Точки приложения благотворительности могут быть самыми неожиданными. Как, впрочем, и мотивации. Вот, к примеру, молодой повеса и купеческий сынок Алексей Бахрушин, зашел однажды в гости к своему приятелю. Тот расхвастался – принялся демонстрировать коллекцию открыток с портретами актеров, папочку с театральными афишами и прочую белиберду, имеющую то или иное отношение к подмосткам.
Бахрушин со всем юношеским азартом, предложил пари: я за месяц насобираю больше. Пари было принято. И выиграно Алексеем Бахрушиным.
Так из проходного спора двух оболтусов вырос уникальный Театральный музей. Попутно наставив одного из тех оболтусов на благородную стезю меценатства.
Сухаревский хлам
Ирония судьбы? Случайность? Промысел? Пожалуй, и то, и другое, и третье. Для адекватной оценки события следует четко представлять, какое место занимал театр в общественной жизни конца позапрошлого века. Это сегодня он – великое искусство. Тогда же – легкомысленное развлечение для праздных обывателей. Еще не было Московского художественного театра. Нечто более-менее серьезное ставилось на сцене Малого, но именно что более-менее. Соответственно, в то время коллекционировать подобные предметы – все равно, что сегодня собирать обертки от шоколадок. Забавный курьез. Но не более чем.
Так и подмывает написать, что Алексей Алексеевич Бахрушин еще тогда почувствовал, что отношение общества к театру изменится, что он сделается серьезным видом искусства, встанет в один ряд с литературой, живописью. Но это все же вряд ли. Бал правил водевиль, и ничего подобного от него ждать не приходилось. Все серьезное и значительное наступило позже.
А пока юный Бахрушин, ведомый собственной блажью (или Божественным провидением?) увлеченно пополнял свою легкомысленную (с точки зрения нормального современника) коллекцию. А поскольку все эти афишки и программки не представляли из себя (в сознании как обывателей, так и высоколобых интеллектуалов) музейной ценности, то и источники пополнения коллекции были соответствующие. Коллег-собирателей, у которых бы хотелось что-нибудь приобрести, в принципе быть не могло.
Это, с одной стороны, сужало круг поиска, но, с другой стороны, здорово экономило деньги. Будущие музейные экспонаты скупались на Сухаревке за сущие гроши, по цене никому не нужного хлама.
Впрочем, на том же Сухаревском рынке попадались настоящие шедевры. В частности, серия небольших масляных прижизненных портретов актеров крепостного театра графа Николая Шереметева. За подобные вещи приходилось выкладывать суммы нешуточные. Но коллекционеру невероятно везло. Современники писали о Бахрушине: «Вещи шли к нему как ручные. У него был зоркий глаз и цепкие руки. Он умел добиваться облюбованного им предмета настойчиво и неотступно».
Кстати, спустя многие годы эти портреты увидел потомок графа Николая Петровича, Павел Сергеевич Шереметев. Рассказал, что прекрасно их помнит, что играл ими в детстве, а потом их украли из усадьбы Кусково. Но вместо того, чтобы потребовать назад полученное незаконным путем (пусть и по незнанию, но все же скупка краденого), подарил собирателю недостающую часть – «чтобы не разрознять коллекцию».
Бахрушину действительно везло.
Античное животное с электролампочками
Собрание Бахрушина между тем разрасталось. К нему сначала относились как к курьезу, но со временем прониклись уважением. Помимо своей воли или же осознанно, Бахрушин сделался значительным пропагандистом театрального искусства – именно как искусства, а не как дешевенького, легкомысленного времяпровождения. В этом отношении его можно, нисколько не задумываясь, ставить в один ряд с Александром Николаевичем Островским, Антоном Павловичем Чеховым, Константином Сергеевичем Станиславским.
Ближе к концу столетия устроилась личная жизнь Бахрушина. Его избранницей сделалась девушка из достойной купеческой семьи – Верочка Носова. В делах сердечных наш герой проявил себя не меньшим оригиналом, чем в выборе коллекционной тематики.
Его сын Юрий Алексеевич так описывал историю взаимоотношений маменьки и папеньки: «На святках 1895 года близкие знакомые отца затеяли костюмированный бал. Как обычно у Байдаковых все проектировалось на широкую ногу. Получил приглашение и отец. Он выбрал костюм козла, весь шик которого заключался в том, что в маске были спрятаны необычайные еще в то время маленькие электрические батареи, посредством миниатюрных лампочек освещавшие таинственным светом рога античного животного.
В этом костюме, сделанном из сплошной козьей шкуры, отец танцевал фанданго. На балу он сразу заметил юную красавицу, одетую в костюм «Folie». Поинтересовавшись узнать, кто это такая, он получил ответ, что это дочь Василия Дмитриевича Носова, суконщика, недавно окончившая гимназию. С сыном Вас. Дмитр. – Василием Васильевичем отец был давно знаком. Найдя его, он попросил представить его сестре. Знакомство состоялось. Отец пустил в ход все свое обаяние и веселость. Его собеседница смеялась и кокетничала. С этого дня отец понял, что он влюблен и что он нашел ту подругу в жизни, которая ему предназначена. В этом деле, как и во всем в жизни, он был энергичен и скор.
Через двадцать дней на катке у Лазаревика на Петровке он вновь встретился со своим кумиром. Выделывая вдвоем причудливые фигуры на глянцеватом синем льду, отец поведал ей свои чувства и просил ее руки и сердца. Молодая красавица не ответила отказом, но просила несколько дней на размышление. Условились, что ответ будет дан 2 февраля на балу в Купеческом клубе, где оба собирались быть… Он смог выехать из дому очень поздно и попал в клуб лишь во втором часу ночи. Она была там и ждала его. Не сразу представился случай, чтобы услышать коротенькое слово «да». Когда наконец оно было произнесено, отец счел свое дело законченным на балу и поспешил домой. Сколь он ни спешил, на другой день немного опоздал на работу в контору на фабрике».
Электролампочки произвели впечатление.
Замоскворецкий особняк
Девица Носова и не догадывалась, на какие суровые муки себя обрекает. В 1896 году для молодых был выстроен в Замоскворечье просторный и удобный особняк, выполненный по проекту архитектора К. Гиппиуса в модном псевдорусском стиле. Это был свадебный подарок. Молодая, что называется, не успела и глазом моргнуть, как большая часть семейного гнездышка оказалась занята витринами с театральными экспонатами. Наконец-то собиратель смог подать свою коллекцию самым выгодным для нее образом – как в настоящем музее. А Вера Васильевна вдруг обнаружила, что вышла замуж не столько за купца Бахрушина, сколько за историю театра.
Впрочем, она не слишком горевала и охотно помогала мужу, чем могла. Освоила машинопись, фотографию, переплетное дело и даже тиснение по коже и резьбу по дереву. Очень охотно принимала музейных гостей – а их было множество. Писала в своем дневнике: «Сегодня у нас был Сальвини вместе с Чекатто. Говорит очень плохо по-французски, так что у нас была Эмлия Карловна и Чекатто, которые объяснялись с ним все время по-итальянски. Удивительно любезен и с большим интересом смотрел собрание, хотя почти все оно состоит из артистов русских и ему, конечно, не знакомых. Спрашивает Леню: – Вы давно этим занимаетесь? – Восемь лет. – Значит, у вас больше нет никакого дела? – У меня большая фабрика, которой я заведую. – Черт возьми! Упрашивали его, упрашивали завтракать, так и не согласился.»
Театральный музей им. А.А.Бахрушина обладает уникальными экспонатами – эскизами французской художницы Марианны Кирцингер (1730-1809 гг.). Она выполнила эти работы для Шереметьевского крепостного театра по Заказу графа Николая Петровича /www.muzcentrum.ru/
Дело пошло на широкую ногу. Бахрушин был искренне рад. Разве что иногда сокрушался: «Ах, если бы собрать все деньги, которые я в свое время истратил на обеды, ужины и другие глупости, сколько бы я смог на них приобрести замечательных вещей для музея!»
Похоже, он успел забыть, что с «глупостей» то все и начиналось.
Впрочем, обеды и ужины давались скорее ради дела, а не ради развлечения – приглашенные, как правило из театральной публики, что-нибудь обязательно дарили. Но принимали, кстати говоря, не всех. Некоторым – даже знаменитостям – вход в замоскворецкий особняк был запрещен. К примеру, Федору Шаляпину: Бахрушин утверждал, что «присутствие Шаляпина – чересчур жестокое испытание для нервов». Не жаловали здесь и Горького: «Ну его, он какой-то мрачный, неразговорчивый, глядит на все исподлобья!»
Роскошный подарок
В 1913 году Алексей Александрович передал свой музей государству. Его сын Юрий вспоминал: «В три часа должно было начаться заседание, но уже с раннего утра в доме стоял дым коромыслом. Что-то еще раз протирали, чистили, подправляли. Отец страшно нервничал и волновался. Ему все казалось, что что-то произойдет такое, что сорвет заседании».
Торжественное заседание, посвященное передаче музея Санкт-Петербугской Академии наук
Все, однако, обошлось как нельзя лучше. Дар приняли. Алексей Александрович подвел итог своей жизни: «Когда во мне утвердилось убеждение, что собрание мое достигло тех пределов, при которых распоряжаться его материалами я уже не счел себя вправе, я задумался над вопросом, не обязан ли я, сын великого русского народа, предоставить это собрание на пользу этого народа».
Это вскоре сыграло свою положительную роль в жизни самого Бахрушина и его семейства. Когда после революции стали национализировать частные коллекции, у бывшего владельца Театрального музея национализировать было нечего. Все уже принадлежало не ему.
Здание музея – тот самый замоскворецкий особняк /wikimedia.org/
Луначарский подписал спасительную для собрания бумагу: «Театральный музей имени А. Бахрушина в Москве, находящийся в ведении Академии наук при Народном комиссариате по просвещению, ввиду своего специально-театрального характера, переходит на основании п.2 «Положения о Театральном отделе» в ведение Театрального отдела Народного комиссариата по просвещению».
А Ольга Каменева сделала главное кадровое назначение: «Назначаю члена Бюро историко-театральной секции Алексея Александровича Бахрушина заведующим Театральным музеем Teaтрального отдела Народного комиссариата по просвещению имени А. Бахрушина».
Вплоть до 1929 года, до самой своей смерти, Алексей Бахрушин занимался своим любимым детищем – музеем. И был счастлив.
