– Информацию о месте и площади лесных пожаров мы получаем из двух главных источников. Первый – это данные космического мониторинга. Несколько раз в день над страной пролетают спутники, они дают нам данные по термическим точкам, и визуальные данные, мы можем видеть, какая площадь выгорела.
Эти данные можно сравнивать с теми, что дают региональные власти, которые эти пожары учитывают. Если есть разница между тем, что видно из космоса, и тем, что говорят субъекты – Рослесхоз, как контролирующая организация, должен выяснять причины этих различий.
Сейчас региональные власти, к сожалению, не всегда оперативно успевают обновлять информацию, из-за задымления, и из-за того, что лес горит в труднодоступных местностях. Но разница не такая большая, как в прошлые годы, когда эти данные различались во много раз.
Сейчас это расхождение примерно на 800 тысяч гектаров. По данным дистанционного мониторинга, причем эти данные – официальные, от государственной системы ИСДМ (информационная система дистанционного мониторинга) Рослесхоза, на сегодняшний день у нас площадь действующих пожаров уже существенно больше трех миллионов гектаров. Причем это только лесные пожары, без учета степей, тундр, только на землях лесного фонда.
Основные площади пожаров находятся в трех регионах, где горит сильнее всего. Это Якутия – больше миллиона гектаров; Красноярский край – также больше миллиона, и Иркутская область – около 800 тысяч.
Из них тушат пожары, то есть ведут хоть какие-то работы по тушению, примерно на 170 тысячах гектаров.
Больше 90% пожаров, которые сейчас действуют в стране, не тушит вообще никто. Это объясняется тем, что они действуют в так называемых зонах контроля.
Зона контроля – это леса, в которых регионы с 2015 года имеют право не тушить лесные пожары. Такое решение они могут принять из-за того, что тушить будет слишком дорого, экономически нецелесообразно, прогнозируется, что ущерб от пожара будет небольшой, а затраты очень большие.
Справедливости ради, надо сказать, что регионы не просто так не хотят тушить, им не дают на это денег из федерального бюджета, и если они все-таки захотят это делать, придется тушить за свой счет.
Субвенции выделяют лишь на охраняемые леса, и конечно, их размер – катастрофически маленький. Поэтому любому региону, где начались пожары, приходится выбирать, тушить лес вблизи населенных пунктов или за сотни километров от них. Конечно, они пошлют людей и технику поближе к жилью, а дальние пожары тушить не будут.
Более того, когда выделяли эти зоны контроля, в них кое-где попали целые субъекты Федерации, такие регионы могут у себя вообще ничего не тушить. В других местах в эти зоны попали многочисленные населенные пункты: границу было удобнее провести так, что в зоне контроля оказались малонаселенные деревни, лесные поселки, люди там живут, но тушить лесные пожары вокруг них никто не собирается. В зоны контроля попали и освоенные леса, в том числе находящиеся в аренде.
То, что сейчас происходит – это катастрофа: три миллиона гектаров – чудовищно много. Потушить их – уже не в человеческих силах.
Но начиналось это все с отдельных маленьких пожаров. В том числе на вырубках, где, видимо, сжигали порубочные остатки. Пожар начался, но его решили не тушить, и он распространился на огромную площадь.
Если в первый день его могли бы потушить пять парашютистов, или небольшая наземная группа, то после того, как пожар развивался две недели, ушел на десятки или сотни километров, то его уже не потушить просто так.
Такие пожары разрослись, соединились между собой. Теперь их уже не остановить человеческими силами.
Есть три самые важные вещи, которые сейчас можно сделать. Первое – отправлять дополнительную технику и профессиональный состав на помощь регионам. Понимая, что мы не потушим эти пожары. Но мы можем избежать жертв, можем спасти населенные пункты.
Чем больше там работает профессиональных сил, тем меньше риск для пожарных, для лесников. Там работают парашютисты, пожарные десантники. Конечно, это очень рискованная работа, в условиях сильного задымления, сложная и опасная.
Задача – позаботиться о тех, кто тушит, и о тех людях, которые там живут. Понимая, повторю, что потушить пожары нам не удастся, и дым будет идти, по крайней мере, пока не пройдут дожди.
Второй важный момент – это дым. В этом году он пошел очень непривычно, на запад. Накрыл густонаселенные территории, причем задымлены оказались не только сибирские, но и уральские города. И перевалил через Урал, на него жалуются уже в Поволжье.
– Дым от сибирских пожаров может дойти до Москвы?
– Теоретически может. Конечно, здесь не будет опасных, больших концентраций. Но увидеть задымление, если снос дыма продолжится, москвичи могут.
Расстояние до очагов пожаров огромное, более пяти тысяч километров, но большую часть этого пути дым уже прошел.
Конечно, дым рассеивается, ближе к очагам пожаров ситуация намного хуже. Тяжелее всего приходится жителям тех мест, где одновременно на атмосферу воздействуют местные предприятия, горящие карьеры, другие источники выбросов. Вся эта пыль, другие вещества, сорбируются на кусочках угля, которые входят в состав дыма, и вместе с ним попадают в организм человека.
Задача властей – честно говорить, каков уровень загрязнения воздуха.
Не понимаю, почему регионы так паникуют, пытаясь объяснить, что в воздухе, дескать, не дым, а безвредный туман, и т.д. Очевидно же, что они не могут нести ответственность за то, что происходит за сотни и тысячи километров, откуда пришел дым.
Но они должны позаботиться о жителях. Вспомним 2010 год, когда за две недели смертность в Москве выросла на 50 тысяч! Люди чаще умирают от сердечно-сосудистых, других заболеваний, растет детская смертность. Не говоря уже о самопроизвольно прерванных беременностях, и т.д.
Нужно минимизировать последствия, вводить режим «черного неба», ограничивать работу предприятий, пока дожди не уберут дым из воздуха. Кроме дождей, дым ничто не уберет.
Третье, что необходимо сделать, – пересмотр границ зон контроля. Их необходимо изменить, иначе у нас каждый год будет развиваться подобная ситуация.
Климат меняется. Погода точно будет против нас. И наша задача – научиться вовремя реагировать на эти пожары. Если для этого нужны дополнительные бюджетные деньги, то лучше выделить несколько миллиардов на борьбу с пожарами осенью, перечислить их зимой, чем нести такие потери, как сейчас, когда остановить катастрофу уже невозможно.
Сейчас можно хоть весь российский бюджет потратить на пожарные машины, потушить огонь с их помощью не удастся. Но можно, повторю, усилить группировку пожарных, чтобы сократить человеческие потери; признать проблему с задымлением, вести мониторинг, снижать другие выбросы и помогать людям, и наконец, пересмотреть зоны контроля.
– С чем можно сравнить масштаб нынешних пожаров?
– В 2018 году горело значительно меньше. Этот год можно сравнить с самыми плохими, 2003 и 2012, их рекорды еще не побиты, но ведь и год еще не закончился. Самые страшные показатели, когда у нас порядка 13 миллионов гектаров леса было пройдено огнем. А в этом году уже сейчас пройдено около 11 миллионов гектаров, и сезон еще не кончился.
– Пожары в основном связаны с вырубкой леса?
– Если говорить о нынешних пожарах, проблема вырубок в тех местностях не актуальна. Конечно, там есть вырубки, причем в основном российских лесопромышленников. Конечно, часть этого леса экспортировалась в Китай, но рубят в основном наши. И разговоры о том, что это какие-то криминальные поджоги, чтобы скрыть незаконные рубки, и т.д. – несостоятельны.
В основном сейчас горят леса, которые в обозримом будущем никто не собирался рубить. Пожары начинались на границе освоения лесов, но сейчас ушли на территории, которые никто не планировал осваивать. Где-то там люди живут, охотятся, пасут оленей, но это не зона интенсивных рубок.
Поэтому я не связывал бы причину пожаров с вырубкой леса. Но проблем с вырубкой они нам добавят: ведь чем больше леса сгорит, тем выше будет нагрузка на оставшиеся леса. Если у лесопромышленника сгорел лес, где он планировал вести работы, он будет добиваться аренды на другие, которые до сих пор охранялись.
В целом по стране у нас лидирующая причина пожаров весной – поджоги травы, от нее загораются леса. Это первый пик пожаров, он проходит в мае.
Сейчас – второй пик, в июле и августе. Его причины – сжигание порубочных остатков, костры, в тех местах, где развита дорожная сеть – окурки.
Добавляется какой-то процент криминальных поджогов, но не очень большой. И молнии. Сухих гроз очень мало в весенний период, а летом грозовая активность есть. Но если бы причиной были только грозы, такой проблемы с пожарами не было бы. Доля грозовых пожаров невелика, даже летом.
– Сколько всего вырубается леса в России? Это потери более или менее существенные, чем от пожаров?
– По нашим подсчетам, учитывающим и законные, и псевдозаконные, и нелегальные рубки, за год вырубается около миллиона гектаров.
– Получается, уже сейчас в России сгорело в 11 раз больше леса, чем вырубается за год?
– Не совсем так. Из этих 11 миллионов гектаров, пройденных пожарами, лес погибнет не всюду. Есть лес, который пострадал, там погибли звери, изменится состав древостоя, но какую-то коммерческую ценность он сохранил.
Обычно за год у нас погибает полностью от верховых пожаров или интенсивных низовых, примерно два миллиона гектаров леса в год, то есть, вдвое больше всех вырубок, вместе взятых. В этом году будет больше. Думаю, что погибнет не менее четырех миллионов гектаров, вдобавок к ежегодному миллиону вырубки.
Лесные ресурсы совсем не безграничны. Кажется, что у нас есть бесконечные лесные просторы. На самом деле добыча леса целесообразна лишь там, где это позволяет инфраструктура, где экономически оправдано его вывозить. Большинство наших лесов в освоенной зоне истощено. Это вторичные леса, молодые березняки, осинники.
В России ведется добыча бревен как невозобновляемого ресурса. Подмосковье еще выглядит благополучно, а в Сибири лес добывают, как полезные ископаемые. Его не восстанавливают, он сгорает.
Ресурсы истощаются, а это влечет за собой и социальные проблемы, поселки теряют работу, их надо переселять на другие места. Это системная проблема, и единственный выход – ведение нормального лесного хозяйства. Как в развитых странах, где не приходится вгрызаться в северные неосвоенные территории, там выращивают лес, и умудряются еще продавать его на экспорт, закрыв собственные нужды.
Чем ближе к людям будут выращивать лес, тем это будет удобнее и выгоднее. У нас есть 30-40 миллионов гектаров сельхозземель, выведенных из оборота. Выращивание леса там могло бы стать прекрасным источником занятости и дохода. Но пока это запрещено, землепользователей штрафуют, если у них на сельхозземлях растет лес.
– В тушении лесных пожаров сейчас участвуют добровольцы? Насколько существенно их участие?
– Смотря где. Недалеко от населенных пунктов, от городов, они вносят достаточно большой вклад. Прежде всего профилактикой, останавливая тех, чьи действия могут привести к пожару. Но и тушат пожары тоже.
Добровольцы работают на пожарах не только в Сибири. Вера я вернулся с тушения торфяного пожара в Ленобласти. Знаю, что ребята сейчас работают в Подмосковье, в Тверской области, на тушении торфянников. Это незаметная, не публичная работа, она не привлекает внимания, там, где все хорошо работают, нет повода общаться со СМИ.
Добровольцы играют, на мой взгляд, ключевую роль в том, что торфянники не разгораются.
Очаги нужно найти и потушить, добровольцы очень тщательно это делают, у них неплохое снаряжение, они хорошо помогают государственным структурам.
Очень сильное движение пожарных добровольцев есть в Бурятии. Знаю, что сейчас добровольцы тушат пожары в Иркутской области. Появилась группа добровольцев в Приморье, в Амурской области очень неплохо работали весной.
Это группы энтузиастов, уже получившие профессиональную подготовку. Они занимаются и профилактикой, ведут агитацию, работу с детьми, на самом деле это важнее, чем прямое тушение. Ведь гораздо эффективнее научить людей, как безопасно и по-человечески себя вести, чем бегать за ними и тушить.
Но на тех пожарах, которые сейчас действуют в Сибири вдали от населенных мест, в зонах контроля, доля добровольцев совсем невелика. Это труднодоступные территории, пожары уже ушли далеко от дорожной сети, пожарных туда доставляет авиация или их везут тяжелыми вездеходами.
Как правило, это история не для добровольцев. Там работают профессионалы, в том числе пожарный резерв Авиалесохраны.
К сожалению, каждый год при исполнении своей работы гибнут в среднем до 10 пожарных десантников.
В основном от падающих деревьев на кромке пожара, иногда – оказавшись в окружении огня. В 2018 г. два человека пропали без вести. Это довольно рискованная работа.
Те люди, которые сейчас пытаются сдерживать ситуацию, не допустить огонь в населенные пункты – это в первую очередь не работники МЧС, а лесники, из которых авиационная лесная охрана берет на себя сейчас основную нагрузку.
– Сейчас в сети собирают подписи за введение в связи с пожарами режима ЧС федерального уровня. В этом есть смысл?
– Есть смысл собирать подписи, потому что это обозначает обеспокоенность людей, выражает их солидарность с жителями задымленных городов. Власть должна видеть, что людям не все равно, что люди понимают, что пожары – это проблема, и ее надо решать.
Я не уверен, что введение федерального ЧС само по себе достаточная мера для исправления ситуации, хотя не хочу спорить с правомерностью этой петиции. Сейчас Greenpeace начал сбор подписей под обращением к Госсовету России, который возглавляет президент, и куда входят те руководители, которые могут принять правильные решения. Там конкретизируются меры, которые необходимы в сегодняшней ситуации, те, о которых мы уже говорили здесь.
Прямо сейчас, по итогам этой катастрофы, надо пересмотреть зоны контроля, увеличить финансирование на тушение этих лесов. Иначе мы в следующем году пойдем по тем же граблям, а ситуация будет еще хуже, потому что сгоревшие сейчас леса никто не разберет, и они будут догорать по-новой. Еще на несколько лет там, на старых гарях и горельниках, будет очень высокая пожарная опасность, они создадут нам еще не одну проблему.
В этом году мы тушили на границе Подмосковья и Рязанской области пожар на гарях 2010 года, и он был самым тяжелым за много лет.
Горели завалы упавших деревьев, через этот бурелом пророс молодой лес, туда не могли пробиться ни люди, ни техника. Туда были стянуты огромные силы, две недели с этим пожаром боролись триста человек.
Были бульдозеры, самолеты, вертолеты, ни в одном месте в России нет возможности собрать такие же силы, как собрали там. В Подмосковье мы справились, но теперь такие же условия формируются в регионах, где такой концентрации сил не будет. И все климатические условия – против нас. Поэтому нужны решения, которые позволят подавлять такие пожары в самом начале.
– Как долго еще будет гореть лес в Сибири в этом году?
– До дождей. И пока в прогнозах мы их не видим. Я бы не обнадеживал людей: в ближайшие две недели мы не ждем перелома в ситуации.
Большой лесной пожар – очень сложная штука. В таком большом масштабе, как сейчас в Сибири, он уже сам начинает влиять на погоду. Шапка из разогретого воздуха, с другой оптической плотностью в атмосфере не пропускает атмосферные фронты, циклоны, несущие дожди.
В сопредельных районах могут выпадать избыточные осадки, начаться наводнения, а в зоне пожара удерживаться устойчивый антициклон. Обычно, если огонь так разгорается, его тушат только осенние дожди, помогает лишь кардинальная смена погоды.
Будем надеяться, что в этом году получится иначе. Очень важно, чтобы мы удержали населенные пункты, не потеряли людей, не потеряли технику, которая там работает. И хоть что-то делали для снижения дымовой нагрузки на города.
