Устал от милосердия

Ветераны милосердия знают, что такое момент отчаяния. Когда все для ближнего готов сделать, а ему этого не нужно — все твои усилия напрасны. Романтика для ветеранов давно уже закончилась, и они как никто другой знают, что реальная социальная работа требует от человека постоянного самопожертвования. Помогают ли им тогда слова о «венцах на том свете», о том, что «тебе поручили, и ты делай», о том, что «в каждом бомже образ Христа»?

И так каждый день?

С выгоранием и усталостью борются во многих профессиях. Иногда усталость наступает не только от тяжести труда, но и от ощущения его бесполезности. Я помню, как во времена моей молодости поздним вечером меня задержала милиция у моего дома, а документов при мне не оказалось, и поэтому, хотя я не сделала ничего плохого, мне предложили проехать в отделение. По дороге в родное УВД экипаж получил вызов. Пьяный дебошир расшумелся совсем близко от места, где мы в то время находились, и мои конвоиры решили отправиться туда со мной. Так я стала наблюдателем обычной милицейской работы. Пока его успокаивали, я сидела в машине и видела заплаканное лицо малыша лет пяти, смотрящего из окна первого этажа на милиционеров, уводящих под руки его папу, пьяного, испачканного в маминой крови. Когда его посадили со мной в машину, я инстинктивно отодвинулась как можно дальше. Мы ехали по ночной Москве, милиционеры впереди не могли удержаться от соблазна почитать ему нотации: «Ну что ж ты за отец такой, а? Вот пьянь, что ж ты мучаешь-то всех?» Я сидела и думала: «Всех — это и их тоже. Господи, как же можно так работать? Ведь это обычный вызов. И так каждый день?»

Территория страданий отделена от территории обычной жизни. Еще двадцать лет назад и слова «милосердие» не было, разве что в репринтных изданиях появившейся тогда православной литературы. Со временем люди стали понимать, что жить только для себя — скучно. Появились богадельни, приюты для беспризорников, хосписы, дома-интернаты. Дела милосердия стали таким же обычным явлением, как звук сирены скорой помощи за окном. Слово появилось, но его значение стало меняться, терять связь с реальным, деятельным смыслом: неприлично смотреть в упор на инвалида в метро, неприлично морщиться от брезгливости на благотворительном аукционе, очень похвально отдать свою старую куртку бомжу. Но реальная жизнь осталась, со всеми инвалидами, бомжами, сиротами и благотворителями. В этой правдивой жизни люди по-настоящему работают, любят, ненавидят, устают, становятся циниками или святыми.

Грязное милосердие

С Ириной Вячеславовной мы разговариваем прямо на улице, около здания Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. Этому служению она отдала 11 лет жизни. Работая в Московской епархиальной комиссии, она постоянно принимала просьбы о помощи и проверяла их. Комиссия буквально захлебывалась в этих просьбах, и Ирина Вячеславовна вместе со своей командой пыталась всем помочь, пыталась нести в мир добро. Мир от этого не становился лучше, а вот напрасные подвиги выматывали. Она рассказывает о том, что изменилось с тех пор. Оказывается, не так много: «Все так же обнаруживаешь, что среди тех людей, которых ты опекал, встречаются и обманщики, и мошенники, и грязные. Зато теперь не надо ложиться поперек дороги, чтобы скорая забрала бомжа с улицы. Самым тяжелым остается то, что никак не привыкнуть, что во многих случаях ты не в состоянии помочь».
Теперь Ирина Вячеславовна работает на социальном отделении миссионерского факультета Православного Свято-Тихоновского университета. Она занимается подготовкой будущих рыцарей милосердия. Только вот в рыцарский орден не много желающих вступить. «Студенткам-первокурсницам медицинского училища сестер милосердия после молебна о начале учебного года владыка Пантелеимон говорит, что милосердие — это особое служение, а они между собой потом рассуждают, что это особое служение не для них, а для монахов, — с печалью рассказывает Ирина Вячеславовна. Среди тех, кто только начинает быть милосердным, она часто видит и таких, которые уже в начале пути считают себя великими подвижниками. — И вот когда они уже видят крылья у себя за спиной, вдруг наступает разочарование, и они устают». Это ее не удивляет. Какие уж тут крылья, когда после сотни мошенников, обратившихся к тебе за помощью, на всякий случай начинаешь не доверять всем и проверять их с дотошностью израильской таможни.

Нормальная работа

Чтобы избежать таких разочарований и не бояться тяжести подвига, по мнению Ирины Вячеславовны, надо просто работать: «Сейчас наконец начались нормальные будни. И это хорошо. Что такое работа? Это когда ты с ответственностью относишься к тому делу, которое тебе поручили, и делаешь его по совести. А чтобы человек после встречи с тобой изменил свою жизнь, чтобы твои слова ему душу перевернули, тебе самому надо быть святым. Не надо на это рассчитывать».

Нормальные рабочие будни — это график, штат сотрудников, зарплата. В каждом храме сейчас предусмотрена ставка социального работника. Но, оказывается, регламентированное рабочими часами и заработной платой милосердие не делает подвиг социального работника легче. Конечно, он теперь не воин-одиночка, а кадровый элемент в системе, но кадры есть, а системной работы с ними пока не проводится. Вот они и выгорают, устают быть милосердными.

«Мне рассказывали социальные работники на приходах, что некоторые вообще три месяца проработали, а настоятеля так и не видели, рабочего места нет, с людьми приходится разговаривать на лестнице, — делится Ирина Вячеславовна наблюдениями. — Чтобы люди не выгорали, должна вестись работа с кадрами. Людей надо приводить в нормальное самочувствие, заботиться о их духовном и физическом мире. Думать надо не только о тех, кто валяется под забором, но и о тех, кто их подбирает. Надо не забывать, что люди иногда должны просто отдыхать, и отдыхать качественно».

Настоящая буйная

Есть в социальной работе еще одна проблема: могут быть и деньги, и помещение — бери и устраивай, например, детскую выездную паллиативную службу. Но нет людей, готовых работать в ней, и все дело встает. Как поется в песне: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».

Оля — волонтер группы «Курский вокзал. Бездомные дети». Она ездит в дома престарелых, ходит в интернаты для психически больных детей. Такое экстремальное у нее милосердие — все время находится среди людей на грани, людей, которым особенно нужна безоговорочная любовь. Самыми первыми в этом списке стоят бездомные, с которыми она работала шесть лет. Самое тяжелое — всегда оставаться «вожаком стаи». Среди подопечных находятся такие, которые сами хотят поиграть в лидера. Однажды во время раздачи еды такой бомж-вожак встал впереди всей очереди и начал передавать назад тарелки только своим. Остальные приготовились ждать. Шел ливень, все стояли мокрые. Оля сказала ему, что очередь для всех одна и кто еду раздает, тот и правила устанавливает. «Вожак» обложил ее матерком, и ушел. Когда уже заканчивали, он подошел за своей порцией супа.

«Я протягиваю ему тарелку, и тут он начинает матом говорить страшные вещи про Бога и Богородицу, — Оля вспоминает, как все-таки не выдержала. — Я ему врезала, физически. Больше он себе никогда ничего подобного не позволял. Я знаю, что бездомные творят страшные вещи, но я никогда не срывалась, а тут…» Оля хочет сказать, что в таких случаях игры заканчиваются: «Понимаешь, я врезала ему не потому, что играла в кого-то, а потому, что если Бог — Отец, то в такой ситуации нельзя начинать доказывать, что Он “не такой” и Богородица “не такая”… Тут уже надо сразу по лицу бить».

Когда она видит, что кто-то из ее подопечных гибнет, несмотря на все ее усилия, у нее опускаются руки: «Грустно ужасно, когда ничего не можешь объяснить девочке, которая за деньги делает свою подругу наркоманкой, а значит, куклой в руках вокзальных “паханов”. У меня тогда начинается что-то вроде крика души. Я начинаю говорить обо всем как есть, как я это вижу». В эти редкие моменты откровений ее подопечные сильно удивляются, как это она, обычно молча терпящая все их сложные истории, вдруг начинает так переживать. Эти «проповеди» мало помогают, но Олю любят. «Бывает, что они рвут мне цветы прямо с клумбы, приносят игрушки с помойки. Последний раз мне один мальчик притащил mp3-плеер. Он объяснил, что нашел его ночью на пляже», — рассказывает она. Если Оля точно понимает, что это ворованное, она не берет такой подарок. Но бывают и другие случаи: «Вот я тебе иконку купил. Не своровал, 170 рублей стоила. Я и чек принес».

Секрет переключения

На первый взгляд жизнь для таких «других» должна съедать человека без остатка, но есть какой-то секрет, который позволяет Оле общаться с ними без злости и усталости уже шесть лет: «С бездомными было много тяжелых случаев. Они либо садятся в тюрьму, либо умирают, и судьба каждого пилит меня ножом по сердцу. Сердце становится совершенно испиленным. Но я переключаюсь».

Переключение естественно вписывается в ее жизнь. Четыре года назад Оля увидела просьбу «ВКонтакте» помочь съездить в дом престарелых поздравить бабушек с Днем Победы. И она стала ездить в три таких дома, считая этих бабушек своими. Три года назад к ним в храм приехали девочки из психоневрологического интерната. Оля оставила им свой телефон, они позвонили и пригласили в гости: «Получилось очень здорово. Там ведь не только больные есть. Есть и прекрасные люди с умными мозгами и красивой душой, хотя и внешним уродством». После них она решила попробовать работать с детьми-инвалидами. А тут как раз в храме объявление висит о том, что требуются добровольцы для поездки в летний лагерь для детей с ограниченными возможностями. Она поехала. Теперь она считает, что в ее жизни наступила полная гармония: бездомные, одинокие старики, дети-инвалиды…

Оля не бросает никого из своих подопечных, просто начинает заниматься и теми, и другими. А на случай, когда совсем уж наседает суровая действительность, у нее есть убежище: «Я ведь еще уборщица в храме, поэтому, когда я совсем от всего устану, я просто отключаю телефон и убираюсь часиков несколько». Вопреки всем законам, у Оли получается, что чем дальше в милосердие, тем больше сил: «Мне кажется, что я сейчас меньше пашу, чем шесть лет назад. Физической усталости у меня вообще нет. Я счастливый человек, и не от работы, а от того, что я живу».

Долг любви

Шесть лет назад автобус «Милосердие» для спасения замерзающих бомжей придумал Илья Кусков. Илья повел за собой настоящих православных романтиков. Тогда еще протоиерей Аркадий Шатов, а ныне епископ Смоленский и Вяземский Пантелеимон благословил и поддержал начинание Ильи. Время было подходящее для боевых действий. Все было предельно ясно: милиция — злые в сером, скорая — злые в белом, бомжи — несчастные в грязном, работники автобуса «Милосердие» — рыцари в синем. Прохожие дико косились на ребят в синих спецовках с масками на лице, поднимающих из промерзлой лужи зловонное подобие человека. «Да что они с этими нелюдями возятся! Убивать их всех надо. Совсем город загадили», — чаще всего слышали вслед себе работники странного автобуса.

Сейчас бои не нужны. Скорая приезжает, милиция сотрудничает, еще и «Социальный патруль» — такой же автобус от департамента соцзащиты — появился. Но у ребят, работающих в автобусе, нет энтузиазма победы, и, хотя милиция теперь сама их вызывает к бездомным на вокзалы, не чувствуют они, что изменили мир к лучшему. Юля, медсестра автобуса, не помнит, когда последний раз они спасли человека от смерти: «Ну вот недавно приехали по вызову, а там на остановке бродяга какой-то лежит без сознания. Если бы мы его не взяли, он замерз бы при минус пяти градусах. Не знаю, можно ли считать, что это мы ему жизнь спасли?»

Ребятам жаль потерянной романтики, им кажется, что никто уже не помнит о том, что было, и никому не нужно то, что есть сейчас. Работник милосердия стал похож на обычного служащего, выходящего в одно и то же время по одному и тому же маршруту на одну и ту же работу.

«Конечно, работать стало проще. “Качество” бездомных стало лучше. Они теперь относительно чистые, похожи на обычных горожан. Стало меньше язв, перевязок. Они о себе теперь лучше заботятся, — Илья Кусков, подтверждая данные статистики, рассказывает о том, что изменилось к лучшему с тех далеких времен, и он не разделяет печаль своих подчиненных, он вообще не видит проблемы: — Романтика приходит и уходит, а работа должна оставаться. Пора переходить на новую ступень, когда это служение должно перерасти в осознанную необходимость постоянно работать. А романтика? Романтика, в норме, должна перерасти в любовь».

Ирина СЕЧИНА