинические манипуляции. Так вот, порочность системы стоит не на том, что собирая деньги и кровь, благотворители параллельно не выходят с вилами на Минздрав. Порочность укрепляется тем, что политические обозреватели редко заглядывают туда, где страдает человек, полагая, что политика живет в Кремле, а не в душной палате психбольницы.
