В 34 года Алексей Комаров узнал, что у него рак. Он не жаловался на самочувствие, много работал в походно-полевых условиях, строил планы. Диагноз врачей заставил изменить планы и начать курс лечения в Гематологическом научном центре. Сегодня Алексей находится в ремиссии, помогает Центру переливания крови при ГНЦ привлекать доноров. О своем опыте он рассказал Милосердию.
– Алексей, как вы узнали о болезни?
– Болезнь у меня обнаружилась, можно сказать, случайно. Осенью 2012 года я хотел устроиться на работу в Авиалесоохрану. До этого уже несколько лет активно занимался пожаротушением как волонтер, и вот появилась возможность заняться этим профессионально, да не где-нибудь – Авиаслесоохрану называют лесопожарным спецназом. Название неофициальное, но заслуженное – сотрудников направляют на пожары, которые потушить с самолета или вертолета уже невозможно, потому что слишком большое задымление. Их поблизости высаживают из вертолетов или сбрасывают с парашютами из самолетов.
Разумеется, каждый, кто туда устраивается, обязан сначала пройти медкомиссию. Я ношу очки, поэтому допускал, что меня могут забраковать, но исключительно по зрению. Никаких болезненных симптомов у меня не было. Точнее, один, может быть, и был – обливные поты, – но если и был, я его не заметил по одной простой причине – большую часть теплого времени года, с весны до середины лета, я провел в Ханты-Мансийском автономном округе. Участвовал в археологических раскопках, а потом меня и там достало лесное пожаротушение. Все это время там стояла изнуряющая жара, и никто не удивлялся, что поспав немножко после обеда, он просыпается в насквозь мокром спальнике. Все в экспедиции так просыпались, но заболел только я.
Так вот, проходил я диспансеризацию с одним опасением – что не пропустят по зрению. И вдруг на УЗИ врач меня спросила: «А что у вас с селезенкой?» «А что у меня с ней?» – спросил я. «Она у вас громадная. Идите сдайте общий анализ крови». А я его уже сдал и прямо с УЗИ пошел за результатом. Там врач сказала мне, что ей не нравится анализ, и я ответил ей, что это неудивительно, так как у меня проблемы с селезенкой. Меня направили к гематологу – в онкодиспансер, – он пытался утешить: «Не бойтесь, может быть миллион причин». Но «миллиона причин» не оказалось, оказалась онкогематология.
В декабре я уже знал диагноз и лечился сначала в Боткинской, но поскольку заболевание редкое и сложное, вскоре меня перевели сюда, в Гематологический научный центр, где успешно пролечили, и с сентября прошлого года я нахожусь в полной ремиссии. Обошлось даже без спленэктомии – удаления селезенки. Сначала такой вариант не исключался, но организм хорошо реагировал на лечение, и селезенка сама пришла в нормальное состояние, сейчас она только чуть-чуть увеличена, у многих формально здоровых селезенка увеличена гораздо больше. Надеюсь, в обозримом будущем обойдется без рецидивов.
– А к физическим нагрузкам вернулись? Вы же, судя по тому, что собирались в лесопожарный спецназ, до болезни занимались спортом?
– Да, я любил велосипед, горные лыжи. Сейчас немножко покатался на сноуборде, но серьезных нагрузок мне врачи пока не рекомендуют. В принципе мой лечащий врач Владимир Иванович Воробьев, внук легендарного Андрея Ивановича, который много лет был директором ГНЦ, говорит: «Главное – прислушивайтесь к своему организму. Делайте что-то, но если от этого ухудшается ваше самочувствие, тут же бросайте. А если, наоборот, что-то доставляет вам удовольствие, не вижу причин этим не заниматься». (Разумеется, он говорит не о вредных привычках).
Вот я и прислушиваюсь и сам понимаю, что пока силовые упражнения для меня нежелательны. А в Авиалесоохрану я уже не гожусь по возрасту – мне в этом году будет 36, а они даже инструкторов берут до 35. Непосредственно же из-за болезни у меня никаких особых ограничений нет (если, не дай Бог, не стукнет рецидив), даром что у меня первая группа. Мне трудно понять, какими критериями руководствуется МСЭ (медико-социальная экспертиза). Моей хорошей знакомой, которая лечилась от той же болезни, только и лечение она переносила хуже, и восстанавливалась дольше, получила у себя в Подмосковье вторую группу, а я, легко перенесший весь процесс лечения, первую.
– Было ли у вас отчаяние, когда вы узнали свой диагноз? Если да, то как выходили из этого состояния?
– Я, видимо, один из немногих чудаков, которые не испугались. Было чувство досады – только собрался полномасштабно работать в той области, которая была интересна, и тут такой облом! Не сразу стопроцентно поверил, что диагноз правильный, но когда его подтвердили в Боткинской (первично-предварительно его поставили в РОНЦ им. Блохина), а потом в ГНЦ – с помощью новейшего оборудования, – сомнений не осталось. Не было ни отчаяния, ни страха – возможно, потому что на пожаротушениях я несколько раз сталкивался с более явной угрозой для жизни, когда эта угроза приближалась ко мне со скоростью автомобиля. Я имею в виду верховые пожары. Это не менее, а то и более страшно, нежели онкология, от которой, конечно, люди умирают, и в нашей стране чаще, чем за рубежом по ряду причин, которые всем известны – не очень развита диагностика, служба диспансеризации, и даже когда ставят диагноз, часто негде лечиться или лечат ненадлежащим образом. Но все-таки…
Пример многих пациентов ГНЦ, прошедших, как и я, через онкогематологию, доказывает, что рак – не приговор. Когда диагноз поставлен вовремя и есть возможность лечиться в серьезном месте, где есть необходимые препараты, классные врачи, онкогематологические заболевания (не могу говорить про другую онкологию – не в теме) излечимы. В ГНЦ излечиваются до 80 процентов пациентов, они выходят в полную ремиссию и многие годами живут без рецидивов. Более того, здесь лечатся люди не только со всей страны, но и из бывших республик, и даже из дальнего зарубежья, в том числе из самых развитых стран. Дело в том, что если онкогематологическое заболевание обнаруживается у беременной женщины, в большинстве клиник, включая западные, ее, как правило, ставят перед выбором: либо спасаем тебя, либо плод. В ГНЦ же очень часто вытягивают и женщину, и ребенка – помогают ей доносить его и родить и, как правило, оба выживают. Таких клиник в мире наперечет.
– Как проходило ваше лечение? Все время провели в центре или иногда отпускали домой?
– У меня курс лечения начался 15 января, а 6 сентября я вышел с вердиктом «полная ремиссия» и рекомендацией раз в квартал проходить контрольное медицинское обследование. Начали лечение с химиотерапии. В онкогематологии химиотерапевтическое лечение разделено на несколько этапов. Несколько дней тебе через капельницу вводят химиопрепараты. Это часто приводит к агранулоцитозу – резкому уменьшению гранулоцитов в крови (это лейкоциты, отвечающие за иммунитет), – и тебя на некоторое время оставляют в так называемом агранулоцитозном боксе. Восстановление от агранулоцитоза длится от нескольких дней до двух-трех недель, а потом новый курс. Так что если восстанавливаешься быстро, у тебя есть время выйти в мир и даже, если ты живешь недалеко, пожить какое-то время дома. Поскольку я легко переносил все процедуры и быстро восстанавливался, довольно часто ездил домой. Но иногородние и иностранцы такой возможности лишены.
– Других пациентов поддерживали морально? Ведь многие, наверное, были в отчаянии?
– Мы здесь, в ГНЦ, легко сходимся друг с другом. Не только пациенты, но и наши родственники, волонтеры, врачи. Придя сюда пусть даже как посетитель, человек, если он не бесчувственное бревно, понимает, что в такой ситуации может оказаться каждый. Мы все друг другу помогаем и не только во время лечения. Многие продолжают общаться после, взаимодействуют, оказывают какую-то помощь по жизни, по работе. Мы все «связаны одной цепью». Это относится не только к тем, кто имеет отношение к гематологии, но ко всему человеческому сообществу.
И что очень важно – сами врачи настраивают пациентов на позитив, на борьбу. Одна из врачей моего отделения, Яна Константиновна Мангазарова, так говорит своим пациентам: «У вас есть два дня на истерику и негатив, а потом мы с вами будем работать. Иначе никак». Краем уха я слышал, как Владимир Иванович Воробьев говорил очень подавленной женщине (она к нему в ординаторскую пришла): «Кроме вас никто вам не поможет». И, наконец, процитирую мастодонта, легенду мировой онкогематологии Андрея Ивановича Воробьева: «50 процентов – медики, препараты, схемы, 50 – ваш настрой на борьбу».
У врачей ГНЦ слово не расходится с делом. Не раз я видел, как люди поступали в центр подавленные, в отчаянии, и в течение нескольких дней менялись, становились работоспособны. Умеют здесь медики с людьми разговаривать, вникают в переживания больных, находят нужные слова, чтобы настроить их на работу. Именно на работу! Лечение – тяжелый труд не только врача, но и пациента. Если угодно, сотворчество. Поэтому обстановка в центре душевная и одновременно рабочая. Мне есть с чем сравнивать – я сначала в Боткинской лежал, в третьей гематологии. Атмосфера там подавляющая, негативная. И я боюсь, что так в большинстве российских онкологических и гематологических отделений. Ситуация в целом по стране настолько запущена, что ее изменение должно было бы стать национальным проектом.
– Уже скоро полгода, как вы вылечились, но продолжаете работать в Центре, привлекаете доноров.
– Я в свое время был донором, пока меня еще за несколько лет до болезни не отвели от донорства. Теперь этот отвод для меня пожизненный. Но я знал, что донорской крови всегда не хватает, понимал, что пациентам ГНЦ она необходима, и придя сюда на лечение, начал, пользуясь личными контактами и не только, привлекать сюда доноров. Писал в интернете: «Ребята, у меня очередной агранулоцитоз, мне нужна кровь». Ребята и девчонки шли, сдавали, спасибо им за это. Естественно, так я обеспечивал не только себя, но и других пациентов. Особенно из других городов и стран – о москвичах, как правило, родственники заботились, а у многих пациентов из других городов в Москве никого нет.
Когда я вылечился, пришел на станцию переливания крови сказать спасибо сотрудникам. А они меня спросили: «Чем занимаешься по жизни?» Я сказал, что сейчас относительно свободен. (Дело в том, что я все время в поиске, шило у меня в одном месте. И ваш коллега, занимался и пиаром, и рекламой, и на лесопилке работал. Но единственное, с чем мне было очень жалко расставаться, так это с пожаротушением, а оно мне, как ни крути, в ближайшее время не показано). И тогда мне предложили попробовать вместе с ними привлекать сюда доноров, сказали: «Вы у нас без малого год на испытательном сроке были». А я в любом случае собирался им помогать, поэтому уговаривать меня не пришлось.
Мы задумали и достаточно успешно провели предновогоднюю донорскую декаду. В силу всем известных наших национальных особенностей поток доноров в последние дни старого и первые дни нового года резко сокращается. Предновогодняя разминка и десятидневные каникулы отнюдь не способствуют нормальной кроводаче, если учитывать, что перед сдачей крови надо полностью воздерживаться от алкоголя минимум двое суток. Тем не менее нам удалось и в «критические» дни привлечь доноров – материалы по предновогодней донорской декаде можно посмотреть на сайте. Своего, именно для доноров ГНЦ созданного интернет-ресурса у нас пока нет, но есть вот эта страничка-блог, которую я веду – можно сказать, наше интернет-представительство, хоть и неофициальное.
– Ваши ценности, представления о мире как-то изменились во время и после болезни?
– Раньше я был более равнодушен, хотя никогда не закрывал глаза на окружающий мир, не занимал страусиную позицию. Теперь я еще лучше понимаю, что все и всегда может случиться с кем угодно. Стал менее импульсивным, терпимее к людям – у всех свои слабости, недостатки. Как ни странно, не жалею о том, что прошел через это. Во-первых, выжил, во-вторых, обрел новых друзей, новый опыт.
– Что бы вы посоветовали людям, которым только предстоит лечение?
– Прежде всего, я хочу провести так называемый онколикбез – обратить внимание на основные симптомы. Это не понижающаяся в течение нескольких недель и даже месяцев температура (то есть ее можно сбить жаропонижающими, но она снова поднимается, и так происходит несколько недель, месяцев), гематомы в самых неожиданных местах, без ушибов (это говорит о падении тромбоцитов), быстрая утомляемость, плохое самочувствие, вообще разбитость, те же самые обливные поты, набухание вплоть до прощупывания лимфоузлов, необъяснимая потеря аппетита, веса.
Вот если хотя бы некоторые из этих симптомов у вас есть одновременно, советую хотя бы пойти сдать кровь на анализ. Но часто анализ крови ничего не показывает, и тогда надо настаивать на продолжении обследования. Бывает поражение селезенки, бывают неспецифические поражения желудочно-кишечного тракта, которые обнаружит любой гастроэнтеролог, и т.д. Я не специалист, но какие-то основные моменты перечислил. Лучше не затягивать – когда болезнь обнаруживают на поздней стадии, ее лечить сложнее. Хотя я видел, как даже люди, лежащие пластом, через несколько дней начинали бороться за себя. И это во многом заслуга врачей – умеют они настроить людей.
Лечение, как я уже говорил, начинается с химиотерапии. Это движение по лезвию, на одной стороне которого вред здоровью, на другой – «вред» болезни. Химиопрепараты – токсины, яды, угнетающие организм, мешающие ему нормально функционировать. Но, к сожалению, бесконтрольно делящиеся опухолевые клетки менее жестким методам воздействия не поддаются. Все травки, китайские чаи, гомеопатические препараты могут в лучшем случае служить подмогой иммунитету. Но принимать их по своему разумению ни в коем случае нельзя. Только советуясь с лечащим врачом. Иначе это может привести к непоправимым последствиям.
Если вы человек верующий, взывайте, если атеист или сомневающийся, все равно уповайте на чудо, но помните, что ни молитва, ни упование, ни поддержка друзей и близких не отменяет необходимости лечиться. Чудесные случаи бывают, но это величина статистически недоказуемая. А традиционная медицина потому и называется традиционной, научной, что у нее есть точные статистические показатели. И по этим показателям большинство гемонкологических больных выздоравливает.
