За годы работы в больнице мне приходилось часто видеть смерть, но только один раз я увидела «тихую и безболезненную кончину», настоящее Успение.
Бабушка Ульяна была общей любимицей в 9-й травме Первой градской больницы. Родственников у ее кровати в коридоре я не припоминаю. Шел 1991 год, с людьми случалось разное.
Мы, «санитарки от храма», никогда не слышали, чтобы она на что-то жаловалась. Булькающим голосом (ей мешала какая-то опухоль в горле) она рассказывала о своей деревенской жизни, просила «унитазик», благодарила за помощь. В коридоре обычно лежали одинокие старики или так называемые «сотрясы», избитые люди с синяком вместо головы, от которых неизвестно что ждать.
Ульяна стала нашим «смотрящим»: кто плачет, кому в туалет, у кого «крыша поехала» и он пытается встать на переломанные ноги – о всех она докладывала, ко всем нас звала. Благодаря доброте заведующего отделением, Василия Ивановича, Ульяну не выписывали. Ведь ей некуда было ехать. Шли месяцы.
Однажды мы Ульяну вымыли. То есть полноценно, как человека: в ванне, с мочалкой и мылом. Потом сменили все белье (в 1991 году это было все равно, что отправить Ульяну по путевке в Гагры). Из ванной на каталке привезли ее уже на новое место.
Мы передвинули ее кровать в конец коридора, к единственному окну, как раз рядом с нашей сестринской. Из окна открывался вид на Нескучный сад и Академию наук. На новом месте, освещенная солнцем, вся чистая, в крахмальной рубахе, под одеялом с ярким больничным штемпелем, Ульяна выглядела новорожденной.
Перед тем, как пойти дальше по своим делам, я повязала Ульяне на голову импровизированную косынку, просто сложила пополам чистую, застиранную больничную пеленку. Ульяна сразу стала какой-то торжественной. Я даже присела к ней на кровать, чтобы еще раз полюбоваться ее благообразным видом.
Она улыбалась, держала мою руку в своих руках, прижимала к своей тощей груди. «Ну, спасибо. Теперь будем прощаться», – зачем-то сказала она. Я не понимала: «Да ну, Ульян, какое там прощаться. Я до утра остаюсь. Сейчас раковины почищу и к тебе еще раз подойду».
Когда я опять подошла, Ульяна лежала все так же: в косынке, торжественно, руки сложены на груди, как будто для погребения. Она не дышала. Среди больничных звуков страданий и боли, на обшарпанной койке около единственного окна, выходящего в сад, тихо отлетела ее душа.
