4 апреля исполнилось 80 лет со дня рождения самого знаменитого (наряду со Станиславским и Эйзенштейном) русского режиссера – Андрея Арсеньевича Тарковского (1932-1986). Кроме того, 40 и 50 лет в этом году исполняется соответственно двум его шедеврам – «Солярису» и «Иванову детству». Что, на наш взгляд, и по сей день остается в массовом сознании незамеченным или недостаточно осмысленным в творчестве этого художника, чья биография и фильмография изучены как будто вдоль и поперек? Что оказалось почему-либо понято неверно и настоятельно нуждается в пересмотре или уточнении? Какие мифы подтвердил или опроверг суд времени, прошедшего после смерти режиссера?
Мифы народов мира
Для начала, впрочем, уточним, что мы под мифами понимаем. Чаще всего, особенно в повседневном языке, этим словом называют то или иное заблуждение, что неверно. Миф – не обязательно заблуждение и не обязательно ложь, точно так же, как миф – совсем не обязательно правда. Скорее, миф – это образ нашего мышления; то, каким образом мы привыкли о чем-то думать. Миф склонен рядиться в одежды реальности, прятаться за надежное, проверенное знание, хотя любое знание тоже в значительной степени основано на мифах и на мифологизированном мышлении.
Конечно, не исключено, что где-то нам придется не совсем по-юбилейному снизить градус некритического благоговейного почитания, сложившегося вокруг юбиляра (ставшего со временем общепринятой манерой разговора о нем). Однако, думается, что любой автор (а в особенности великий) заслуживает адекватного о себе представления, которое важнее для культурной памяти потомков, в том числе и с точки зрения культа, чем неосмысленная экзальтированная восторженность.
Не говоря уже о том, что четверть века, прошедшие со дня смерти режиссера, дают нам основание говорить правду без повышенной боязни задеть чьи-либо чересчур нежные и ранимые чувства. Итак, не претендуя в рамках небольшой колонки на тотальное «переоткрытие» этого влиятельнейшего – в мировом масштабе – российского режиссера второй половины XX века, попытаемся, тем не менее, отпраздновать нынешнюю его годовщину нетрадиционным образом: отметив некоторые более или менее ошибочные и чрезвычайно живучие мифы, связанные с именем Тарковского.
Миф первый: «непризнанный гений»
Осенью 1986 года, умирая в парижской клинике от рака легких, 54-летний режиссер напишет завещание, в котором уронит горькие и проницательные строки: «Уже готовится моя посмертная канонизация». Тарковский не ошибся. Официальное признание на исторической Родине (речь шла о канонизации именно в России) началось у нас примерно вместе с перестройкой, и преждевременная смерть беглеца-эмигранта, при жизни независимого и ершистого, парадоксально облегчала властям этот запоздалый процесс.
И, действительно, творчество Тарковского было до известной степени заново «переоткрыто» широким отечественным зрителем уже после распада советской империи в начале 90-х, то есть, к моменту, когда сам режиссер более пяти лет как умер. С него была снята печать антисоветизма и запретности, фильмы стали систематически показывать по федеральному телевидению, родственники и знакомые начали писать воспоминания, а многочисленные институции – создавать музеи Тарковского и проводить ретроспективы.
В результате сегодня даже многие очевидцы позднего застоя искренне считают, будто на Родине Андрея Арсеньевича настигла лишь посмертная слава, ставшая возможным лишь с закатом СССР. Это – чистейшей воды миф, иначе, в данном случае, короткая память и оптический обман. Потому что, несмотря на многочисленные запреты и препоны, несмотря на постоянное противостояние художника советским цензорам и чиновникам, Андрей Арсеньевич Тарковский удостоился редкой – мгновенной и прочной – прижизненной славы не только в «цивилизованном мире», но и у себя на Родине, в России.
Что до мирового признания, с ним просто: достаточно сказать, что все полнометражные фильмы Тарковского попадали на крупнейшие международные фестивали и практически всегда удостаивались солиднейших призов. (Случаи, когда международная премьера не увозила с фестиваля первый приз, Тарковский открыто считал неправильным решением и – не очень справедливо – следствием советских интриг.)
Что же до российского признания, то напомним лишь несколько красноречивых фактов, доказывающих, что оно было, возможно, иным, но не менее жарким, чем на Западе. С первых шагов в профессии начинающий кинематографист завоевал признание профессионалов. В частности, увидев материал, который вчерашний выпускник снял по повести Владимира Богомолова «Иван», учитель Тарковского Михаил Ромм заверил руководство, что картина в высшей степени талантлива. Благодаря счастливому стечению обстоятельств (в том числе краткому периоду политической оттепели), «Иваново детство» было отдано, как ни странно, советскими властями в главный конкурс Венецианского фестиваля. К семидесятым слава запрещенного режиссера на Родине была такова, что к концу десятилетия Тарковский стал настоящей звездой. Документалист Марина Разбежкина недавно вспоминала, как проходил приезд режиссера в Казань. Интеллигенция штурмовала кинотеатр, где семь раз показывали один и тот же фильм (и всякий раз зал был полон), а сам Андрей Арсеньевич ходил только в сопровождении двух местных кинематографистов, которым доверял, стараясь не отпускать их от себя за пределами гостиничного номера.
Миф второй: «великий эстет»
Еще один чрезвычайно живучий миф о Тарковском – представление о нем как о великом эстете и стилисте. Причина появления такого мифа – в характерном творческом почерке, включающем множество постоянных и узнаваемых элементов «художественного мира», которым Тарковский был верен, несмотря на разнообразие привлекаемых жанров. Их легко перечислить: статика кадра; вода, дождь, капли и прочая природная стихия; отрешенность героев; эмблематизм изображения, широкое использование символов и знаков высокой культуры (репродукций Дюрера и Брейгеля, аллюзий на Рембрандта, звучание Баха) и т.д.
Они оказались настолько популярны среди эпигонов (а среди них есть и множество безымянных выпускников, и величины мирового уровня (Триер, Звягинцев), что их в какой-то момент начали смешивать с формальной чистотой стиля, за которой на самом деле Тарковский никогда не гнался. А не гнался, потому что не был никогда эстетическим пуристом – в отличие от многих своих любимых режиссеров (в частности, любимейшего из них – Робера Брессона), а был, наоборот, скорей, эклектиком и даже любителем китча. Именно китчевым образом – в их готовом, неразогретом виде – и используются Тарковским те же упомянутые Дюрер и Рублев, Брейгель и Бах.
Однако, отказывая Тарковскому в формальной безупречности, мы в последнюю очередь намерены принизить его значение для мирового кино. Речь именно об особом типе ориентации на жизненную достоверность и содержательность, нежели на внешние, формальные признаки, которые Тарковский умел ценить в других, но сам не возводил в какую-либо самодовлеющую систему.
Миф третий: «русская духовность»
В отличие от первых двух, миф №3 – о том, что Тарковский выражает некую русскую духовность – значительно более соответствует описываемой действительности, если, разумеется, условиться, что в столь чувствительных и «субъективных» материях точность – тоже специфического рода, невычисляемая «объективно». Несмотря на этнически нерусское происхождение (сестра режиссера Мария считала, что их отец Арсений Тарковский – поляк; сам же Арсений писал, что происходит из кумыкских шамхалов), Андрей Тарковский действительно во всем мире воспринимается и воплощает именно русский кинематограф и именно русскую духовность, и вот почему.
Дело в том, что Тарковский действительно один из самых радикальных авторов, озабоченных духовным состоянием человека и человечества. Об этом все его картины – от «Иванова детства» до «Жертвоприношения». С этим связаны и напоминания о мировых шедеврах, и медитативная задумчивость его повествований, и своеобразная отрешенность героев, чаще всего бездействующих.
Позвольте напомнить, что это за «бездействие» и на что оно больше всего похоже: на поведение Марии, которая когда пришел Учитель, просто села у Его ног и слушала Его слово. В то время как сестра ее Марфа «заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее». (Лука, 10:40-42). Для Тарковского (и нередко его героев) окружающая жизнь – тот же учитель, что для Марии был живой Христос, и в конфликте двух мировоззрений – деятельной Марфы и созерцательной Марии – симпатии русского режиссера целиком на стороне второй.
