Отец Глеб Каледа, первый настоятель тюремного храма в Бутырской тюрьме, писал, что даже священнослужители боятся идти в тюрьмы. Что уж говорить о мирянах! Нам по-прежнему кажется, что слова Христа «был в темнице и вы не пришли ко Мне» будут сказаны не нам, а кому-нибудь другому; что этим должны заниматься какие-то особые, специально обученные люди.
Так ли это? Что нужно заключенным – тем, кого мы больше привыкли сторониться, нежели протягивать руку помощи? Как тюрьма меняет людей, и почему важен любой, даже отрицательный ответ на любое письмо из зоны?
Кто они?
Татьяна Щипкова, отсидевшая в начале 80-х годов по сфабрикованному делу за попытку подпольно издавать православный журнал, в своей книге «Женский портрет в тюремном интерьере» рассказывает такую историю. В их лагере за убийство сидела женщина, очень тихая, светлая и радостная, которая безропотно бралась за любую работу. Оказывается, муж пил и страшно бил ее, изощренно мучил. И вот увидев одну из таких сцен, ее сын от первого брака, подросток, не выдержал… Мать села вместо сына, признавшись на суде: мужа убила она.
В тюрьме собраны очень разные люди. По словам отца Глеба Каледы, это и такие женщины, в отчаянии убившие своих пьяных мужей-тиранов, и солдаты, не выдержавшие издевательств старослужащих, и закоренелые уголовники, и наркоманы, и садисты, и романтики, которых сманила мечта о красивой жизни, и «подставленные начальством наивные интеллигенты», и невинно осужденные, и маньяки… Кстати, как подмечает священник, в тюрьмах много бывших спортсменов – мастеров по боевым искусствам, гордых своей силой и жаждавших ее продемонстрировать.
Вообще, при попытке писать о тюрьмах становится ясно, что на один опыт найдется другой – противоположный. Это одновременно территория зла и территория добрых начинаний.
«В тюрьме пишут иконы, изготовляют самогонные аппараты, из каблуков мужских ботинок делают удивительной красоты брошки, ссорятся друг с другом, пишут стихи, ищут формы сосуществования, – пишет отец Глеб в книге «Остановитесь на путях ваших». Записки тюремного священника». – Это большой и сложный мир со своими законами, иерархией, взаимоотношениями…»
Зачем в этом мире нужны христиане? Казалось бы, преступил закон – понеси наказание, все справедливо, зачем вмешиваться? Может, лучше помочь другим – нуждающихся миллион!
Руководитель Правозащитной организации помощи жертвам преступлений «Сопротивление» Ольга Костина вспоминает такой случай: добровольцы организации были на отпевании – мужчину, занятого на нескольких работах, убили во время очередного рейса. У него осталась семья, маленький ребенок. Денег на похороны не было – пришлось волонтерам срочно, по копейкам собирать нужную сумму, они выбились из сил и были подавлены горем, постигшим эту семью. А в храме увидели ящик с надписью: «Пожертвуйте заключенным», и это их просто оглушило.
Конечно, помогать надо и тем, и другим. Расставлять жизненные трагедии по шкале тяжести – наверное, не наше дело. «Чем больше проходит лет: тем меньше я чувствую себя преступницей и тем больше – жертвой», – слова женщины, осужденной за продажу наркотиков. Преступники, которых ненавидят наученные родственниками собственные дети или которых вовсе никто не ждет на воле – тоже несчастны. А что, если наказание несоразмерно преступлению? Подросток из семьи алкоголиков украл еду в магазине, оказался в колонии для несовершеннолетних, где его изнасиловали. Ад на земле, темное, страшное царство – кто его заслужил? Как важно, чтоб туда, хоть в щелочку, но проник луч света.
Нечеловеческие условия
Недавно опубликовала небольшую заметку Светлана Бахмина, бывшая сотрудница ЮКОСА, вернувшаяся из заключения. Она пишет: «Большая часть душевных сил уходит на то, чтобы оставаться человеком».
Тюрьма – это насильственная ломка всего хода жизни. Это, во-первых, сам факт лишения свободы, «когда нет возможности каждый день видеть своих детей, побыть одной, просто пройтись по улице…»
Во-вторых, вынужденность общения, каждый день с одними и теми же людьми, которых ты не выбираешь. Отец Павел Флоренский писал из заключения на Соловках: «Необходимость быть всегда на людях, видеть и соприкасаться с некоторыми, к которым кроме отвращения ничего не испытываешь, невозможность уединиться, сосредоточиться и продумать что-нибудь углубленно, безчисленные трения… — все это подтачивает нервную систему…».
В-третьих, нечеловеческие бытовые условия.
В-четвертых, иерархия. Колонии, как пишет отец Глеб, царство рецидивистов и «воров в законе». От беспредела, к сожалению, не застрахован ни интеллигент, подделавший финансовую отчетность, ни малолетний преступник, научившийся разбойничать раньше, чем читать.
В-пятых, бездействие. Сегодня заключенные не строят Беломорканал, у них много свободного времени, и что с ним делать в четырех стенах, когда ни литературы, ни бумаги для писем не хватает на всех – не ясно…
У некоторых в тюрьме происходят психические сдвиги… Вот мир, в который попадает человек – виноват он или нет.
Новая жизнь?
В ГУЛАГе тайно служили Литургию на груди у заключенных епископов. Сейчас священники не отбывают сроки за свою веру, но зато могут служить Литургию в тюрьмах явно, хоть и редко. Колония, где есть хотя бы молитвенная комната, заметно отличается то той, где ничего подобного нет. В одном из писем заключенный признается, что после перевода в зону, где есть храм и церковная община, ему показалось, что он попал из ада в рай.
Многие свидетельствуют, что на зоне есть люди, совершенно потерявшие человеческий облик. Но это не значит, что нет тех, кто задумывается над жизнью и хочет ее исправить. Писательница Юлия Вознесенская рассказывает, как однажды к ней пришли совершенно незнакомые зэчки и сказали: «Мы знаем, ты верующая, расскажи нам про своего Христа».
«Счастье – это обретение смысла жизни. Значит, и счастье я обрела тоже здесь, в заключении», – это слова еще одной заключенной.
А вот дальше наша логика рисует радужные картинки: сел в тюрьму – прочел Библию – уверовал – стал другим человеком – вышел на волю, начал новую жизнь. Хорошая схема, но, к сожалению, не жизненная. Одна из добровольцев тюремного служения свидетельствует, что из трех человек, начавших с ней переписку, двое постепенно отошли от Таинств, когда оказались на свободе. «Я начну новую жизнь!» – пишут многие, многие этого искренне хотят. Но воли частенько не хватает.
Отчасти в этом виновата наша система исполнения наказаний, заточенная главным образом под то, чтобы наказать преступника – а дальше, что называется, хоть трава не расти. Еще хуже другое: в тюрьме атрофируется чувство ответственности. Есть режим, есть какое-то питание, одежда, медицинское обслуживание, каждый шаг подконтролен, расписан – и так человек живет годами. Так что свобода зачастую становится непосильным испытанием – необходимостью снова перестраиваться. К этой перестройке хоть как-то стараются помочь подготовиться те, кто пишет заключенным.
«Мне кажется, они как дети, – говорит Ольга Яковлева из Центра духовной поддержки православных общин в заключении при ПСТГУ. – Обижаются, например, очень легко». Обычное дело в письмах – требовательность, а то и наглость. Честно говоря, именно такое письмо побудило меня заняться этой темой и приступить к этой статье. Хорошее, написанное очень славным русским языком, цельное письмо, в котором откровенно сквозило едва сдерживаемое: «Есть мы, несчастные, есть вы, сытые, довольные и бессовестные. Вы обязаны помогать нам».
Как реагировать? «Когда начинаешь говорить с заключенным по-хорошему, по-доброму, все это разделение на «зэков» и «вольняшек», все претензии уходят, – говорит Ольга Яковлева. – Не нужно давать собой манипулировать, позволять давить на жалость. С заключенным надо разговаривать очень уважительно – впрочем: как и с любым человеком. Малейшая фальшь, презрение или страх безошибочно угадываются».
В тюрьме, по сути, созданы все условия для того, чтоб человек озлобился, замкнулся в себе, разучился доверять людям, верить в их бескорыстие, почувствовал себя униженным, одиноким. София Григорьевна Бобкова пишет: «Первое, с чем я столкнулась, когда начала в 1998 году переписку с заключенными, это необычайная жажда общения с человеком из мира, где человеческие отношения построены как-то иначе по сравнению с тем, что окружает людей там». Ответа всегда ждут – это глоток свежего воздуха, это хоть какая-то опора, знак, что хоть кому-то ты нужен. Рассказывают, что один заключенный повесился из-за того, что на его письма не пришло ни одного ответа. Правда это или нет – проверить невозможно. Но что точно можно проверить – это то, что в храмах и отделах по тюремному служению лежат неделями и иногда месяцами стопки писем, на которые некому ответить – не хватает рук. И желания…
Кому писать?
Можно поделить зэков на хороших и плохих, уголовников и единожды оступившихся, тех, кто в храм ходит, и кто не ходит, и переписываться «с хорошими». Наверное, это все равно, что брать из детских домов только здоровеньких и симпатичных детишек. Прекрасна, но не живуча иллюзия, будто вас ожидают лавры просветителя и духовного «учителя», за которым народ стройными рядами потянется в Царство Небесное. «Есть и трудные подопечные: и поверхностно верующие, есть просто жалующиеся на бедственное положение в материальном плане, – рассказывает София Григорьевна, – но не стоит ли нам ради вероятности спасения хотя бы одного грешника написать тысячу писем?»
Матерые уголовники, почти всю жизнь проведшие на нарах, бывает, способны измениться: «У меня 7-я судимость. Всю сознательную жизнь я здесь. Впереди не было ни просвета, ни надежды на жизнь нормальную. Кому нужен уголовник? На работу не устроиться, в общем, дорога была одна – назад, в лагерь… Но однажды в нашей камере появилась Библия. Прочел от нечего делать. Скажу честно – ничего не понял. Прочитал во второй раз, немного понятнее стало. Прочитал третий раз и читаю до сих пор. Мировоззрение стало меняться. Я пропал в обычной жизни, но в духовной могу спастись… Я не пойду больше в лагерь, даже если придется подохнуть с голоду…»
Последний бастион – страх. «Не бойтесь переписки с заключенными, – пишет Лариса Сергеевна Хрусталева, – это – бедные оступившиеся люди, которым просто не хватает доброго участливого слова и простого человеческого общения».
Самое распространенное опасение: «Допустим, ты пишешь верующему осужденному прекрасные письма, рассуждаешь о любви Христовой, а он освободится, приедет и будет справедливо желать, чтобы ему эту любовь явили. И что?» Тут есть ошибка. Цель переписки – поддержать, помочь настроиться на церковную жизнь и разобраться в ней, а не взять на себя ответственность за жизнь другого человека. Как правило, с выходом заключенного на волю переписка заканчивается. Но может и продолжаться. Бывают исключительные случаи, когда друзья по переписке становятся друзьями и по жизни.
Кто может писать?
Кто может заниматься тюремным служением? «Здесь нужны люди с любвеобильным сердцем, твердой верой, уравновешенные и спокойные. Нельзя привлекать экзальтированных особ и лиц, лишенных чувства долга», – пишет отец Глеб Каледа. Наверное, это должны быть люди зрелые, прожившие жизнь. Хотя не факт: средний возраст заключенных – 24 года, и один 26-летний катехизатор признался как-то: «Да, мы ровесники, но мне с зэками говорить о Боге легче, чем с людьми с улицы». И еще появилась новая, очень интересная тенденция: в Центре поддержки заключенных при ПСТГУ сейчас работают две матери, чьи сыновья «мотают срок». Прекрасный пример для других: вместо отчаяния эти женщины нашли свое дело, которое знают лучше многих.
- Сами правила переписки с заключенными вырабатывались опытным путем. Прежде чем начинать, нужно ознакомиться с памяткой, которая есть, например, на сайте www.4prison.ru. Эти правила надо усвоить.
Лучшей наградой за этот труд будут строки вроде тех, что прочитала в письме София Григорьевна Бобкова: «Читаю ваши письма и жить хочется. Жизнь становится ясной и теплой».
Людям, в какой-то момент потерявшим себя, очень немного надо. Остаться человеком — очень серьезная потребность. И прекрасно, если в зоне работают по-настоящему хорошие, цельные люди — и таких немало (недаром зэчки одной из колоний называли свою надзирательницу «мамой»). А если нет? Наверное, никто не скажет об этой потребности в человеческом отношении лучше, чем бывшая политзаключенная, православная христианка Татьяна Щипкова:
«В начале главы я назвала лагерь черной низиной: полной миазмов зла, – и это правда. Но тем удивительней: что и в этом страшном мире живут доброта, сочувствие, любовь. Там тоже люди, и им не чужды добрые чувства».
