Этот женский портрет – одна из лучших работ живописца Франца Николаевича Рисса. 1835 год. Холст, масло. Спокойная, умиротворенная дама. Украшений – по миниму. Взгляд – страдающий и сострадательный одновременно. На щеках нездоровый румянец.
Татьяна Васильевна Голицына, урожденная Васильчакова. Жить ей осталось недолго, шесть лет.
Неугодная невестка
Муж ее был достойным человеком. 28 лет от роду, кадровый офицер, представитель древней и благородной фамилии Голицыных, Дмитрий Владимирович был во всех отношениях прекрасной парой. Статный, красивый, добрый, образованный. В свое время Дмитрий Голицын окончил Страсбургский университет и Парижскую военную школу. Много путешествовал по европейским странам. Участвовал в Польской кампании 1794 года, дослужился до генеральского чина и являлся шефом кирасирского Военного Ордена полка. Был при этом обходителен и нежен.
Семейное счастье омрачалось одним обстоятельством – мать избранника категорически не приняла свою невестку. А это была женщина непростая – гроза всей Москвы, знаменитая старуха Наталья Петровна Голицына, урожденная Чернышева, более известная под прозвищем «Усатая княгиня», а чаще по-французски – Princesse Moustache. Над ее верхней губой действительно с годами появилась густая растительность.
Фрейлина при дворе четырех императоров, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины и статс-дама, своенравная и громогласная, к тому же внебрачная дочь Петра Первого (это, конечно, по слухам), старая Голицына была грозой Москвы.
Именно с нее Пушкин списал одну из колоритнейших своих персон – графиню из «Пиковой дамы»:
«Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы».
По мнению Усачки (сокращенная версия прозвища) Васильчаковы были для Голицыных недостаточно родовитыми. Для нее это значило все. Неважно, что три брата Татьяны Васильевны были генералами, дравшимися с французскими войсками, что их отец был новгородским предводителем дворянства, что само венчание происходило при царском дворе.
Со скрипом дав согласие на этот брак, Наталья Петровна постаралась вообще забыть о том, что у нее имеется невестка. Хотя эта невестка проживала вместе с мужем совсем рядом, в подмосковном имении Рождественно. Это имение выделила молодым сама Усачка. По голицынским меркам имение скромное – всего-то 100 душ крепостных. И годовое содержание в 50 тысяч рублей.
Сам император вмешался, упросил Наталью Петровну увеличить эти выплаты. И та надбавила еще 50 тысяч, правда, ассигнациями.
Дети, цветы, обустройство имения
Татьяна Васильевна сызмальства не отличалась прекрасным здоровьем. Тихая, робкая, болезненная, она предпочитала шумным игрищам уютное уединение. По воспоминаниям одной из современниц, «княгиня и смолоду не была красавицей, но трудно себе представить лицо более приятное и приветливое. Она была небольшого роста, худощавая и довольно слабого здоровья. Князь, напротив того, был видный мужчина, довольно высокий ростом, с величественною осанкой, имел прекрасные черты лица и прекрасный цвет, и с первого взгляда можно было узнать в нем приветливого, доброжелательного вельможу».
Тем не менее, супруги были счастливы.
В Рождественне Голицына нашла себя. Дети, цветы, обустройство имения – вот в чем состояла ее жизнь. Та же мемуаристка сообщала: «Княгиня любила цветы и очень занималась садом: построили оранжереи, и все было в небольших размерах. Дом был отделан внутри очень просто: везде березовая мебель, покрытая тиком; нигде ни золоченья, ни шелковых материй, но множество портретов семейных в гостиной и прекрасное собрание гравированных портретов всех известных генералов 1812 года».
Публицист Илья Арсентьев утверждал: «Княгиня Татьяна Васильевна… была в полном смысле слова святою женщиною и боготворила своего достойного мужа. Вследствии ее болезненного состояния, балы, рауты и обеды в генерал-губернаторском доме давались не часто».
Лозоплеты из Больших Вязем
Однако на благотворительность хватало сил. Именно ее стараниями в Москве был учрежден Дом трудолюбия (впоследствии Елизаветинский институт благородных девиц). Принимали сюда бедных девочек, чаще сирот, и выпускали лишь в возрасте двадцати лет. За это время они получали превосходное образование и, конечно же, все эти годы ни в чем не нуждались.
Стараниями Татьяны Васильевны возникло еще несколько сиротских и образовательных учреждений, она не только жертвовала деньги на все это – сама принимала живое участи в помощи обездоленным.
Поправляя здоровье в Швейцарии, она познакомилась с тамошними мастерами по плетению корзин. И, вернувшись в Россию, наладила этот промысел в имении Большие Вяземы, которое досталось ее мужу по наследству. Преподавателей выписала все из той же Швейцарии, в качестве материала выбрали ивовый ракитник – несметное число этих деревьев росло на берегах реки Вяземки. Начали с корзин, но со временем освоили изготовление плетеной мебели – кресел, диванов, ширм, столов, а также чемоданов, сундуков, детских качелей, сумок и так далее.
Этот промысел в Вяземах существует по сей день. Еще не так давно советские путеводители по Подмосковью сообщали: «В настоящее время на бывших помещичьих землях расположен колхоз имени Кагановича. Помимо сельского хозяйства в Вяземах развито плетение из прута различных крупных и мелких изделий – корзин, мебели и других. Этот промысел был организован еще в крепостное время».
Организатор промысла, конечно, не упоминался.
Татьяна Васильевна не забывала и ближних своих. Подобное, кстати, встречается редко – обычно активное служение обществу отвлекает от участия в делах семейных.
Кроме четверых собственных детей она вырастила двух усыновленных. Это были племянницы, внебрачные дети мужнего брата. Их происхождение тщательно скрывалось от Усачки – иначе быть беде. А Татьяна Васильевна вызвалась и воспитывать их, и хранить эту тайну.
А ведь была еще третья приемная дочь – тоже побочный отпрыск одного из многочисленных Голицыных и его возлюбленной-турчанки.
У Татьяны Васильевны, кстати, была своя теория, довольно любопытная: «Когда в семействе бывают дочери и сыновья, воспитание одних мешает, обыкновенно, воспитанию других; я в этом была особенно счастлива; когда воспитание моих дочерей окончилось, и я отдала их замуж, тогда началось воспитание сыновей, и я могла исключительно ими заняться».
И годы, казалось, ее только красили. Дарья, она же Долли Федоровна Фикельмон, урожденная Тизенгаузен писала о княгине, когда той было уже под пятьдесят: «Голицына относится к тем женщинам, которых я могла бы полюбить. У нее чарующая прелесть во взоре, улыбке, словах. Она уже не молода, не очень красива, но весьма интересна».
«Она давно уже жила для неба»
Муж между тем делал карьеру. Будучи на военной службе уже с восемнадцати лет, он участвовал во всех Наполеоновских войнах и везде отличался как отважный и вместе с тем мудрый военачальник. А в 1820 году был назначен на должность московского военного генерал-губернатора. В ней он оставался до 1844 года, до самой своей смерти.
При нем была завершена фундаментальная реконструкция города после наполеоновского разорения, открыты больницы – Первая Градская, Ново-Екатерининская, Глазная, начал действовать Александровский институт, возведены Триумфальные ворота, разбит бульвар на москворецкой набережной Кремля.
Времени на семью у Дмитрия Владимировича оставалось все меньше и меньше. Начало ухудшаться здоровье. В 1837 году – смерть любимой матери, оставившей после себя одних лишь крепостных 16 тысяч душ, и не дожившей до столетия всего семь лет. А в 1841 году – смерть еще более любимой супруги.
«Она давно уже жила для неба и как будто на небе; там, там получит она награду за свои земные труды», – так говорилось в некрологе, опубликованном в «Московитянине».
Она пережила Усачку только на четыре года.
Татьяну Васильевну похоронили в некрополе Донского монастыря. В день похорон отменили бал в московском Дворянском собрании. А через год в Москве была открыта первая детская больница. Ее начали сооружать по инициативе Дмитрия Владимировича, решившего таким образом почтить память ушедшей супруги. Таким образом, она и мужа сделала благотворителем.
Домовая церковь при этой больнице была освящена в честь святой мученицы Татианы, небесной покровительницы Татьяны Васильевны.
Сил жить не было никаких. За год до смерти поехал лечиться во Францию – и вдруг оскандалился. Да так, что об этом подумать по тем временам было страшно. Барон Модест Корф сокрушался: «Под конец своих дней Голицын, к сожалению, много уронил себя во мнении и Москвы, и вообще всей публики, через любовную связь с одною замужнею женщиною, которую он взял даже с собой за границу, поехав туда лечиться, но которая умерла на самых первых порах их путешествия еще в Берлине. Он был женат на родной сестре князя Васильчикова, одной из добродетельнейших женщин своего времени, сошедшей в гроб несколькими годами прежде него».
Видимо, Дмитрий Владимирович не смог перенести позора – ославил не только себя, но и память двух женщин – и все наступающих болезней. Тело его было доставлено в Первопрестольную и захоронено все в том же Донском монастыре. Несмотря на сильный ливень, за гробом от Тверской до кладбища шло, по словам одного из современников, «все московское население».
Была перевернута очередная страница истории московской благотворительности.
