Судя по сохранившимся снимкам, он любил фотографироваться сидя и один. Так меньше бросались в глаза его маленький рост и тяжелый горб за спиной. Он разбирался в ракурсах и понимал, как нужно повернуться к камере. Носил щегольские костюмы и торчащие в разные стороны усы – все это отвлекало от особенностей телосложения, которых он страшно стеснялся.
«Таинственный остров»
115 лет назад, 8 ноября 1905 года скончался художник Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов. Он прожил недолго, всего тридцать пять. Виною тому была детская травма.
Родился Борисов-Мусатов в Саратове в 1870 году, в семье железнодорожного служащего Эльпидифора Борисовича Мусатова. До трех лет все было хорошо. А потом – падение со скамейки, травма позвоночника – и начинается новая жизнь.
С постоянными болями, сильной задержкой в росте и горбом он с каждым месяцем становился все больше. С гимнастикой не ради удовольствия, а для здоровья, «через не могу», с корсетами и безобразной ортопедической обувью.
Казалось бы, совсем безрадостная жизнь. Но нет – просто радость теперь находилась в другом.
Возможно, если бы не этот случай, не было бы никакого художника Борисова-Мусатова. Вместо него существовал бы простой волжский паренек, гонял бы голубей, воровал яблоки, а может, и связался бы с плохой компанией. Глебучев овраг – «столица» криминального Саратова – славился тогда на всю Россию.
Но из-за травмы Виктор вынужден вести спокойный образ жизни. Прочих вариантов просто нет. И мальчик неожиданно увлекся рисованием, а затем и живописью.
Рисовать Виктор начал в шесть лет. Он вспоминал: «Около Саратова на Волге есть остров. Этот остров называется Зеленым. В детстве он был для меня чуть ли не «Таинственный остров». Я знал только один ближайший его берег. Он был пустынен, и я любил его за это. Там никто не мешал мне делать первые робкие опыты с палитрой».
В четырнадцатилетнем возрасте Виктор Мусатов оставляет Саратовское реальное училище и под руководством саратовского художника и педагога Василия Коновалова начинает осваивать живопись.
Уже в 16 лет он пишет первую серьезную работу, она сейчас хранится в «Третьяковке».
Картина называется «Окно». В ней необычно все. Кусок стены. На ней, действительно, окно. Ставни распахнуты, окно раскрыто – лето. Под окном цветет сад – подсолнухи, настурции. А само окно – непроницаемая черная дыра. Там – приватная жизнь, и в нее зрителя не пустили.
Очень точно написал о творчестве художника его младший современник Андрей Белый (у них, кстати, было очень много общего): «Велика власть чар музыкальных в произведениях Борисова-Мусатова, – власть чар ласковых да улыбчивых. Вихрь звуков, тихая зеркальность напевов мелодийных, нарастая, повисли в пространствах души внимающей, – и словно осадились росами хладными мусикийские вздохи; и в туманности чар зачалась симфония облаков, шелка и розовых-розовых гирлянд.
И звуки из хаоса небытия вызвали образ прошлого родимый».
Белый говорил, что будто сам Эол – древнегреческий полубог, повелитель ветров – стоял за плечом у Мусатова и нашептывал ему красочные гаммы.
«Водоем» и «Призраки»
Через несколько лет после удачного дебюта Виктор Эльпидифорович начинает заниматься в студии Саратовского общества изящных искусств. Затем в Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве. Этого мало – и Мусатов поступает в Академию художеств в Петербурге.
Увы, неожиданное обострение и операция на позвоночнике делает дальнейшее пребывание в столице невозможным, не подходит климат.
Остается Москва, а затем и Париж. Но воспалительный процесс в проклятом позвоночнике опять усиливается. Художник терпит до последнего, но силы иссякают, боли нарастают, и он снова ложится под хирургический нож.
Тем не менее в Париже он проводит три зимы: «Мои художественные горизонты расширились, многое, о чем я мечтал, я увидел уже сделанным, таким образом, я получил возможность грезить глубже, идти дальше в своих работах».
В конце концов Виктор Эльпидифорович окончательно возвращается в Россию, в родной город Саратов. Дома, на Волге ему, безусловно, комфортнее. Нет, художник не живет отшельником. Он много ездит и в Москву, и в Петербург, он постоянно выставляется, у него множество друзей. Но то, что считается домом, все же находится в Саратове.
В 1902 году Борисов-Мусатов (первую часть своего творческого псевдонима он взял от имени деда, которого сильно любил) побывал в Зубриловке – усадьбе Голицыных-Прозоровских. Там он пишет работу, которую принято считать одной из главных в его творчестве.
Картина называется «Водоем». На берегу усадебного пруда изображены две самых близких ему девушки – невеста и сестра. И снова все, что мы так любим в произведениях Борисова-Мусатова: таинственное марево, буйные краски, радость, грусть и щемящая сладкая боль.
Искусствовед Владимир Станюкович вспоминал: «Мы пришли к Виктору из мутной жизни. Мы были ослеплены, красками, не понимали… Изумленные, мы сидели перед картиной и долго молчали. Стояла тишина. Виктор ходил в другой комнате. «Как хорошо… Боже, как хорошо!» – прошептал кто-то тихо. И широкая струя счастья залила наши сердца… Мы сразу встрепенулись, заговорили, зашумели – счастливые, радостные. И Виктор улыбался, радостно смущенный».
В той же усадьбе появилась и другая знаменитая работа – «Призраки». Сестра художника писала: «Глубокая осень в Зубриловке также увлекла брата по своим блеклым тонам красок умирающей природы… Возле дома, где он нас писал в солнечные летние дни, краски уже были печальные, серые, все гармонировало с темным осенним небом, покрытым тучами.
Казалось, что и дом замер с окружающей его увядающей зеленью. Это и дало настроение брату написать картину – «Призраки»… Он лично пояснял нам, как я помню, будто с окончанием жизни опустевшего помещичьего дома – «все уходило в прошлое», как изображены им на первом плане картины удаляющиеся призрачные фигуры женщин».
Русская усадьба была стихией Виктора Эльпидифоровича.
На Мусатовском косогоре
Со временем даже Саратов начал казаться художнику чересчур многолюдным и шумным. Впрочем, он таким и становился – двадцатый век входил в свои права. Борисов-Мусатов переезжает в Подольск. Там и спокойнее, и к Москве ближе.
И снова подарок судьбы – усадьба Введенское. Виктор Эльпидифорович вновь очарован. Москвовед Алексей Николаевич Греч так писал о Введенском: «На высоком пригорке дом. По крутому откосу, обрамленному деревьями парка, спадает затененная просека. Стены и колонны дома, полускрытые пригорком – в прозрачных розовых отсветах последних догорающих солнечных лучей. Ярко пламенеют в еще светлом небе облака. Огнями блещут стекла в окнах, точно в доме праздник или, может быть, пожар?
И, стоя внизу перед этой картиной, вдруг вспоминаются холсты Борисова-Мусатова. Ведь именно этот дом в Введенском излюбленным мотивом проходит в его живописных образах. Именно Введенское – декорация для мусатовских девушек, нереальных, призрачных, как марево».
Художник был здесь всего-навсего несколько дней. Но очаровался им настолько, что облазил его весь со своим фотоаппаратом, и впоследствии не раз использовал в работе. Один из современников писал, что на основе этих кодаковских «черновиков» впоследствии «создалась целая серия работ… Причем в его работах снимок часто передан почти дословно – в смысле расположения аксессуаров… Однако кто бы мог упрекнуть его в фотографичности?»
И, разумеется, много писал с натуры – «Дом в Введенском. День», «Дом в Введенском. Вечер», «Дом в Введенском на закате».
А после – переезд в Тарусу. Там Борисов-Мусатов живет по приглашению искусствоведа Ивана Цветаева, основателя Музея изобразительных искусств и отца поэтессы Марины Цветаевой.
Вот где художник, казалось, нашел свое место. Ему нравится все, включая семейство Цветаевых. Плавать с ними в лодке по Оке – сплошное удовольствие.
Анастасия Цветаева писала о жилище художника: «Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень… Старая скамья под огромной ивой еле видна – так густо кругом. В высоком плетне – калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними – малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка».
Увы, мало денег. Художник известен, востребован, у него много друзей. Саратовская пресса сообщает: «Небезызвестный саратовской публике местный уроженец художник В.Э.Борисов-Мусатов продал меценату г. Гиршману за 4000 руб. две из своих картин «Водоем» и «Гобелен» (удостоенные Поленовской премии)».
Но он принципиально не снижает цены – продает пусть и задорого, но очень мало. Говорит: «Я не хочу, чтобы московские купцы диктовали цену моим картинам».
Не обходится и без накладок. Борисов-Мусатов писал о работе над особняком Дерожинской, в Москве, рядом с Пречистенкой: «Моя фреска потерпела фиаско. Сделал я четыре акварельных эскиза, и они всем очень понравились… Владелица же палаццо, где нужны эти фрески, благородно ретировалась, предложив за них гроши».
А московская Трамвайная комиссия отвергла эскизы для украшения депо.
Картины художника покоряют Москву, Петербург и Париж. Его имя в афишах, в газетах, в салонных беседах. Материальное положение Борисова-Мусатова вот-вот должно поправиться. Но, к сожалению, все больше и больше подводит здоровье, и тут на улучшение нет никаких надежд. К проблемам с позвоночником присоединяется заболевание почек.
Художник пишет Александру Бенуа: «Теперь я сижу в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грез и фантазий среди березовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей…Вы думаете, я скучаю? Нет. У меня времени не хватает каждый день. Хоть я сижу дома…Я создал себе свою жизнь».
И осенью 1905 года в Тарусе Виктор Эльпидифорович умирает.
* * *
Сергей Маковский писал: «Мусатов – одна из самых трогательно-страдальческих фигур в русском художественном пантеоне. Маленький, больной горбун от рождения, он прожил свой недолгий век в мечтах – даже не о прошлом, а о каком-то своем призрачном мире нежности и красоты, который окрашивался для него в увядшие цвета белоколонных барских затиший».
Виктор Эльпидифорович за всю свою жизнь написал 77 картин. Этого ему хватило, чтобы стать великим.
Борисова-Мусатова похоронили прямо на берегу Оки. Место это до сих пор называют Мусатовским косогором. На надгробии – фигура уснувшего мальчика. Многие называют его утонувшим. Якобы художник его вытащил, но к жизни мальчик не вернулся.
Конечно, ничего такого не было. Просто аллегория со спящим мальчиком понятна далеко не всем.
