Продолжаем серию «Старики о себе и о жизни». Евдокия Михайловна Грачева выходит к гостям в шляпке и с медалью «За многолетний добросовестный труд» на груди. Колхоз, завод, непростая жизнь – и теперь интернат в Выдропужске Тверской области. Три соседки по комнате сдружились и вместе коротают старость.
В непарадном двухэтажном домике живут дедушки и бабушки: дедушки активно скрашивают однообразные дни в компании зеленого змия, бабушки смотрят телевизор да ведут длинные разговоры, перемежая речь диалектными словечками и формами.
Евдокия Михайловна живет в одной комнате с двумя соседками – такой же пожилой Тамарой Михайловной и сравнительно молодой, лет 60-ти, незрячей Татьяной Васильевной. Бабушки всюду ходят втроем – и обедать, и на солнышке погреться. Телевизор у них в палате, дружба крепкая, все общее, и только воспоминания у каждой свои. Евдокия Михайловна рассказывает охотнее всех.
Семеро детей и война
Я родилась 3 марта 1931 года в Тверской области. Тогда район назывался Толмачевский, а область Калининская.
Папа еще когда не на маме женат был, а на другой, дом строил. Уже пора было печку класть, а кирпича не было. Надо было доставать где-то глину и лепить печку.
Раньше штанов не носили, жена его и простыла. Было у нее крупозное воспаление. Она умерла, когда моей сходной, сводной то есть, сестре было три недели. Грудная! Отец женился на моей матери, когда сестре Тоне полгода было. Они с мамой были знакомы, он к ней пошел: мне без хозяйки нельзя, придется сразу жениться. И поженились.
Еще до войны наш отец работал не в колхозе, а на производстве, а мы жили на хуторе. Отец мало зарабатывал, и друзья ему посоветовали ехать в город. Он поехал в Финляндию и всю семью с собой забрал – а нас было семь человек детей! Мы там прожили год, я училась в первом классе там, отец работал на сплаве, у него ноги все время были мокрые. А мама работала в пекарне. Написал папа письмо брату в Выборг, тот ответил: приезжай, у нас тебе дадут квартиру по семье и работу (а он был плотник). Отец нас отправил обратно в деревню, а сам поехал смотреть.
На хуторе у нас дом был продавши, мы у бабушки стали жить. Отец получил квартиру и пишет нам: Лида и мама (бабушка моя, значит), приезжайте. Квартиру ему дали 24 квадратных метра, но он писал, что это только пока. Утром мы собрались, выходим, а идет папина сестра Нюра. Спрашивает: куда вы собираетесь? Мы ей: в Выборг. А она: какой Выборг, никуда не поедете, война началась! Мы – плакать.
И аккурат рядом в деревне Хлестовой пожар случился. 13 домов сгорело! А раз рядом пожар, то наш дом сразу и купили, что рядом с бабушкиным стоял. Мы и сделать ничего не успели. Остались мы на бобах. Мама пошла с нами жить в Павлово к своей маме, бабушке нашей, дедушка уже был померши.
Отца сразу на фронт взяли, он только и успел нам наши документы прислать, что у него с собой были, и деньги, что заработал. А самого его с братом, с дядей Саней, сразу в военкомат да и на фронт.
По миру куски собирать
Мы остались ни с чем, потом мама мне говорит: пойдем в Ветчино, там наша леля Груша (т.е. тетя, папина сестра) жила. Дом у них был с глиной, мазанка – каждый год мазали. Считай, две избы: в одной кухня с печкой, а лежанки не было, в другой комната. Мы купили у тети Груши эту избушку и там и жили. Летом хорошо было. Но горя хватили, нечего и говорить.
Мама в войну еще одного мальчика, восьмого, родила. Но он помер. Трое наших умерли: девочка была 1939 года, умерла в Финляндии, там и похоронили. Воспалением крупозным заболела – и похоронили.
В избушке мы жили с 1942 по 1949 год. Хорошо нам было на хуторе: и сено рядом, и грибы-ягоды рядом, все рядом. Ребятишки за день по два, по три раза в лес ходили, потом грибы принимали – мы сдавали грибы. И чернику сдавали, и жили за это: и муку нам за это давали, и холстинку.
Мама за два километра ходила на скотный двор за коровами смотреть, и я днем ходила ей помогать. А младшие наши по миру ходили, куски собирали. Братишки 1934 и 1936 года рождения куски просили. Голубику ели. Всяко было.
Колхоз нам не давал только с голоду умирать. Так-то мы, когда уезжали, всю муку и крупу оставили у бабушки. Только то, что на всякий случай брали, у нас и было. Муки – только чтобы головицу замесить, чтобы не разваливались. Одну головицу же не замесишь, а лепешки пекли. Головица – это что от льняного семени остается, как его почистят. Колхоз был богатый, хотя маленький: там четыре дома, да тут пять, всего девять домов. Но помогал нам, богатый был колхоз.
В 1949 году я уже была в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества) в Спирове. Мы учились на стекольный завод: четыре часа учились, четыре часа делали аптечную посуду из горячего стекла. Там разная продукция была, но у нас самая крупная была 250 грамм на заводе, а сама я делала – 10 грамм, 15 грамм, 30 грамм, 50 грамм. Я отработала 15 с половиной лет. На выработку надо десять, а я 15 с половиной. Потом стала на легких работах работать, на проходной. 43 года всего, считай, отработала.
Однажды, я еще маленькая совсем была, мама высунулась в окно – видит, дядя Саня едет на повозке. А это он нам теленка привез. Мама примерная была, работала очень много, вот он ей дал теленка, вырастите – будет ваша корова. Семья большая, с коровой жить легче.
При Сталине и после
В 1949 году государство, еще при Сталине, стало выгонять нас с хутора, где мама жила. Мы на хуторе одни остались, и объединяли нас в деревни – выгнали нас. Пришлось корову, которую мы вырастили, продать и купить дом в Хлестове. Мама потом козу завела.
Потом сами зарабатывали, я на заводе в поселке Красная знамя работала и сестра на Пролетарке на фабрике работала. Мы даже копили деньги, хорошо родственники были. Красное знамя был большой поселок, от Спирово 12 километров. Теперь-то пенсионеры все умерли, взрослые уехали в города, не осталось людей.
Как Сталин умер – так и жизнь в деревне изменилась. При Сталине было: есть молоко, нет молока – сдавай. И яички сдавай. Он нас в мешок пихнул, только завязать осталось. После него получше стало. Поруки стали: если кто чего натворит, проведут собрание и берут его на поруки. Права человека. Опять натворит – и опять берут. Правда, всех и набаловали, посмотрите на мужиков. Мы-то работали.
Родительская вера
Я в комсомол не записалась, хотя даже оставляли после собрания – не отпускали, пока в комсомол не запишешься. И в коммунисты не записалась. Мы жили, как в колхозе, а то лишняя нагрузка будет. У нас вся семья верующая: и мама, и папа; среди нас комсомольцев не было. Хоть нас заставляли, но мы не решались, жили «по-родительски».
В поселке мы праздновали и те праздники, и другие: и религиозные, и государственные. На праздник пироги пекли, а вина не было. Другие, может, пили, а я никогда не пила и теперь не хочу: не идет у меня оно. Но и все хоть пили по праздникам, а теперь посмотришь – каждый день у них праздник.
Все померли мужчины из нашего поселка из-за этого вина, всякую гадость продают. Дрова некого попросить поколоть – некого нанимать.
Бывало, пойдешь на религиозный праздник. У нас был старый коммунист Алексей Иванович Сладков, он мне всякий раз говорил: ты пошла на религиозный праздник, мы тебя будем на собрании обсуждать. Я ему отвечаю: я не комсомолка и не партейная, только пионеркой была, пока в школе училась.
Но я четыре класса кончила, а ФЗУ – пятый, и все: не пришлось нам учиться, как у людей добрых. После войны-то уж партейцы много раз мне говорили: Евдокия, ты меня прости, что я тебя ругал. Как Сталин открыл церкви, по-другому стали относиться. Я им и говорила: давно надо было открыть, может быть, и война скорее бы кончилась. Считай, на Смоленскую Божию Матерь и Москву спасли. Церковь много помогла, теперь вон все веруют – и партейцы, и все.
В церковь мы всегда ходили, у нас церковь и в войну работала, батюшка был пожилой, он помер в 1944 году. У нас в поселке церкву не разоблачили, ничего: зимняя и летняя церкви стояли на берегу речки. В войну это называлось колхоз имени Сталина, а после войны стал колхоз «Мир». И сейчас это колхоз «Мир» или «Новый стан».
А в Матвеево рядом колхоз в церкву зерно клал, а иконы все украли. А в 1943 году церкви открылись: Сталин заставил батюшек из лагерей отпустить и дать им подкрепление. Тогда уже маленько легче нам стало.
От завода до интерната
Звали меня в Москву работать – я не поехала, решила быть ближе к матери: еще она была живая, как я поеду в Москву? А после, когда мама умерла, уже я и каялась. Вместе с людьми бы в Москве жила. У меня там и сходная сестра 35 лет прожила. Сходная – это как сводная, отец один у нас, а мама у каждой другая. Сестра умерла уже. Нас было пять сестер и два брата, только один брат еще жив на Украине.
Старшая сестра, сходная моя, в Калинин устроилась. Это дядя Саня говорил маме: ей уже 16 лет скоро, будут ее на лесозаготовки и на окопы гонять, пусть едет в Калинин, я справку дам, чтобы она на фабрику пошла. Они с двоюродной сестрой и поехали.
Потом настал мой черед, а где я там устроюсь? Там надо комиссию пройти – 12 кабинетов! Я прошла всех врачей, а в последнем кабинете хирург. У меня отложения солей на ногах такие были, что шишки видно. Мне и сказали: как ты будешь на фабрике работать? И не взяли. А в ФЗУ рабочих принимали, я и поехала.
В общежитии жили, нас кормили бесплатно и давали стипендию 125 рублей. Как было хорошо: я еще маме помогала, в деревне же за «палочки» работали (за отметки отработанных трудодней).
Я работала все время, у меня нога больная была, все время вены лопались, так я никуда не и ходила. И замуж я не ходила, хотя женихи были. Детей у меня не было – а вышла бы замуж, все равно не было бы детей.
Теперь вот на пенсии, все умерли, ни одной сестры не осталось. Племянников у меня шестеро. Один из Твери ко мне приезжает – старшей сестры сын. Два племянника в Москве, в деревне два племянника и племянница. Еще трое уже померши. Двоюродные есть, да что они – у них только гоститься когда. Вот я и решила сюда. Куда мне больше идти?
Родителей я всех похоронила. То я при заводе жила: квартира была гнилая, текла. В другую я перешла – и та гнилая. Дрова купишь – дрова воруют. Давление стало повышаться, суставы стали плохие, зрение. Иду и падаю. Так я все отдала погорельцам в 2010 году, уже четыре года было 22 июня, как я сюда пришла.
«Старики о себе и о жизни», предыдущие выпуски:
«Мы из окон общежития смотрели на раненых, жалко их было до страсти»
«Положите фотокарточку собаки со мной в гроб»
«Прозвали меня – маленькая мама»
«Рокоссовский к нам на завод заезжал, поцеловал меня за хорошую работу»
