Валерий ПАНЮШКИН — журналист, публицист и писатель. Он считает, что основная проблема российского общества — неумение слушать друг друга и договариваться даже ради общего дела. Истории о больных детях, которые он рассказывает вот уже много лет подряд, заставляют людей заниматься благотворительностью. Но с его рецептом эффективности согласны не все. Валерий Панюшкин считает: если получаешь деньги, то надо делать свою работу хорошо, но холодно.
СПРАВКА
Родился в 1969 году в Ленинграде. Окончил театроведческий факультет ГИТИСа. Учился в аспирантуре во Флоренции, защитил диссертацию по теме «Праздники ренессансной Флоренции». Работал специальным корреспондентом в газетах «Коммерсантъ», «Ведомости», писал для журналов New Times, «Сноб», «Большой город» и проч., за постоянные колонки в «Газете.Ру» получил премию «Золотое перо России». Автор нескольких книг («Незаметная вещь», «Михаил Ходорковский (признан в РФ иноагентом). Узник тишины», «Газпром. Новое русское оружие», «12 несогласных», «Код Горыныча»); пьесы «Алиса в Зазеркалье». Специальный корреспондент Российского фонда помощи. Входит в Попечительский совет фонда «Подари жизнь». Женат, воспитывает сына и дочь.
Адресно помогать не надо
— Как фонду помощи «Коммерсантъ» удалось регулярно собирать деньги для больных детей?
— Когда были выборы Ельцина, «Коммерсантъ» издавал пропагандистскую газету «Не дай Бог!». В смысле, что не дай Бог к власти придут коммунисты. Там впервые была придумана благотворительная рубрика: находили человека, которому нужны были деньги, лекарства или другая помощь, и сообщали о нем людям, которые могли помочь. И вдруг эта схема заработала. Так была преодолена главная проблема благотворительности — полного недоверия. После выборов уже газета «Коммерсантъ» стала публиковать подобные тексты, другое дело, что через десять лет эта схема стала всем мешать, мы стали говорить о том, что адресно помогать не надо.
— Чем плоха адресная помощь?
— Возьмем детей, больных раком крови. Главнейшая причина, от которой умирают эти дети, это аспергиллез — простая плесень, попадающая в кровь ребенка через уколы. Чтобы вылечить одного больного аспергиллезом, надо 25 тысяч долларов. Чтобы закупить расходных материалов, которые не пропускают плесень, нужно 100 тысяч на всю страну. От аспергиллеза погибает, скажем, 1500 детей в год. Внимание: можно за 100 тысяч спасти четверых, а можно — полторы тысячи. Но только в том случае, если мы верим, что эти деньги действительно будут потрачены правильно: будут закуплены расходники, доставлены в нужное место, а люди будут обучены, как ими пользоваться. И вот лет через десять нам стали доверять, и у РФП появился свой счет.
— Однако на конкретную симпатичную голубоглазую девочку люди намного охотнее жертвуют, чем на катетеры и иглы.
— Это да. Поэтому тут есть некоторые хитрости. Например, для Новосибирского НИИТО мы закупаем железяки, которые вставляются детям в позвоночник, чтобы вылечить их от сколиоза. Таких детей там очень много. Время от времени появляется белокурая синеглазая девочка, и мы про нее пишем. Не потому, что этой девочке надо, а другим нет, а потому, что она больше всех соберет. На эту девочку собирается денег в десять раз больше, чем надо. И потом еще звонят разные люди или компании и говорят: «Вот я хочу вот этой девочке помочь». — «Уже собрано». — «Но там, наверное, еще такие дети есть?» Через некоторое время эта программа начинает работать сама. Еще через некоторое время начинает затухать — кто-то больше не хочет давать денег, кто-то не может. И мы еще раз пишем про какого-то ребенка. Притом что за это время их прошло очень много.
— Российская благотворительность чем-то отличается от западной?
— Она отличается ненаполненностью рынка и отсутствием институтов, которые существуют там. Спрос на благотворительные услуги в России значительно превышает предложение. Но смотрите: в девяностые годы сначала появились одни джинсы, потом появилось много джинсов в разных ценовых категориях, а потом появились не только джинсы, но еще и другие штаны. Человек, который бы вошел в советский магазин и спросил: «А устрицы где, извините?» — выглядел бы идиотом. Прошло десять лет — появились устрицы. Просто потребности и вкусы людей еще не развиты. Разовьются! Как-то ведь случилось, что 15 лет назад денег на благотворительность не давал никто, а сейчас фонд Чулпан Хаматовой собирает около миллиона в месяц?
— Как сделать так, чтобы люди научились заниматься благотворительностью?
— Когда у Борхеса спросили, как научиться читать серьезную литературу, он ответил: «А вы читайте какую-нибудь. Когда-нибудь количество перейдет в качество, вкусы ваши разовьются, и вы захотите прочитать чего-то еще». Вопрос, как научить широкие массы населения заниматься благотворительностью, звучит так же, как приучить широкие массы населения есть рукколу и пить хорошее вино за ужином. Это — роскошь. Просто в западных странах людей, способных позволять себе роскошь, намного больше.
— Бабушки, которые перечисляют по 100 рублей в месяц в фонды «Подари жизнь» или «Детские сердца», позволяют себе роскошь?
— Это то же самое, как бабушка в советское время копила-копила и на праздник покупала 20 граммов икорки. И вот она этот бутерброд себе позволяла. Бабушка, которая перечисляет 100 рублей в фонд, позволяет себе роскошь. Понятно, что Абрамович или Прохоров могут позволять себе эту роскошь каждый день и открывают собственные фонды. Но даже те люди, которые перечисляют по доллару в месяц, — тоже позволяют себе роскошь. И евангельская вдовица позволила себе такую же роскошь, которую позволил себе фарисей.
— Многие считают, что благотворительные организации подменяют собой государство и что нужно заставлять его выполнять социальные программы, а не перекладывать это на плечи благотворителей.
— Я сильно сомневаюсь в том, что какое-либо государство вообще способно наладить жизнь. Никогда ни одно государство не сможет вылечить всех больных детей от рака. Хрестоматийный пример — госпиталь St. Jude в Америке, существующий только на благотворительные деньги. Да, на Западе государство довольно слепо финансирует лечение рака, но банк костного мозга — это частное предприятие. Жизнь человеческого общества слишком сложная вещь, чтобы его регулировало какое-то министерство, даже самое прекрасное. Всегда отыщется что-то, что государство не учитывает.
Другое дело — как поведет себя благотворительная организация, какой путь по обеспечению лекарствами окажется более простым и эффективным. Когда Рональд Рейган не хотел лечить людей от СПИДа, движение АСТ UР могло начать собирать деньги на лекарство, но вместо этого оно стало проводить митинги. Это была чистая благотворительность, только ее цели и пути были другие: достучаться до сознания власти. Достучались довольно быстро — за два года. Почему мы в России собираем деньги на лекарства? Потому что это быстрее, чем достучаться до государства. Почему у нас люди, живущие с ВИЧ, не пытаются собрать деньги, а пытаются достучаться до государства? У них проблема — они в большинстве случаев лиц показать не могут: уровень толерантности в стране чудовищный.
В этот момент читатель начинает плакать
— Раз-два в месяц на протяжении 15 лет вы пишете колонки про тех, кому требуется помощь. Как вы добиваетесь, чтобы людям захотелось помочь?
— Текст должен быть поделен приблизительно на три равные части, и про ребенка или проблему, о которой идет речь, должно быть одно существенное наблюдение, к которому все должно идти в первых двух третях. После второй трети это наблюдение должно перевернуться парадоксальным образом. Условно: мы с глухой девочкой и ее мамой идем гулять на детскую площадку. И вот девочка лазает по лестнице, а мама беседует со мной. И я знаю, к чему я веду. Я знаю, что ближе к концу второй трети девочка полезет на опасное место и мама крикнет: «Ты упадешь!» А девочка не услышит. В этот момент читатель начинает плакать, а я ему говорю: «Смотрите, в опасный момент мать не может крикнуть дочери, что она в опасности!» Но эта техника работает только при условии, что ты это видишь. Меня бабушка в детстве обучила приемам экстренной медицинской помощи. И дважды в год я помогаю на улице какому-нибудь эпилептику или кому-то с остановкой сердца. Однажды даже роды в поезде принимал. Друзья и знакомые спрашивают, почему вокруг меня все время падают эпилептики, сердечники и бабы вокруг меня рожают в антисанитарных условиях, а вокруг них ничего подобного не происходит? На что я отвечаю: то же самое происходит и вокруг них, просто они не готовы ответить и не видят этого.
— Такая работа заставляет все время сталкиваться с контрастом между благополучием и нищетой, болезнями…
— Моя мама работала врачом-психиатром, и я часто бывал у нее в больнице. Временами не совсем понимал, чем отличаются больные люди от здоровых. И сейчас уже не очень понимаю. Просто одни так мир видят, а другие — так.
Надо сказать, что мое детство было одновременно весьма обеспеченным и очень бедным. Потому что дедушка в Питере был начальником военного госпиталя, а родители в Москве жили в комнате в коммуналке. Приблизительно в таком же духе жизнь и продолжается. Когда я работал репортером, я ехал в Европу — писать что-то для «Коммерсантъ-Weekend», а на следующий день — про наводнение на Кубани. И вот вчера я ночевал в люксе за 25 тысяч в сутки, а сегодня — на столе в затопленном доме в станице. И ты понимаешь, что в жизни есть и то, и другое. Еще из таких важных детских воспоминаний: мы с мамой заходим в метро в час пик. И там толпа. Я говорю: «Нет, я туда не пойду. Там люди, они толкаются, они воняют, они плохие — не пойду». На что мне мама говорит: «А ты представь себе, что все они в прошлом — дети, а в будущем — покойники». Я представил. Это очень облегчает жизнь
— Тяжело регулярно писать про больных детей?
— Да. У меня есть некоторые правила. Например, я никогда не выясняю, что случилось дальше. Потому что я не железный. Я прихожу и час играю с ребенком, общаюсь с ним, но завтра я с ним общаться не буду. Были исключения — например, девочка Надя Кольцова, на которую в общей сложности собрали около миллиона долларов. Я несколько раз писал о ней, потом приходил к другим детям в отделение, где она лежала, и общался то с ее родителями, то с ней самой. И вот Надя умерла. Я-то думал, что выражение «стоит перед глазами» — идиоматическое. Ничего подобного. Месяц Надя была как будто нарисована у меня на стеклах очков. Дело закончилось обращением к психиатру. Я сказал: «Ребята, дайте таблеток, потому что так жить невозможно». И еще было пару довольно впечатляющих случаев. Это непрофессионально.
Работа запланирована на 550 лет вперед
— Большинство людей, которые у нас занимаются благотворительностью, — непрофессионалы.
— Дело в том, что я благотворительностью не занимаюсь. Я просто рассказываю про людей истории. Видимо, я выбираю такие истории, которые что-то для меня значат, я действительно вижу в них смысл. Но, во-первых, я очень эпизодически что-то даю на благотворительность сам. Я довольно часто что-то делаю, например, для фонда Чулпан Хаматовой. Во-вторых, в Российском фонде помощи я работаю за деньги. Участвовать эмоционально можно, но мне кажется, что, если ты участвуешь эмоционально в чем-то, тогда не надо получать за это деньги. Если получаешь деньги, то надо делать свою работу хорошо, но холодно. Ты — слуга, которого барин послал передать червонец больному ребенку дворника. У тебя нет никакого основания бить себя в грудь и говорить: «Вот я сделал доброе дело». Ты выполнил поручение.
— Что такое проект «Правонападение»?
— «Правонападение» — детский правозащитный проект, попытка собрать благотворительных денег, чтобы платить адвокату, который бы водил детей, чьи права нарушены, в суд. Это очень неэффективно. Но у любого благотворительного проекта есть задача, а есть сверхзадача. Задача Фонда помощи заключается в том, чтобы собрать денег для конкретной девочки, сверхзадача заключается в том, чтобы рассказать людям, что вообще-то можно собирать благотворительные деньги, что вот есть дети, которым это надо. Непосредственно отвести сироту, которому не дали квартиру, в суд и защищать его интересы — это очень неэффективно. Из тех, кому должны были дать квартиры, но не дали, в суд обращаются процентов десять. Из них половина так плохо оформляет документы, что они не принимаются судом. Поэтому чиновники, которые должны обеспечивать детей жильем, рассуждают следующим образом: «Сейчас вот мы ста детям откажем, из них десять пойдут в суд и только пять — его выиграют. Пятерым квартиры мы дадим. А остальные — как-нибудь перебьются». Так вот сверхзадача этого проекта заключается в том, чтобы объяснить этим детям, их родителям или опекунам, что надо идти в суд, а во-вторых, объяснить чиновникам, что могут найтись люди, которые поведут этих детей в суд. Как любая общественная работа, это рассчитано примерно лет на пятьсот пятьдесят, в результате чего она приведет к становлению развитого гражданского общества.
Лучший из миров
— В своих колонках вы пишете о том, что насилие — плохо, сажать в тюрьму беременных женщин — плохо, лень и равнодушие — плохо, т. е. изо дня в день повторяете простые вещи.
— В любом обществе ежедневно рождаются дети, и им все время нужно что-то объяснять. Любая материальная вещь, будь то дом, одежда или общественный институт, склонны к энтропии. Вот крестьянин утром встал, скотину напоил, накормил. Нельзя один раз налить скотине воды — и все. Чтобы жить, надо все время делать одни и те же простые вещи. Например, объяснять людям, что бить друг друга нехорошо. За этим люди в церковь ежедневно ходят, проповеди слушают. Кто не ходит — пусть прочтет в газете. Это как зубы чистить. «Ну что ты каждый день одни и те же зубы одной и той же щеткой чистишь?» Потому что иначе они выпадут.
— Вы сталкиваетесь с цензурой?
— Нет. Но это потому, что я умело избегаю ее. В тех случаях, где можно поговорить о чем-то, я это делаю. Биться головой о стену — а зачем? Особенно если в двух метрах есть ворота, куда можно войти. Договариваться — значительно важнее, чем биться. Главная ошибка любого человека, который прочел две книги, заключается в том, что он думает, что способен победить зло один на один. Не способен. С Фаустом известно что случилось. Я вообще уверен, что мир устроен прекрасно. Генриетта Яновская говорила, что актер на сцене должен испытывать восторг от точного попадания в роль. Вне зависимости от того, какую он роль играет. С его героем может происходить что-то ужасное или прекрасное, но нормальное чувство для актера — восторг: «Вау! Вот в какой великолепной пьесе я сейчас!» Вот у меня ровно такое ощущение жизни.
Пропускать ли через себя чужую боль – предмет споров среди тех, кто занимается благотворительностью. Дискуссию об этом мы планируем продолжить.
Ирина КОСАЛС
