Что в России лечат плохо?
Если спросить российского врача, какую болезнь нельзя вылечить в нашей стране, его первой реакцией будет: «Что нельзя вылечить у нас, то нельзя вылечить нигде».
«В основном в России есть все возможности для получения качественного лечения», – сказала Мария Глезер, главный внештатный кардиолог Министерства здравоохранения Московской области.
«Теоретически в России можно вылечить все, за исключением очень редких гематологических и онкологических болезней», – сказал Павел Бранд, медицинский директор сети клиник «Семейная». Тем не менее, есть диагнозы, с которыми за рубежом можно получить более качественное лечение, добавил он.
Перечислить заболевания, с которыми люди предпочитают обращаться к иностранным специалистам, согласилась Анна Вербина, директор компании «МедИндия» (она организует экономичное лечение граждан России и СНГ в Индии). «Основной запрос, пожалуй, это лечение онкологических заболеваний, – сказала она «Милосердию.ru». – Другое направление – это трансплантация костного мозга взрослым. Детей же мы направляем на трансплантацию пуповинной крови при разного рода наследственных заболеваниях, например, при лейкодистрофии.
Третье и самое востребованное направление – трансплантация органов, прежде всего трансплантация сердца и комплекса сердце-легкие детям. На четвертом месте малоинвазивная хирургия и нейрохирургия, а также радиоволновая хирургия, при которой происходит удаление патологических образований в головном, спинном мозге и иных деликатных областях.
К нам обращаются пациенты с артериовенозными мальформациями (патологический клубок из неправильно сросшихся сосудов), с опухолями разной природы, злокачественными и доброкачественными, при которых необходимо проведение именно такого вмешательства».
По словам директора Благотворительного фонда помощи больным муковисцидозом «Кислород» Майи Сониной, муковисцидоз в России тоже лечат хуже, чем за рубежом.
Почему все эти заболевания за рубежом лечат эффективнее?
Уникальный специалист вместо клиники
«Чаще всего речь идет не о какой-то волшебной иностранной технологии или прекрасных руках врача, а о наличии системы здравоохранения. У нас есть множество заплаток, которые эту систему изображают, и взаимодействие с ними крайне затруднено, – считает Павел Бранд. – Нельзя сказать, что мы не умеем что-то делать. Но есть операции, которые у нас проводят единицы уникальных специалистов, попасть к которым фактически нереально».
Например, аневризму аорты могут прекрасно прооперировать и в России. «Но в Швеции, в городе Эребру, есть отделение сердечно-сосудистой хирургии аорты, где с 2009 года выполняется примерно по 250-270 операций в год, и ни одной открытой. То есть 100% операций делается эндоваскулярно – через артерии, без разрезания человека, что является более безопасным и эффективным методом лечения. В России проводится не более 10% эндоваскулярных операций. Соответственно, опыт их проведения в Швеции выше, чем у нас. Хотя и в России есть люди, которые делают эти операции хорошо», – пояснил эксперт.
Пациенты погибают из-за старых методичек
«Мы очень часто сталкиваемся с тем, что онкологический пациент приходит к нам довольно поздно. Анализируя медицинскую документацию, мы понимаем, что много времени было потеряно внутри диагностического процесса, или же при лечении использовались старые протоколы, не вполне адекватные современному уровню развития медицины.
К нам крайне редко обращаются пациенты в начале заболевания, потому что в основном люди пытаются найти решение на родине. Они приходят к нам, уже отчаявшись», – рассказала Анна Вербина.
По мнению Ильи Фоминцева, директора Фонда профилактики рака, нарушения в тактике лечения онкологических заболеваний зачастую связаны с тем, что врачи используют опыт каких-то микросообществ (отдельных больниц, например), а не на доказательную медицину, как на Западе. «К нам в фонд часто присылают документы о лечении. На 60-70 процентов это просто треш. Грубейшие ошибки, нарушения всякой логики лечения», – заявил он.
Ольга Гольдман, директор службы помощи онкологическим больным «Ясное утро» считает, что при разработке государственной стратегии борьбы с онкологическими заболеваниями необходимо особое внимание уделить стандартизации. Для лечения конкретных видов рака существуют определенные алгоритмы, которые используют во многих странах мира. «А у нас онколог принимает решение, как лечить пациента, исходя из собственных убеждений», – сказала она.
Точно так же российские медики пренебрегают современным опытом при лечении муковисцидоза.
«У нас есть примеры, когда пациенты погибали из-за действий врачей, продиктованных давно устаревшими методичками, – подчеркнула Майя Сонина.
– Например, по методичке, если уровень кислорода падает ниже 85, пациента нужно сажать на аппарат искусственной вентиляции легких (ИВЛ) и погружать в медикаментозный сон. Пациент должен откашливаться, но он этого не делает, потому что это невозможно сделать в таком состоянии. Получается, что это путь в один конец, пациент гарантированно погибнет, и никто за это не ответит».
Впрочем, есть специалисты, которые иначе оценивают уровень российской медицины. «Одна из основных причин, стимулирующих поездку онкобольных на лечение за рубежом, – недостаточное информирование пациентов об эффективных, высокотехнологичных, порой инновационных методах диагностики и лечения, которыми мы владеем», – заявил Андрей Каприн, руководитель Национального медицинского исследовательского радиологического центра Минздрава России.
Выстроить цепочку не удается
Артериовенозная мальформация может располагаться внутри головного мозга, близко к спинному мозгу или, например, на лице. Для лечения этого заболевания необходимо взаимодействие двух разных специалистов. «Радиолог перед операцией проводит эмболизацию, то есть спаивание или закупоривание этих патологически сросшихся сосудов. Затем, буквально через несколько часов, пациента передают в руки хирурга, который делает свою часть работы.
В российской клинике при наличии очень квалифицированного, допустим, хирурга, может не быть той службы, которая подготовит пациента к операции», – сказала Анна Вербина.
Та же проблема встречается и в онкологии. «У нас есть очень хорошие специалисты – это правда. Но выстроить из них цепочку во всех учреждениях не удается, – отметил Илья Фоминцев. – А онкологический пациент – это человек, которого лечит целый набор врачей – хирургический онколог, радиационный, химиотерапевт, диагносты, рентгенологи, и очень важно выстроить грамотную преемственность, единое понимание, как лечить».
Последняя надежда при саркоме мягких тканей
«Люди едут за границу, когда здесь им уже отказали. Это происходит тогда, когда им нужна в чистом виде паллиативная помощь. Человек уходит, и все это понимают. Но, естественно, желая дать себе хоть какой-то шанс, люди пытаются принять участие в клинических исследованиях новых препаратов, которые еще нигде не зарегистрированы, – рассказала «Милосердию.ru» Ирина Боровова, президент Ассоциации онкологических пациентов «Здравствуй!». – Например, у нас есть молодой человек, у которого саркома мягких тканей.
Это заболевание, которое не лечат пока нигде. Но есть клинические исследования нового препарата в США, и он собирает средства на поездку. Ему всего 23 года, и это для него последний шанс».
Но в любом случае пациенту лучше выяснить, что еще предлагают иностранные специалисты, кроме надежды. «Бывает, когда зарубежные клиники лукавят, делают за сумасшедшие деньги ту же самую химию, которую можно получить в России бесплатно, и делают ее бесполезно, потому что человек все равно уходит», – отметила Ирина Боровова.
Есть ли рейтинги клиник, и как выбрать врача
«Даже медики затрудняются с тем, чтобы посоветовать пациенту, в какой клинике ему лечиться. Они тоже вынуждены прибегать к услугам «сарафанного радио», – сказала Анна Вербина. – Разумеется, некую базовую статистику выяснить можно: количество трансплантаций, количество кардиохирургических операций. К более наглядным показателям доступ ограничен.
Например, есть такое понятие как госпитальная летальность. Если бы каждая клиника вывешивала на своем сайте показатели госпитальной летальности по отделениям и направлениям, это давало бы информацию к размышлению».
По мнению Марии Глезер, показатели летальности не помогут оценить качество лечения. «Конечно же, в клинике, которая принимает очень тяжелых больных, летальность будет выше, но это не значит, что там плохо лечат», – пояснила она.
В рейтинге клиник заинтересованы не только пациенты, но и страховые компании, предоставляющие своим клиентам полисы ДМС, сказала Ирина Боровова. Над составлением своего рейтинга в настоящее время работает «ВТБ-страхование», сообщила она.
Но пока достоверных данных, которые мог бы изучить российский пациент при выборе клиники, практически нет. Если человек собирается лечиться за рубежом, то лучше всего обратиться к посредникам, считает Павел Бранд.
Как выбрать хорошего посредника? В первую очередь, нужно обращать внимание на репутацию. Если посредник хорошо представлен в интернете и работает не один десяток лет, к нему следует присмотреться. Важно также понимать, по какой схеме работает фирма: получает ли она проценты от клиники, проценты от пациента, или фиксированную оплату.
Качественные посредники не берутся за безнадежные случаи. Они стараются заранее подготовить предварительный счет, максимально близкий к окончательному. При этом сумма определяется по итогам консультации со специалистом, который будет заниматься данным кейсом. Пациент сразу получает информацию о своем будущем враче. А плохие посредники обычно говорят: «Приезжайте, на месте разберемся», – рассказал Павел Бранд.
Если встать в очередь, то ее не будет
Собираясь лечиться в России, люди, как правило, выбирают московские клиники. «Очереди на ВМП, если люди встают в нее, у нас нет. У нас менее двух недель на детей, и менее трех недель на взрослых. За исключением ведущих федеральных центров, куда люди сами записываются под расписку, потому что хотят только туда – вот там возникает искусственная очередь», – заявила министр здравоохранения РФ Вероника Скворцова.
«Зачастую в региональных медицинских центрах бывает полно квот, хоть завтра ложись на операцию. В Facebook периодически появляются объявления врачей достаточно серьезных клиник, которые пишут: квоты есть, приходите. Но люди просто не знают, что такая возможность существует», – сказал Павел Бранд.
«Зато попасть на ортопедическую операцию, например, в ЦИТО крайне сложно, там огромная очередь. Квот полно, но операционные загружены на 120%, и мощности не хватает», – добавил он.
На крайнюю загруженность медицинского персонала жалуется и Александр Разумовский, заведующий Четвертой хирургией московской Филатовской больницы: «Отделение рассчитано на 600 или, может быть, 800 больных в год. А у нас в прошлом году было почти 4000. Мы раньше делали приблизительно 600 операций в год. Это очень много для такой службы. А в прошлом году сделали почти 3000 операций».
С точки зрения подготовки молодых врачей – это очень хорошо, считает он. «А с точки зрения пациентов – это довольно сложный вопрос. Ну вот, например, наше отделение рассчитано официально на 50 кроватей. У нас бывают дни, когда больше 100 человек может одномоментно находиться здесь», – добавил Александр Разумовский.
Впрочем, переполненность отделения не мешает ему утверждать, что сборы на спасение детей за границей «носят коммерческий оттенок», так как фондам «тоже надо на что-то существовать».
Лабиринт из двухнедельных отрезков
По мнению многих специалистов, если бы люди не добивались лечения в Москве так настойчиво, то никаких задержек с получением ВМП не было бы. Однако рассказы пациентов зачастую опровергают эту теорию.
«Когда у мамы на колоноскопии обнаружили опухоль, нас отправили к онкологу, – вспоминает житель Петрозаводска Константин Сергеев. – Но оказалось, что попасть к нему нельзя без направления от терапевта из Сегежи – это город в 270 км от Петрозаводска, где живет мама. Разумеется, пришлось за все платить, чтобы не терять время. Но даже с диагнозом «рак прямой кишки 4-й стадии с метастазами в печени» нас отказались госпитализировать, а отправили к химиотерапевту, который должен назначить лечение. Тут выяснилось, что химиотерапевтов в Карелии… двое: один ушел в отпуск, а второй платно услуги не оказывает. И к нему можно записаться на прием через несколько месяцев. <…> До его консультации мама не дожила».
«Минздрав сказал, что ждать придется не больше двух недель. Но он не прописал, где именно заложены эти две недели, – отметила Ирина Боровова. – Вот, мне необходима высокотехнологичная медицинская помощь. Сначала я иду к специалисту первого звена, чтобы получить направление во второе звено. Получаю направление, оно дается мне за две недели, срок не превышен.
Потом я иду во второе звено и получаю еще одно направление, на какое-нибудь исследование. Опять проходит две недели, срок опять не превышен. Затем, после обследования, еще недели через две, я попадаю, наконец, к онкологу или хирургу, который мне оказывает помощь. Но получается, что с момента, когда возникла необходимость в помощи, и до ее оказания проходит не две недели, а, как минимум, шесть».
Даже в благополучных регионах задержка с получением ВМП все равно может возникнуть из-за неравномерности выделения квот в течение года.
«В Московской области очереди на получение плановой высокотехнологичной помощи, по крайней мере кардиологической, нет.
Единственное что, может быть некая задержка в начале года, связанная с открытием финансирования и закупкой расходных материалов», – отметила Мария Глезер.
Долгое ожидание помощи – основная причина, по которой, в частности, в компанию «МедИндия» обращаются взрослые пациенты, нуждающиеся в трансплантации костного мозга, сообщила Анна Вербина. «Трансплантация костного мозга – не эндопротезирование сустава, которое можно отложить и провести не в этом году, а в следующем. Если не провести ее вовремя, ситуация может стать непоправимой», – отметила она.
