Эта история о том, как фатально внешнее заслоняет главное – своего рода благотворительная притча. Козьма Терентьевич Солдатенков – одна из наиболее необычных фигур в истории российского меценатства. Современник Павла Михайловича Третьякова, он занимался, вроде бы, примерно тем же самым – зарабатывал деньги, а на заработанное покупал картины выдающихся или, по крайней мере, перспективных художников. Подчас одних и тех же художников. Тем не менее, отношение в богемном обществе к ним было разное.
Павла Михайловича любили, уважали и побаивались. Когда он появлялся в чьей-то мастерской, его встречали с трепетом. Демонстрировали все самое яркое и интересное. Сами готовы были приплатить – лишь бы картина оказалась в знаменитой галерее. Да и не надо было Третьякову посещать все эти мастерские – сами к нему шли, и сами приносили, и показывали, и с трепетом ждали решения.
О совместных разгульных досугах с художниками – чем грешил, к примеру, Николай Павлович Рябушинский – речь в этом случае даже не шла. Совершенно равнодушный к алкоголю, презирающий любую праздность, Павел Третьяков ни в коей мере не годился в собутыльники. Дорожил каждой минутой своего времени. Когда к супруге приходили гости, сразу же уходил в свой кабинет. И этот образ жизни, эта неземная, а какая-то космическая отстраненность от мирских благ, делали знакомство с Третьяковым еще более заманчивым, более статусным.
Совсем другое дело – Солдатенков. Он был старше Третьякова на 14 лет, но когда Павел Михайлович решил заняться коллекционированием – то есть в 1850-х годах – он даже не вспомнил о существовании Козьмы Терентьевича. У Третьякова – другие кумиры. В частности, член Петербургского Общества поощрения художников Федор Иванович Прянишников.
А между тем, в своем особняке по нынешнему адресу Мясницкая, дом № 37, царствовал Козьма Терентьевич Солдатенков, «мясницкий меценат», как его прозывали художники. Или «мясницкий Медичи» – но это уже с оттенком иронии.
Вера Павловна, дочь Третьякова, так описывала Солдатенкова: «Он всегда летом ходил в сером сюртуке, в серой накидке и серой фетровой шляпе с большими полями. Он был небольшого роста, плотный, широкий, с некрасивым, но умным, выразительным лицом… Носил небольшую бородку и довольно длинные волосы, зачесанные назад; в нем чувствовалась большая сила, физическая и душевная, нередко встречающаяся у русских старообрядцев».
А вот еще одно описание внешности Козьмы Терентьевича: «Это был человек лет сорока, довольно тучный и некрасивый, рябой, с небольшими свиными глазками; говорил он очень поспешно и как бы путаясь в словах; размахивал руками, ногами семенил, похохатывал … вообще производил впечатление парня дурковатого, избалованного и крайне самолюбивого. Сам он почитал себя человеком образованным, потому что одевался по-немецки и жил хотя грязненько, да открыто, знался с людьми богатыми – и в театр ездил, и протежировал каскадных актрис, с которыми изъяснялся на каком-то необычайном, якобы французском языке. Жажда популярности была его главною страстью: греми, мол, Голушкин, по всему свету! То Суворов или Потемкин – а то Капитон Голушкин! Эта же самая страсть, победившая в нем прирожденную скупость, бросила его, как он не без самодовольства выражался, в оппозицию (прежде он говорил просто «в позицию», но потом его научили) – свела его с нигилистами: он высказывал самые крайние мнения, трунил над собственным староверством, ел в пост скоромное, играл в карты, а шампанское пил, как воду. И все сходило ему с рук; потому, говорил он, у меня всякое, где следует, начальство закуплено, всякая прореха зашита, все рты заткнуты, все уши завешены».
На такое можно было бы и в суд подать – да только автор этих строк подстраховался. Это описание купца Голушкина, выведенного И. С. Тургеневым в романе «Новь». Все прекрасно понимали, с кого именно был списан Голушкин, подхихикивали в кулуарах, но предпочитали молчать – дабы не отвести от себя тех щедрот, которыми Козьма Терентьевич охотно одаривал своих богемных современников.
Изображение с сайта wikipedia.org
Казалось, Солдатенков сам не верил, что достоин общаться с этими волшебными людьми, дышать с ними одним воздухом, разделять общую трапезу. Он вообще был склонен принижать свои заслуги. Все, что затевал Козьма Терентьевич казалось ему несерьезным и вторичным.
Известен случай, как он выпустил роскошнейший сборник Некрасова с цветными иллюстрациями высочайшего качества и золотым обрезом. Ему советовали отдать тираж по 5 рублей с книги, но Солдатенков лишь посмеивался – вот, дескать, шутники. Отдал по полтора рубля, имея прибыли по двадцати копеек с экземпляра.
Тираж разошелся в два дня. На третий день у букинистов тот Некрасов шел уже по шесть рублей. Цена продолжала расти, и приехавший в Москву писатель Александр Дюма ужасно радовался выгодному приобретению – он нашел эту книгу за шестнадцать рублей, а везде она стоила сорок.
На упреки в такого рода промахах, а также на пренебрежительное отношение к себе, купец не обижался. Он вовсю радовался жизни, и не без оснований считал, что ему повезло. Актер Михаил Щепкин раскрывал причину этой радости, поясняя заодно и некоторую наивность в делах, связанных с искусством: «Солдатенков родился и вырос в очень грубой и невежественной среде рогожской окраины Москвы, не получил никакого образования, еле обучен был русской грамоте и всю юность провел в «мальчиках» за прилавком своего богатого отца, получая от него медные гроши на дневное прокормление в холодных торговых рядах».
Он был счастлив тому, что имеет, и напутствовал своего сына: «Пиши, Ванька, станешь писателем – все состояние на тебя отпишу».
Один из современников описывал «жилью» Козьмы Терентьевича: «В спальне над кроватью хозяина висит «Мадонна» работы Плокгорста, а в одной из комнат мезонина – оригинал «Магдалины», молящейся перед распятием, работы Маеса, которая в литографиях и разных копиях обошла всю Россию. В кабинете хозяина, в углу задней стены, найдете Вы всем известные по рисункам оригиналы двух федотовских жанров: «Вдовушка» и «Завтрак аристократа». Между ландшафтами можно встретить «Зиму» Мещерского, «Морские виды» Орловского, «Сорренто» Боголюбова и четыре картины Айвазовского: «Обоз чумаков в степи», «Остров Патмос», «Морской вид» и «Ялта»: две картины Лагерис принадлежат к его лучшим вещам: «Капри» и «Понтийские болота». Постоите Вы и перед «Лесом» Шишкина».
А знаменитый собиратель Алексей Бахрушин писал: «Дом его – музей, в котором я был один раз, что считаю за честь и удовольствие, как и посещение Третьяковской галереи».
Денег на картины Солдатенков не жалел – в отличии все от того е Третьякова, который любил торговаться с художниками до копейки. Тратил их щедро и с легкостью. Гонорарами не ограничивался – столы ломились на Мясницкой от угощения для богемных деятелей.
А в благодарность получал по большей части издевательства. «Чо же это вы, Козьма Терентьевич, спаржей нас не угостите?» – съязвил как-то один из многочисленных нахлебников. «Спаржа, батенька, кусается – пять рублей фунт» – ответил простоватый Солдатенков. И породил тем самым новую волну анекдотов.
Когда же на просьбу никому не известного археолога финансировать абсолютно бессмысленную, но при этом весьма затратную экспедицию, Солдатенков ответил отказом, то получил прямо при всем присутствовавшем обществе: » Вы не Козьма Медичи, а какой-то Козьма-кучер.
Актер Малого театра Д. Т. Ленский сочинял стишки:
Обед нам был весьма негоден,
немного было и ума;
нам речи говорил Погодин,
а деньги заплатил Кузьма.
Да что там говорить – сам Чехов, который на протяжении многих поколений почитается образцом русского интеллигента (вспомним довлатовское «однако похожим быть хочется только на Чехова») присоединился ко всеобщему смеху. Однажды, явившись в особняк на Мясницкой, Антон Павлович принялся рассматривать последнюю коллекцию картин и при этом похмыкивал. «Что, картины плохи?» – расстроился меценат. «Нет, картины-то хороши, но что же вы, Козьма Терентьевич так дурно их развесили?».
А Солдатенков, между тем, считал свои затраты на искусство недостаточными для оправдания собственного пребывания на земле. Ведь все эти картины, книги и скульптуры покупались, по большому счету, для себя. А что же для других?
А теперь – о главном. Конечно, интересно знать. что наш герой был первым владельцем «Леса» Шишкина, но разве это так уж важно?
Козьма Терентьевич был членом попечительского совета Художественно-промышленного музея, действительным членом общества любителей коммерческих знаний при Академии Коммерческих наук, членом совета благотворительного общества при Басманной больнице, членом Попечительского комитета женских курсов Герье, основателем Богадельни коммерции советника К. Т. Солдатенкова.
После смерти Козьмы Терентьевича, согласно его завещанию, большая часть его капитала пошла на строительство одной из крупнейших московских больниц – Бесплатной больницы для бедных независимо от сословий и религий. В советское время эта больница была известна как Боткинская, и лишь сравнительно недавно ей было возвращено историческое название – Солдатенковская. А в 1990 году здесь, на территории больницы, открыли памятник меценату. То есть наш Солдатенков построил Боткинскую больницу.
А когда в 1861 году вышел царский манифест об отмене крепостного права, по стране сразу пошел слух – дескать, на самом деле царь ничего такого не подписывал, а просто щедрый Солдатенков выкупил у помещиков всех крестьян и отпустил их на волю. И этот случай говорит о личности Козьмы Терентьевича гораздо больше, чем все многочисленные мемуары, анекдоты, цифры и прочие исторические документы.
