Настоятель храма свт.Николая в Соломенной сторожке о. Михаил Михайлов был одним из тех священников, кто в самом начале 90-х годов возрождали тюремное служение в нашем Отечестве. Клирик того же храма о. Орест Оршак уже много несет Слово Божие заключенным следственного изоляторе №5. Мы попросили отца Михаила и отца Ореста рассказать о том, что такое служение православного священника в тюрьме.
Священник Михаил Михайлов и иерей Орест Оршак
СВЯЩЕННИК МИХАИЛ МИХАЙЛОВ
– Батюшка как началось Ваше служение в тюрьме?
– В 1992 году, когда я переходил из Калужской епархии в Москву, мне был задан вопрос, какое я могу нести послушание, кроме послушания приходского священника. И поскольку к тому моменту у меня уже был опыт общения с людьми, отбывшими наказание, я сказал, что могу окормлять больничные храмы и тюремные храмы. У больничных храмов вопрос с духовенством был уже решен, начиналось служение в храме при Бутырской тюрьме. Я получил указ Святейшего Патриарха и в 1992 году был направлен на служение в Бутырскую тюрьму, оставаясь священником в храме св. апп. Петра и Павла в Лефортово. Начинали мы служение с отцом Глебом Каледой, я стал вторым священником, служившим там.
– Наверное, было очень сложно в то время?
Как раз в то время было попроще, потому что тюремное начальство видело в нас помощь. 1992 год – это было время разрухи, неустроенности. В тюрьме тоже было очень тяжелое положение во всех отношениях: вплоть до еды, вплоть до того, что у людей не было мыла. С воли им ничего никогда не приносили, это был строгий закон: сегодня принесешь спички, а завтра они попросят принести чай, кому-то ты уже не сможешь отказать и попадешь в зависимость от тюремных жителей. Поэтому единственное, чем мы могли помочь, если это был больной человек, например, мы, могли просить о содействии начальство. Тогда начальником тюрьмы был полковник Орешкин – очень хороший человек. У меня о нем остались только добрые воспоминания, мы с ним очень были дружны. Он делал все, что возможно для облегчения участи заключенных. Участь у заключенных, в самом деле, была очень тяжелая. В камерах на 40-50 человек содержалось не меньше 80 человек, иногда и по 200 человек.
Тюремное служение проходило тогда не только в тюремном храме, который в то время только восстанавливался. Часто молебны служились в камерах. Закрывали нас в камере с этой огромной массой заключенных один на один, и мы с ними беседовали по 3-4 часа.
– Батюшка, какое отношение у заключенных к православию?
– К православию и вообще к религии у заключенных отношение особое. Человек понимает, что у него нет иной надежды, подчас даже надежды на справедливость, кроме Бога. Человек понимает, что за то, что он сделал, его никто не сможет простить. Но он услышал, что Бог может простить и вот он делает для этого все.
В тюрьме я встретил людей, которые со мной соприкасались еще в жизни прежней. И я увидел, какое сильное изменение в них произошло. Кто-то из закоренелых бандитов чуть ли не наизусть выучил Библию, которая ему попалась случайно. Человек, находящийся в тюрьме, понимает, что у него другой надежды и другой опоры нет, кроме как Бог. И поэтому, озлобленных людей, как правило, меньше.
– Батюшка, есть ли случаи, когда люди, выйдя из тюрьмы, начинают по-настоящему христианскую жизнь по заповедям?
– Переходят к христианской жизни, к церковной. Была такая камера № 153 в Бутырской тюрьме, которая даже у начальства носила настоящее братство, где не было, так называемых, опущенных. Самый страшный бандит, который там находился, – Александр из Курской области. Он, просветившись в вере Христовой, практически создал в камере монастырь. После окончания срока Александр, уехал к себе в Курск, подвизался при монастыре. К сожалению, его сначала очень сильно боялись брать, потому что он приехал весь в наколках, весь уголовный. Но в итоге поняли, что это человек совершенно иного склада.
Была еще жестокая камера, где сидели совершенно отпетые бандиты, сидели от трех и более сроков. Из этой камеры в коридор каждое утро выносили одного человека изуродованного или убитого. Но уже через пол года из этой камеры выходили люди немножко изменившиеся, хоть они были и авторитеты тюремные и много отсидевшие. Был среди них и один мой очень хороший знакомый еще по гражданской жизни, тоже Александр, к тому времени он четвертый раз попал в тюрьму. Мы с ним учились вместе в школе, он был на год старше. В четвертый тюремный срок он попал в лагеря в Мордовию. И там обратился к начальству с просьбой построить церковь. Ему нужны были только материалы. Начальство пошло ему навстречу, достали ему материалы, и он в свободное свое время попросил, чтобы никто ему не мешал. Он построил в одной из Мордовских колоний церковь. Когда ему сказали, что за это он может получить условно досрочное освобождение, он сказал, что церковь строил не для того чтобы получить досрочное освобождение, а для того чтобы молиться. И отсидел свой срок сполна, практически отказавшись от освобождения.
Был еще один ныне покойный Андрей, который после заключения решил закончить с жизнью уголовной полностью и, к сожалению, поплатился за это своей жизнью. В той же камере был и чеченец, которого звали Инал. Он просил, чтобы к нему пришел мула, но, когда мы обратились в мечеть, то получили отказ: мула не придет, пока заключенный не отсидит свой срок, так нам сказали. С Иналом мы побеседовали, и он стал Иоанном крещеным, хотя и знал, что чеченцы его могут убить за это. Такие метаморфозы происходили с людьми.
– Что больше всего волнует заключенных, какие самые частые вопрос задают?
– Первый духовный вопрос, который беспокоит абсолютно всех: «А Бог простит?» Я совершил тяжкое преступление, а Бог простит? Если доведется читать это интервью кому-то из людей с уголовным прошлым, они могут сказать: «Отец Михаил, на самом деле, нам хорошо там было». Это не так. Когда говоришь с заключенными один на один, видишь, что они все очень тяжело переживают. При всех человек может хорохориться, но один на один он никогда такого не скажет.
Второй вопрос, который волнует многих: «Если меня сам Бог простил, как же меня будут люди судить?». И нужно объяснить, что, если ты совершил преступление не только перед Богом, но и перед людьми, то надо понести и наказание для вразумления иных и для вразумления тебя. Это не просто наказание, это лечение тяжелой болезни.
– Есть какие-то особенности в отношениях между мусульманами и православными?
– Когда я служил, особенностей было немного. Во-первых, в Бутырской тюрьме большинство заключенных было тогда лицами, как сейчас принято называть, славянской национальности. А лиц мусульманской диаспоры, скажем так, было поменьше. Был у нас один католик. Но каких-то особых взаимоотношений не было. Я уже говорил о мусульманине чеченце, который принял православие. Но после того, как в мечети нам было отказано в духовной помощи лицам мусульманского вероисповедания, для очень многих мусульман это стало большим ударом, некоторые из них стали принимать православие.
Если человек воспитан в семье хоть немного верующей, пускай он сам будет и неверующий, у него меньше вероятности попасть в тюрьму, потому что он будет соблюдать законы общества, в котором он живет. Поэтому я бы не сказал, что я встречал много верующих мусульман в тюрьме. А поскольку я священник был православный, то ко мне обычно обращались люди, которые были уже крещены или те, кто хотел покреститься.
– Можно ли сказать, что покаяние заключенного более глубокое и искреннее?
– Да. Но все это зависит от веры человека. Я застал еще то время, когда была высшая мера наказания – смертная казнь. Особенно было тяжело исповедовать на смертном коридоре, потому что некоторые из тех, кто исповедовались, через несколько часов должны были быть расстреляны. И как может исповедоваться человек, который уже точно знает, что он через час-другой предстанет перед Богом. Конечно, это будет искренняя исповедь. Такие люди никогда не просили о какой-то срочной защите с человеческой стороны. Они только умоляли о том, чтобы за них возносились молитвы. Они говорили, что может быть Господь их простит, но они столько всего сделали, что не находят себе места среди праведников. Один человек мне так и сказал.
Заключенные исповедуются искренне, потому что понимают, что возможности встретится со священником, может быть, в ближайшее время у них не будет. И хотя сейчас практически все тюрьмы охвачены попечением Русской Православной церкви, в тюрьме случиться может все, что угодно. В этом обществе людей, которые ограничены в своих возможностях и поступках, внутри может произойти взрыв. А ярость в тюремной камере это дело очень страшное. Она может возникнуть из ничего, за пять минут рассеется, но за эти пять минут может пролиться крови столько, сколько и за сутки не прольется во всем нашем стольном граде.
– Что самое сложное в служении тюремного священника?
– Очень сложно в послушании тюремного священника это, во-первых, чисто практически отделить человека, который на самом деле идет каяться, от человека, которому просто хочется проветриться. Получить что-то новое, лишь бы отдохнуть от этих серых будней, просто хочется какого-то разнообразия. Надо просто знать, как с таким человеком разговаривать. Можно попробовать сделать так, что бы он на самом деле пришел покаяться, попробовать заронить ростки веры и обильно удобрить их, чтобы они взросли. Для священника сложность в том, что вопросы могут быть абсолютно разные, причем и по Священному Писанию, и по каким-то бытовым проблемам, но они все будут привязаны к вере.
У меня еще сложность была тогда в те времена в том, что перед нами шел «катакомбный епископ», так он себя называл. И когда я пришел в одну камеру, мне было сказано: «Батюшка, вы вот патриархийный. У вас патриарх такой-сякой был. Вот вы при советской власти так и сяк жили. Вы продались коммунистам». Я-то, в принципе, и не успел им продаться, и не собирался продаваться. А они все равно настаивают на своем, причем очень яро. И мне надо было ему здраво, аргументируя, пояснить разницу между, так называемой, катакомбной церковью и между нашей Православной Матерью-Церковью. Надо было вернуть человека в лоно Православной Церкви.
Очень важно не вызвать ярости и гнева, потому что это могло бы и очень плачевно кончится для самого священника. Очень важно не переступать определенную черту в общении, чтобы одинаковы были заключенные и охранники. Чтобы не подумали охранники, что я более благоволю заключенным, чтобы и заключенные не сказали: «Батюшка, ты же с охранниками вместе ходишь, ты же их человек». Заключенные должны были знать, что как я на равных сижу и беседую с начальником тюрьмы в его кабинете, так же я на равных буду сидеть в камере на нарах и беседовать вместе с ними. Знать, что наша беседа никогда не будет достоянием гласности. Когда я исповедовал, я сразу предупреждал, чтобы не было никаких вопросов и разговоров: можно на бумажке аккуратно написать исповедь, и я даже вслух не буду читать, а глазами пробегу, у Вас на глазах порву и Вам эту бумажку отдам. Вы можете мне на ухо пошептать, что бы никто не слышал, если вы думаете, что здесь есть аппаратура. И будете знать, что если об этом кто-то еще узнал, то о. Михаил – стукач. Потому что были случаи, когда мне говорили: «Батюшка, мы сейчас поисповедуемся, а вы стуканете, а мы вам расскажем о самом сокровенном».
Самое сокровенное было в том, что если многие в своих преступлениях не сознавались на следствии, то сознавались на исповеди. От священника требуется поставить человека на путь покаяния. Чтобы он не мне только рассказал, а чтобы он перед Богом раскаялся. Если он покаялся и Бог простил, то он должен все равно понести здесь земное исправление. На небесах Господь тебя простил, но вот тебе послушание: если ты себя считаешь христианином, иди и сознайся.
– Как строились отношения с начальством?
– С начальством отношения были всегда очень хорошие, искренние и добрые, потому что они понимали, что помощи больше ждать неоткуда. Дубинками бить заключенных – не выход. Люди пострадавшие, потерпевшие тоже будут озлобленные и скажут, что их не то что дубинками, им и руки надо поотсекать, и ноги, и главу. Но это тоже человек. И пока не было суда, мы не можем говорить между собой, что человек виновнее. Господь – наш главный Судья. И если человек заключенный, то это не значит, что его должны жестоко наказывать, все-таки он уже наказан, что он уже был лишен на какой-то момент разума, когда совершил преступление. Поэтому после посещения священников начальство говорило, что камеры становились как бы поспокойнее. А если священники приходили в течение трех-четырех дней и хотя бы раз заглядывали по одним и тем же камерам, то камеры становились практически идеальными. И было это интересно наблюдать.
У нас сейчас получается так, что очень много радиостанций, даже такая популярная радиостанция «Шансон», передают блатные песни (хотя на самом деле, шансон – это французская уличная песня). Проводятся фестивали, где собираются люди знаменитые и слушают эти песни, то есть мы слушаем уголовщину. И получается, что не мы им несем культуру, а они нам, не мы их учим, а они нас учат. И наши дети живут по понятиям «конкретных разборок», мы «типа встречаемся на стрелке».
Вместо того, чтобы жить по закону, вместо того, чтобы идти на встречу деловую с человеком, как-то по-иному все строить, мы живем по закону, который нам дают нынешние зеки, бывшие и будущие. Мы воспитываем сами же будущих заключенных тем, что не передаем культурного пласта мы, тем, что мы не даем людям, которые там сидят возможности исправиться здесь. Они даже если и хотят, то, попадая из тюрьмы в наше общество, слышат те же самые песни, смотрят те же самые фильмы, где пропагандируется то же самое насилие. И «Бригада» во главе с Сашей Белым живет замечательно и прекрасно. Мне очень жаль, что такие прекрасные артисты сыграли в этом фильме. Мы должны не тюремную культуру впитывать в себя, а должны нести им веру и надежду на спасение.
СВЯЩЕННИК ОРЕСТ ОРШАК
-Батюшка, расскажите, как строится церковная жизнь в СИЗО №5?
-В тюрьме я служу с 1998 года. В тюрьме больше 1000 заключенных. За год проходит около 780 человек. Окормляем мы заключенных и обслуживающий персонал.
Службы в СИЗО проходят в тюремном храме свт. Николая, который был освящен в 1998 году. Служится Божественная Литургия, молебны, панихиды. Совершается Таинство Крещения. Потом проводятся беседы. С 14.00 до 17.00 мы беседуем, собираются люди из нескольких камер, как правило, удается поговорить с двумя камерами, времени, конечно, не хватает. Нужно ли ходить в тюрьму? Я скажу так: ходить не просто нужно. Мы обязаны посещать тюрьму. В тюрьме я не встречал людей, равнодушных к вере. Даже если просто идешь по территории, все поздороваются, возьмут благословение. Нас не касается, кто что совершил. Мы идем к людям, несем им добро, мы хотим, чтобы эти люди исправились.
– Как строится духовная жизнь человека в заключении?
– В каждой камере обязательно есть угол с иконами, очень хорошо украшенный. На Рождество и Пасху раздаются подарки от Русской Православной Церкви, Московской Патриархии, поэтому иконы есть в каждой камере. Подарки раздаются всем без исключения, независимо от вероисповедания.
На Крещение мы полностью освятили СИЗО, окропили святой водой каждую камеру. Перед иконами в камерах разрешается возжигать свечи, которые приносят из храма. Мы, священники, разговариваем с людьми о духовном, читаем молитвы, рассказываем о праздниках, объясняем Священное Писание.
Сейчас у нас много литературы -много хороших, нужных книг, хорошо изданных. Так что теперь есть не просто много старых брошюрок, создана настоящая библиотека. Люди читают и задумываются. И уже, например, никто не бросает огарок свечи в камере, все огарки освященных свечей приносят в храм, все аккуратно собирают. Последний, кого я крестил, был цыган. Иногда крестятся мусульмане. Но здесь есть сложность – иногда сложно сказать, крестится ли мусульманин потому, что он уверовал во Христа, или потому, что все его сокамерники православные, и он не хочет выделяться. Освящали две камеры с туберкулезными: меня просили туда не ходить, но, ничего, освятили, там тоже уголок с иконами, оставили им свечи, подарки.
– Не боятся ли заключенные, что священник может нарушить тайну исповеди и рассказать все начальству?
– Такой вопрос был задан одним из первых. Сразу же сказали, что, может быть, они покаются, а мы, священники, все расскажем. Я объяснил, что священнослужитель не имеет права ничего рассказать про исповедь даже своему собрату. Нарушение тайны исповеди – смертных грех для священника, за это снимают сан. Покаялись, Господь простил, батюшка дал напутствие и все. После этого вопросов больше не задают.
– Батюшка, а Вы служили только в СИЗО?
– В Сибири я служил и в зоне. Очень запомнились ворота тюремные, как они открывались и сразу закрывались – впечатление страшное. Внутри все в телогрейках, в номерах. Все темное, страшное, сразу такая тоска нахлынула…
– Какие вопросы задают заключенные?
– Много спрашивают о духовном: что-то непонятно в Евангелии, в молитвах, мы все объясняем. Рассказываем про праздники, Таинства Церкви.
– Знаете ли Вы что-нибудь о дальнейшей судьбе заключенных, после их освобождения?
– Один человек как-то написал нам, что из тюрьмы ему помогли освободиться те слова, которым его учили священники. Прислал нам очень красивую открытку – поздравление с Рождеством. Было очень радостно.
– о. Орест, понятно, что все мы должны помочь в деле окормления изолятора, по слову Спасителя «В темнице бех, и приидосте ко Мне». Как можно это сделать?
– Положение заключенных очень тяжелое. У них нет нижнего белья, носков, маек. Своих вещей у них нет, бывает так, что зимой босиком людей приводили. Прихожане иногда приносят, я покупаю продукты, например, макароны, сахар, чай. Особенно это нужно детям – в тюрьме есть и 12-летние дети. Конечно, нужны молитвословы, крестики.
Еще важна переписка с заключенными. Часто им некому писать, письма, особенно написанные православным человеком, им очень помогают. Присылают им и посылки.
Переписка очень важна: человека до тюрьмы доводит какое-то горе, а в тюрьме про него все забывают. А переписка помогает, чтобы человека не забыли, чтобы у него поддерживался контакт с людьми. Ведь через 10 лет он выйдет, будет жить снова на свободе. Особенно это надо объяснять детям – есть те, кому 12,14. 16 лет. Я всегда говорю им, что это – временно, что скоро надо будет снова жить на свободе, жить правильно.
Беседовала Анна Любимова.
