Мы живем в ужасном мире. В основе этого мира – понятие пользы. В этом мире каждый нуждается в каждом в том смысле, в котором – «нужда», – как в источнике материальной или душевной подпитки; сама эстетика этого мира – эстетика кино про вампиров, роскошной и безболезненной вечной жизни на земле.
Когда в этом мире депутат Лебедев раздраженно сожалеет о детях-инвалидах, мол, на кой им родиться и жить, только мучиться, его логика понятна всем, потому что всем знакома мука, наполняющая мир пользы и жизнь каждого его обитателя.
Аргумент про то, что из эмбриона, зачатого в зоне генетического риска, может образоваться Бетховен, работает только при условии: докажите стопудово, сделайте анализы и выдайте заключение, дайте нерушимые гарантии, может, тогда и оставим его жить; да и сама постановка вопроса продиктована той же пользой:
«Бетховен» = «гений», золотой запас, Бетховена сохранить и вырастить надо, чтоб потом зарабатывать на шоу с ним, но Бетховен-то обычно – один на тысячу, для девятисот же девяноста девяти есть ущелья Спарты (это для детей, для стариков – высоты Нарайямы), есть убийственные медицинские технологии, есть бездны раздраженно-сочувственного гуманизма, в которые канули сегодня все эти незримые миру «они», завтра, вполне возможно, – ты или я.
Мы живем в прекрасном мире. Основа его – любовь (настолько явная и неопровержимая, что вменяемый человек не может не начать искать ее исток, то есть – Любящего). Любовь жертвенная, верная, знать не знающая о пользе: любят (я люблю, ты любишь, и они все любят и способны любить) – даром, ни за что.
В этом мире для любящей мамы не составляет предмета мучительной заботы, станет ли ее чадо Бетховеном, она любит свое чадо даром, а музыка в этом мире дается всем и бесплатно, и от музыки, как и от стихов, в этом мире нет никакой пользы, они служат пробуждению и утверждению любви в сердцах жителей этого мира. В этом мире нет гуманизма, основанного на пользе, в нем больной ребенок – человек, пришедший в жизнь, его любят.
Свобода в первом мире – один из декларируемых идолов, еще ее называют «независимостью», достигающие ее – попадают в вакуум, в котором и погибают. Во втором мире свобода – бесполезная зависимость от бесполезной любви. Свобода и любовь – его естественное состояние, над которым особо не рефлексируют, естественное, как хлеб и вино, как пища и питие, как альфа и омега.
Эти два мира – одновременно в одном и том же мире. Его насельники, те и другие – одни и те же мы. Мы бываем и в том, и в другом мире, переходя из одного в другой иногда по многу раз на дню.
Воистину, бессмертные ангелы, силы и престолы Божии немеют от ужаса и изумления, наблюдая за нами… В каком мире жить, какой считать истинным, какой – чаять, что кончится, правду какого утверждать своей жизнью, – выбирать каждому из нас.
…Как-то разговаривал с одним сельским батюшкой. Накануне он ездил за сорок километров по бездорожью, крестил новорожденного в глухой деревне. Ребенок родился с букетом тяжелых болезней…
«Родственница мамы ребенка мне и говорит, зачем, мол с ним возиться, будет сам мучиться да из матери силы тянуть, дать бы ему умереть еще в животе… Я вот все думаю над ее словами и понять не могу: о чем это она?» И он не кокетничал, ничего в этом роде. Он правда не понимал… Простой деревенский батёк, не особо грамотный – не до этого ему в деревне, трудов-то бесконечных непочатый край, что в храме, что в домашнем хозяйстве.
Про что выступал в Думе депутат Лебедев, этот батюшка тоже бы не понял. Да он этого и не слышал, откуда интернет в деревне.
