О женах новомучеников мало пишут, а ведь их жизнь часто оказывается не менее святой, чем у расстрелянного за веру мужа. Последующая судьба этих женщин, часто даже не знавших, что стало с их когда-то арестованными и уведенными от них мужьями, немного приоткрывает мир их семьи, любви, преданности и общей веры, ради которой терпелись страдания.
Анна, кузнецкая дочь
Свою невесту, Анну Портнову, Петр встретил в одном из сел Уфимской губернии, откуда был родом. Анна, кузнецкая дочь, с детства очень хотела учиться, но закончила только начальную школу, а дальше не велел отец.
Богато одаренного ребенка – Анна замечательно рисовала, пела, танцевала, отличалась удивительно правильной для крестьянки речью – на одном из сельских праздников заметила княгиня Кугушева и помогла определить в школу с полным пансионом в селе Верхотор.
Анна стала учительницей и начала работать в деревне Ингышлы. Здесь и встретил ее Петр, закончивший к тому времени курсы псаломщиков. В 1915 году молодые повенчались.
За невестой родители не дали ни копейки, ни домашнего скарба, ни скотины. Вдовая мать Петра ничем не могла помочь сыну, наоборот, сын всю жизнь помогал матери поднимать младших, у него выросли родной брат Петра и оставшаяся сиротой двоюродная сестра Анны; на зиму приезжали жить родители – в маленьком доме бедняков Варламовых почему-то всем хватало еды, места и радости.
Гражданская война 1918 года принесли людям неустройство, страх и вражду, поделила на лагеря и партии. Запустело хозяйство, разрушился привычный уклад жизни. Как следствие, пришли голод и болезни. Даже родственная любовь не выдерживала, борьба за собственную правость доводила людей до такой злобы и ненависти, что самим почти невозможно было остановиться.
Село Преображеновка, где жили Варламовы, не раз переходила от одной власти к другой, и каждый раз начинались расправы. В таких условиях не отойти в сторону, а продолжать говорить хотя бы о терпимости, об обычной человеческой справедливости, когда кто-то и слышать не хотел про Бога, уже было подвигом.
Петр Варламов спасает от смерти «красного» фельдшера Георгия Павловича Саранцева, который был схвачен белыми и сильно избит, а затем бежал; беглеца везде искали, но так и не нашли, а он скрывался две недели тут же, в доме псаломщика.
Сохранял Петр от мести белых и своих односельчан-партизан. Позже на следствии один из них, Гаврила Шамин, сказал:
«Когда у нас была революция, мы видели и знаем, что наш священник Варламов с белыми не уезжал, и мы, которые уезжали с красными, знаем, что он наши семьи не выдавал, а наоборот, защищал их, и благодаря ему наши семьи не были обижены и ограблены белыми.
Это мы знаем и подтверждаем».
Выбран священником всем сельским обществом
В 1919-м гражданская война окончилась; священник храма в Преображеновке отец Иоанн Канин оставил приход и со всем семейством ушел с белыми. Тогда прихожане пошли к Петру Варламову, хотя и понимали – он не священник. Но разве в первохристианской Церкви христиане не так избирали своего пастыря? Люди просили Петра, которому было всего-то 22 года, принять священство и стать им пастырем. Петр отказывался – у него же ни знаний нужных, ни опыта. Против была и жена – в такие-то времена «отмены Бога» принимать священство! Но люди не отступали. И Петр дает согласие принять сан и едет в Уфу, где его рукополагают.
Особо почитаемой иконой в храме являлась копия чудотворной Табынской иконы Божией Матери. До самого конца отпущенного ему времени, до 1929 года, отец Петр устраивал крестные ходы с этой святыней по всему приходу с посещением домов прихожан; навещал болящих, укреплял народ в вере, беседовал с молодежью о религии, даже дискутировал с баптистами. И Матерь Божия не оставила молодого неученого пастыря без поддержки.
«Была у нас в Преображеновке одна девушка, Дуся Япрынцева, она скорченная была, – рассказала старшая дочь о. Петра Валентина, – полный инвалид, рука у нее скрючена была, ноги, – работать совсем не могла. И вот, когда папа ходил по деревне с иконой, ее провели под иконой, и ей стало лучше. Она начала работать счетоводом, потом бухгалтером. Хотя полностью не исцелилась, но стала работать; прожила долгие годы, заработала пенсию и недавно (в 1990-е годы) скончалась в Стерлитамаке».
И самих Варламовых горе не обошло: умерли от дифтерии их первенцы, погодки сын и дочка. Очень были дружные, никуда друг без друга, даже умерли один за другим в один день.
На похоронах к Анне подошла монахиня: «Не плачь, милая, не плачь. Я во сне видела рядом с тобою пять свечей. Будет у вас пятеро детей. Не плачь». Так и получилось.
«На его проповедях присутствующие верующие всегда плачут»
Не только прихожане ценили своего батюшку, но и недруги давали тому примерные характеристики – в ОГПУ: «Среди верующих он пользуется большим влиянием»; «поп Варламов умный, энергичный, является примерным среди верующих в смысле поведения в личной жизни; очень тактичен, вежлив по отношению к прихожанам»; «также подчинил своему влиянию своей умелой работой много молодежи, к которой подходил не только как поп, но как культурник. Росту авторитета и укреплению его влияния на верующих способствует его примерное поведение как попа и человека вообще».
В 1927-28 годах власти наложили на священника огромные сборы. За несвоевременную уплату о. Петр был оштрафован. Заплатить не мог, и сельсовет описал кормилицу семьи – корову. Матушка Анна кричала и плакала, но 19-летний активист, пришедший за коровой, сказал матушке такое хлесткое слово, что та упала в обморок. Отца Петра на суде обвинили в сопротивлении представителю власти «в момент реквизиции».
А тем временем на священника все писались и писались доносы куда следует: «Поп Варламов прекрасный проповедник, всегда и всюду читает нравоучения верующим»; «поп Варламов вполне грамотный, умный, осторожный и хороший оратор-богослов… обладая красноречием, сумел взять под свое влияние даже бедняков – верующих фанатиков. На его проповедях присутствующие верующие всегда плачут».
В феврале 1929 года по стране было разослано директивное письмо секретаря ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановича «О мерах по усилению антирелигиозной работы». «Партийцы, комсомольцы, члены профсоюзов и других советских организаций», в том числе Союза воинствующих безбожников, подвергались разносу за недостаточную работу по «процессу изживания религиозности», духовенство объявлялось политическим противником ВКП(б). В стране немедленно развернулась новая кампания по закрытию церквей. Начались аресты священников.
Петр, а как же Я?
В конце марта 1929 г. прошли первые допросы сельчан о деятельности священника Петра; близкие, даже некоторые члены преображеновской партийной ячейки предупреждали его, советовали уезжать из села. Но тот говорил: «Меня не за что арестовывать. Я ни в чем не виновен, свое служение и прихожан не брошу».
«Был он, – вспоминала старшая дочь, – как бы не от мира сего, какой-то неземной, слишком честный и справедливый, верил в правду и не мог представить, что могут осудить его, невинного».
В те дни матушка Анна молила супруга смилостивиться над нею и ради пятерых детей уехать, от греха, на его родину в Дияшево. Батюшка отмалчивался, колебался. Но вот уже были наняты две подводы, укладывали вещи. «Но тут, – вспоминает дочь отца Петра, – вдруг он пошел к монашкам (у нас в селе в келейке жили две монашки из закрытого уже монастыря, что был неподалеку от Преображеновки, Полина Шамина и Татьяна). «А как же мы, батюшка?» – спросили они. И вот отец вернулся от них и говорит: «Нюра, я не поеду!» Не согласился уехать – и не поехал, мама даже в ногах валялась, просила, уговаривала…».
Как будто не монахини, но Сам Господь их устами спросил тогда его: «Петр, Петр, а как же Я?»
26 мая 1929 г., на Преполовенье Пасхи священномученик Петр Варламов был арестован и заключен под стражу в Стерлитамакский исправдом.
«Нюра, возьми шарф – пуховый, пригодится ведь дочкам»
Матушка Анна ездила в тюрьму на свидания, просила, умоляла… Было составлено прошение от прихожан, но не допущено к материалам дела.
Арестованных готовили к пересылке в Уфу. Матушка поехала проводить мужа, детей с собой не взяла. О дальнейшем рассказывает старшая дочь отца Петра Валентина, которой тогда было всего восемь лет:
«Я так хотела увидеть еще папу! Мама уехала, а я сама пробежала по селу, нашла попутную подводу – люди меня взяли. Приехали в Стерлитамак, а там-то я встретила маму, она дала мне сахару и молока. И тут вдруг кто-то и кричит: «Матушка, гонят! Матушка, выгоняют!» У меня и сахар куда-то полетел, закатился. Мы бросились на улицу, побежали. Мама только говорит: «Смотри папу, смотри папу». А их вывели в ряд человек, наверное, по восемь, и вот так несколько рядов. Я тут еще плачу… И папа, когда нас увидел, то перекрестил, и сам перекрестился. И все.
Меня мама отправила домой, а сама за ними отправилась. В Уфу их гнали пешком. Остановили на ночлег в селе Подлесном. Мама отварила курочку ему, хотела передать. Ее не пускали нигде, она где-то по сугробам, через забор к нему пробралась.
Он ей дал свой шерстяной пуховый шарф и говорит: «Нюра, возьми шарф – пуховый, пригодится ведь дочкам», даже тогда он думал не о себе, а о нас. А этот шарф, по-моему, у нее украли. Потом, когда их угнали, мама без сознания там около дерева стояла. И к ней подошел попутчик С., заматерился и грубо так гаркнул: «Че ты здесь стоишь? Все давно уже уехали, а ты стоишь здесь?!» Мама говорила, что только тогда очнулась и поехала домой».
Отец Петр не признал себя виновным. 9 марта 1930 г. тройка при ГПУ БАССР вынесла решение о применении к нему высшей меры наказания, с конфискацией имущества. Приговор был приведен в исполнение в Уфе 11 марта. Отцу Петру было 33 года.
Выгнали на снег
Об участи своего супруга матушку власть не уведомила. Не знала она и о «конфискации имущества». В апреле 1930 года матушку с пятью детьми, младшему из которых было полтора годика, а старшему девять лет, выселили из дома.
Рассказывает старшая дочь священника Валентина:
«Мама тогда не работала, была с детьми, но у нее руки были золотые. Она рисовала ковры, картины, делала кукол, делала красивые цветы – люди давали за это молоко, хлеб.
Мы жили в няньках, ходили собирали милостыню. Как это было тяжело! Заходили по выбору, не ко всем, – я знала, кто не любил папу, кто погубил. Нас боялись, родственников не было. Но люди нам приносили милостыню тайно, так как их могли наказать за связь с нашей семьей. Они очень любили папу.
Нас должны были отправить на Соловки. Тогда отправляли людей – их называли лишенцы, и нас хотели – помню, мама испекла на дорогу лепешки, но не отправили. Может, кто заступился за нас – даже не знаю, но мы собирались. Мы жили во многих местах на квартирах, и гнали нас из квартир, потому что у нас не было топлива. Местность-то у нас степная, дров не было, топили соломой и кизяком – значит, надо было иметь скотину, а у нас ничего не было.
Но мама была оптимистка, мужественная женщина. А ей ведь было всего-то 35 лет. Она с нами была ласковой, несмотря на такую тяжелую жизнь.
Через два года после ареста отца маму взяли работать на Мариинский спиртзавод делопроизводителем. Потом ей разрешили учительствовать – работала она в школе на Чувашском хуторе (Слободском), он был в трех километрах от Преображеновки. Жили мы в самой школе. Было очень холодно.
Однажды к маме пришли даже мысли, чтобы нас отравить – и действительно, за это не нужно ее осуждать: выгнали на снег, а запаса продуктов, обуви, одежды не было. Однажды я прибиралась на печке (как старшая, любила порядок, мне лет 10 было), к нам зашел в квартиру человек и сказал: «Вы, культурные, быт не соблюдаете», увидел, что такая беднота».
Одинокая жизнь, лиходейка
В те дни матушка написала песню, которую дочери помнят до сих пор.
«Затопив печь сырыми дровами,
Я горюю, томимый тоской.
Дым, поднявшись густыми волнами,
Грозной тучей висит надо мной.
Не варится гнилая картошка
И суровые щи не кипят,
Нет порою ведь хлеба ни крошки,
Чем кормить мне малюток-ребят?
Ах ты, долюшка наша, злодейка,
Ты родная неволюшка-мать.
Одинокая жизнь лиходейка
Нас заставила горько страдать».
Валентина рассказывает дальше: «Когда отца забрали, меня никуда не принимали учиться, потом через год, правда, приняли в школу. Меня дразнили оппортунисткой, и я очень переживала. Потом еще частушки нам сестрам пели срамные, нехорошие.
Брата прямо избивали за то, что он сын священника, он в синяках приходил. Когда мама начинала его мыть, он говорил: «Мамочка, не плачь, мне не больно».
Маму часто обижали, что она жена попа, оскорбляли, она раз даже в обморок падала, так больно ее душе было.
Несмотря на бедность, мама дала всем нам среднее образование. В семье три учителя – мама, я и сестра Тамара, которая окончила заочно педагогический техникум; сестра Таисия окончила медучилище, работала медсестрой; Ангелина окончила во время войны 7 классов, выучилась на химзаводе на лаборантку, потом работала в государственных учреждениях.
Маму однажды перевели работать в наше село Преображеновка, учительницей, а потом в отделение зерносовхоза, километрах в трех от села. Там у мамы была маленькая спаленка. Ей тетрадки надо было проверять – она зажжет коптилку и на печке ночью, скрючившись, проверяет. Вот отсюда мы ее взяли в Уфу, наверное, в 1950 году, и она еще до 63 лет работала учительницей.
Мама у нас такая простая была – все старалась раздать людям, что имела. Когда в Уфе работала, то получала 54 рубля. Как получает зарплату, к ней идут взаймы просить. Взаймы даст – после уже боится спрашивать.
Я однажды принесла ей цветок в подарок, а она мне и говорит: «Валя, ты сколько за него заплатила? – Два рубля. – А-а. – Что, мам? – Да ты бы лучше мне дала денежки, я бы в церковь отнесла». В церковь мама ходила, часто ходила. Тогда в Черниковке, где мама жила, церкви не было, ездить приходилось туда, в Сергиевскую. А на кухне у нее были иконочки, лампадки, и она ночью долго очень сидела, молилась – читает, читает, и прям за столом и уснет».
Не он ли…
Продолжение воспоминаний дочери Валентины:
«Мама редко плакала. Но всю жизнь ждала «Петю», все мечтала: «Ох, вот только бы мне рассказать ему все – и умереть». Она все жизнь надеялась на его возвращение, а потому в каждом старике, встреченном на улице, искала отца. «Вот, – говорила она нам, – я видела сегодня на базаре человека – похожий на папу».
Мама разыскивала мужа и в 1940-е годы, когда это было еще опасно для нее, и после 1953 года, думая, – вдруг он в лагере? Многого ей не надо было – только бы поговорить с ним, рассказать ему, как она жила одна эти годы, как детей подняла, вот только сына потеряла…»
В ответ на ее письмо в МВД СССР от апреля 1956 года матушку пригласили в «органы» и объявили, что ее муж «Варламов Петр Яковлевич в 1930 году был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и, отбывая наказание, 2 октября 1938 года умер в местах заключения от гнойного менингита». Зачем уже в 1956 году нужно было лгать? Ведь документы о расстреле давно лежали в деле отца Петра.
Матушка Анна иногда вела для самой себя записи – что-то вроде дневника. Сохранилось два разрозненных листка из него, датированных 16.02.1975 года.
«Приехала подруга ко мне. Я была рада. Огляделась она и говорит: «Это ты живешь так? – ей понравилась моя однокомнатная квартира. – Да. – И ты одна воспитала пятерых? – Да. – Кто помогал тебе? – Что спрашиваешь, душу теребишь, ведь я писала, что одна своих крошат подняла, т.е. воспитала». Подруженька села и говорит опять: «Да как же это так, одна воспитала в трудные времена дочек? – Ну снова бередишь, терзаешь меня. Я чья дочь? – Ну, дочь кузнеца. – Тяжело было. И как видишь, жива и живу».
Она опять задает: «Неужели никого не любила? – Нет. Были люди, приставали, но никого не могла любить. Я его, Петю, очень любила, и он, несмотря на 57 лет, у меня в сердце. Конечно, тоска и грусть утихли, но люблю [подчеркнуто в тексте рукой матушки]. Были случаи, сватали, но я не могла».
Уснула подружка с дороги. Я не могла долго заснуть. Вспомнила свою одинокую жизнь, к утру заснула. Сердце ведь не камень, оно ноет, грустит и просит ласки и сочувствия. Поверну на детей – и сразу обязанность, любовь и забота о них, моих дорогих сиротках».
Анна Ивановна Варламова скончалась 1 июня 1980 года и похоронена на Тимашевском кладбище Уфы.
* * *
В бумагах матушки Анны сохранилась написанная ее рукой молитва.
«Благодарю Тебя, Господи Боже, за все: за жизнь, за невзгоды, прожитые мною, за разлуку с любимым мужем (священником) моим; за муки и радость, претерпевшие с пятью детьми, за все, за все Тебя, Боже, благодарю…»
