Наступает время, когда хорошо бы забыть о себе. В этом и важность Страстной седмицы, все покаянные песнопения к Страстной заканчиваются. Мы пытались себя выправить и исправить в течение сорока дней, посыпали голову пеплом и клали поклоны. Все. На Страстной речь не о нас, а о Христе – фокусируемся на том, что происходило тогда в Иерусалиме, в Сионской горнице, на Тайной вечере, в Гефсиманском саду, на Голгофе.
Как менялись со временем переживания Страстной седмицы у игумена Пантелеимона (Королева), настоятеля Свято-Троицкого Данилова мужского монастыря Переславля-Залесского:
«На очередную просьбу игумена что-то отнести или принести со мной просто случилась истерика»
– Как бы ты ни готовился к Страстной, ты все равно не в состоянии вместить ее смыслы. Но чем внимательнее ты подходишь к ней, тем ярче и даже болезненнее ты ее переживаешь.
Своими оголенными нервами ты прикасаешься к сути бытия. Тебя потряхивает, но ты понимаешь, что в этом вся суть жизни, и сам обретаешь правильную цельность.
На каком уровне я это переживаю? Есть чувственная эмоциональность, мы вкусно поели – нам хорошо, послушали приятную музыку – мы расслабились. В первом случае телесное переживание, во втором – душевное. А здесь обретаешь духовную сердцевину, ощущение бытия, прикосновения к Сущему. Обретаешь (насколько вместишь) себя и Бога. Происходит та самая встреча, страшная, страшно правильная, страшно невыносимая, страшно радостная.
– А бывало ли, что на Страстной так скрутит, что ничего не можешь, уныние нападет, или случатся ссоры, или озлобление, или работа не ладится? Что вы в похожих случаях делали?
– Бывает, но это не значит, что ты садишься на месте и сидишь.
У меня был эпизод, не связанный с постом, но похожий. В Свято-Преображенском скиту, где прошла моя основная часть монашества, у нас был престольный праздник. И так получилось, что кухня находилась в одном здании, а трапезная – в другом, на расстоянии 200 метров. Вначале я мотался туда-сюда на машине, потом без машины. А в какой-то момент на очередную просьбу игумена что-то отнести или принести со мной просто случилась истерика.
Я сел в мокрый снег и заплакал.
Ну, а потом встал и пошел.
Такие краткосрочные «поломки» не являются духовной катастрофой. Считал себя молодцом, здесь и здесь смог, а здесь не смог, плюхнулся в грязь, переоделся и пошел дальше помогать на празднике.
Уже не Винни-Пух
– Что за ваши годы в Церкви изменилось в вашем проживании Страстной? Что стало по-настоящему усвоено? Что остается с вами всегда, как некий опыт, который никто не может отнять?
– Я проводил занятие по литургике для студентов Московской духовной академии и мне пришла интересная ассоциация. Когда мы только начинаем ходить на службы и не знаем, как все устроено, чувствуем себя Винни-Пухом, которого Кристофер Робин волочит по лестнице. Еще не понимаешь, какой будет следующий шаг, и на всех ступеньках делаешь бум-бум-бум.
В рамках службы тебя так же куда-то волочат, ты не все понимаешь, но, по крайней мере, продвигаешься.
Но когда ты знаешь, как устроена служба, когда ты сам неоднократно все прочитал и пропел, то воспринимаешь все совершенно иначе.
Люди, которые любят музыку, знают, что есть разница между первым и сороковым прослушиванием любимого произведения в любимом исполнении.
Тем более когда ты это произведение можешь сыграть на фортепьяно или на скрипке. Оно у тебя уже в кончиках пальцев. Ты предугадываешь повороты, которые совершит хор в мелодиях песнопений. И оказываешься в ощущении танца, а не Винни-Пуха, «бумкающего» за Кристофером Робином.
На Страстной речь не обо мне – о Христе
– Великий пост стал чем-то отличаться, когда вы приняли постриг, стали монахом?
– Я стал другим, и воспринимать стал все по-другому, был Петя, стал Пантелеимон. Но тут не смотришь на себя – мол, я монах, теперь могу все лучше воспринять – а забываешь о себе. В этом и важность Страстной седмицы, все покаянные песнопения к Страстной заканчиваются. Мы пытались себя выправить и исправить в течение сорока дней, посыпали голову пеплом и клали поклоны. Все.
На Страстной речь не о нас, а о Христе – фокусируемся на том, что происходило тогда в Иерусалиме, в Сионской горнице, на Тайной вечере, в Гефсиманском саду, на Голгофе.
Сложно сравнить, больше ли я забыл про себя в этом году, чем в прошлом. Потому что объект наблюдения не я. И мои переживания зависят не от меня. Захочет Христос дать их мне – даст. Я стараюсь и готовлюсь. Эта глубина – то, к чему я стремлюсь, но не то, чего добиваюсь. Я хочу быть одной из тех дев, которых позовут на брак. Я стараюсь готовить светильник. Но позовут или не позовут – зависит от Жениха, Хозяина чертога.
Если мне плохо, это не означает, что я что-то делаю неправильно
– Какие примеры проживания поста для вас оказались важны, вас вдохновляли, помогали? Опыт святых? Опыт ваших знакомых, о которых никто не знает, кроме вас?
– Я начал монашеский путь в маленьком скиту под Серпуховом. Меня пригласил туда мой духовник. Соответственно, он был для меня примером все 10 лет, что я там пробыл. Образцом того, как подобает молиться, служить, жить по-монашески.
А еще мне близки рассуждения преподобного Паисия Святогорца о том, что настоящий монах проживает каждую седмицу, как Страстную. Монах, живущий внимательно, переживает среду, как день, когда Господа предали, пятницу – когда распяли, субботу – когда Он пребывал во гробе, воскресенье – когда воскрес.
– У вас были «ошибки» в проживании Страстной? Перепостились-перемолились, не понимая еще своей меры?
– Такой опыт был у меня во время неофитства. Первый Великий пост я решил проводить со всей строгостью, к которой добавлялась моя студенческая безалаберность. Ничего не приготовил, ничего не поел.
Как-то утром после дня, когда я почти ничего не ел, я выпил грейпфрутового сока. Я бы не хотел повторять такого. С другой стороны, если мне плохо, это не означает, что я что-то делаю неправильно.
Церковный устав монашествующих предписывает на первой неделе поста воздержание строже, чем на Страстной.
По монастырскому уставу с вечера воскресенья ничего не надо вкушать до среды. В среду поесть, потом только в пятницу. Дальше в субботу и воскресенье, и дальше есть каждый день. Немощные же, сказано там, пускай после заката вкушают ломоть хлеба и пьют воду.
В первый раз, когда я взял на себя такой подвиг, у меня вначале просто кружилась голова, потом во рту появился вкус ацетона, а потом стало рвать желчью.
На второй раз становится легче.
А потом ты просто знаешь, что у тебя будет кружиться голова, но тебе уже не становится плохо. А главное, ты знаешь, что для тебя – это хороший способ войти в пост.
Законы риторики говорят, что речь надо хорошо начать и закончить. А что будет в середине – слушатели могут спокойно простить. Такая же история с Великим постом и Светлой седмицей.
У нас нет Типикона для мирян. Может, оно и к лучшему, потому что уходящие в монастырь отдают себя в послушание более опытным братьям. А те, кто живет в миру, должны полагаться на свою голову. Хотя монашествующим тоже, конечно, надлежит пользоваться тем предметом, который у них на шее держится.
Должен быть четкий баланс духовной жизни, пост должен быть сопряжен с молитвой, пост должен быть катализатором молитвы.
Да, это правда, что, когда ты не ешь, у тебя уходит много ресурса на борьбу с голодом. Но нужно сосредоточиться на том, ради чего все это. Как в случаях крайней нужды, во время пожара или сбора урожая мы забываем о еде, у нас кружится голова, но мы не зацикливаемся на мыслях о еде, потому что понимаем, нам срочно нужно доделать дело.
Я так же пытался в первые три дня поста забыть о кухне и замечал, что с бОльшим чувством реагировал на тексты Писания и молитвы.
Когда слышишь «Покаяния двери отверзи мне, Жизнодавче», то не наслаждаешься тем, как красиво поют, а внутренне вопишь этими словами, словно стучишься в эти двери и просишься. Хотя почему кто-то другой должен нам открывать эти двери, если я их сам запер своим нерадивым поведением? Настолько запер, что не могу покаяться.
Поэтому не будет ничего плохого в том, чтобы душа в течение Великого поста покомандовала телом: «Дорогое мое тело, год ты провело с сериальчиками, со сладким, с жирным и пьянящим, а теперь пойди попляши.
Теперь давай потрудимся. Что ты хочешь есть, я знаю, что тебе будет плохо – знаю, но сейчас у нас есть еще и другие задачи помимо заботы о тебе».
При этом надо помнить, что обычно страхи превосходят реальность. Кажется, что невозможно сутки не есть, что мы от этого умрем лютой смертью. На самом деле, ничего не случится, тем более если полдня не поесть. Огромное количество ресурса, который уходил на страх, можно использовать по назначению, и все получается.
Так быть не может, а оно так есть, и в этом правда жизни
– Можете рассказать о самом-самом моменте проживания на Страстной?
– Бывает, что глубочайшим образом погружаешься в события и сопереживаешь Христу. Когда служба заканчивается, тебе хочется, чтобы это состояние продолжалось. Есть важная практика, о которой говорит преподобный Паисий, наставляя сестер монастыря Суроти. Святой советует им в Страстную пятницу не уходить из Церкви. Мне она тоже нравится. Мы находимся там, у креста Господня, служба не идет, но мы находимся рядом, со Христом распятым.
– Обычно моменты близости Божией связаны с «приятными» ощущениями – любви, полноты, воодушевления. У вас есть опыт сопричастности Богу, когда вам страшно, больно, пусто?
– У меня бывало ощущение причастности и одновременно глубочайшего недоумения: «Как так могло случиться, что Бог умер, Христос умер за наши грехи?» Чувство глобального трагизма смерти вообще и смерти Христа. При этом ты на глубоком уровне понимаешь, что так и должно было быть, Господь нас так спасает. И, с другой стороны, ты весь вошел в этот парадокс, застрял в нем, ты ни туда, ни туда выйти не можешь.
Как в мультике «В гостях у сказки», мальчик бежит по краю книжки, перелистывая страницы одну за другой. Ты оказываешься в таком же положении. На одной странице изображено Распятие, на другом предчувствие Воскресения, там же Предвечный Совет о том, что так и должно было быть, и рядом – грехопадение Адама. Ты зависаешь между этими временами и ощущаешь и полноту, и противоречивость одновременно.
Это – уже в тебе, но ты и не можешь это вместить. Так быть не может, а оно так и есть, в этом правда жизни. Ты эту правду жизни держишь в руках, она бесконечно трагична и наполнена надеждой.
Если у меня отнимут воскресенье, я стану похож на разъяренного льва
– В первохристианские времена центром Страстной недели было распятие Христа, Страстная пятница, потому что Воскресение Христа переживалось каждую неделю. А в наше время акцент именно на воскресенье (дне недели). Почему мы сейчас несравнимо, по-разному переживаем просто воскресенье и Пасху-Воскресение? Вроде смысл один?
– На Всенощном бдении в субботы мы поем «Воскресение Христово видевше». Не когда-то видели, а видим сейчас. Меня каждый раз трогает это пение, я не забываю, что мы празднуем каждое воскресенье. Каждое из них окрашено для меня отблесками пасхальной радости.
Часто приход в храм – что-то будничное, мы не чувствуем особой радости. Но человек, который провел существенное время вынужденно отрезанным от храма, готов целовать его порог. Поэтому то, что мы не переживаем особо восторженно каждое воскресенье, не означает, что мы его не любим. Если у меня отнимут воскресенье, я стану похож на разъяренного льва.
Есть такая история про девочку и короля. Однажды король потребовал, чтобы все ему объяснялись в любви, и одна девочка сказала, что любит короля, как соль.
Король оскорбился, а на следующий день в королевстве пропала вся соль, и все поняли, как она важна.
Бывает человек тихий, хороший, всегда на позитиве. Его не особенно замечают, он не фонтанирует идеями и восторгами, он просто хороший добрый спокойный человек.
Так и воскресные дни – это наши добрые друзья, радость от которых не особо видна, но если их лишиться, то будет плохо.
Она равномерно источается. У нас есть светоносная Пасха, которая передает свет воскресным дням, а воскресные – раздают дням будничным. При этом даже в праздновании Пасхи надо уметь соблюдать меры.
– А это как?
– Мы празднуем Пасху не один день, а сорок. Вся Светлая седмица проходит по пасхальному чину, а всего сорок дней – это попразднство Пасхи.
Нам надо отправиться в это путешествие, чтобы оно было светлым в течение всех сорока дней. Не чтобы мы надорвали глотки и утомились в пасхальную ночь.
В монастырском уставе сказано: «Мы наслаждаемся вкушением Христовых Таин в течение Светлой седмицы». Мы были лишены возможности часто приобщаться Таинам Великим постом, не каждый день была литургия, а на Светлой нас Церковь призывает: «Приидите, пиво пием новое, источнику нетления, приидите, приобщитесь».
В идеале монахи всю Светлую должны причащаться. По-хорошему, миряне тоже должны на Светлой часто причащаться.
Это дает определенный ориентир, Пасху нужно встречать так, чтобы была возможность причаститься в Светлый понедельник. И во вторник. Празднуем, всех обнимаем, но вкушаем аккуратно и горло свое не разрываем. Если мы таким образом Пасхой напитаемся, то семидневный светоносный день сможет передать свою светлость последующим воскресеньям.
