Мораль сей басни?
Сколько надо выпить горячего чаю, чтобы не замерзнуть насмерть?
Если впереди холодная ночь. Если все подъезды закрыты, а на вокзал не пускают…
Не люблю басню «Стрекоза и муравей». У меня этот бездушный куркуль никогда не вызывал уважения. Несмотря на то, что честный труженик.
Мне всегда было жаль стрекозу. Потому что Господь выпустил ее в мир именно такой. Порхающей. Неумелой. Легкомысленной. Она и такая — ценна для мира.
А все, нажитое мозолями членистоногого резонера — тлен. Хотя он-то этого не понимает. Соломинки и зернышки — высшая ценность в его глазах. Потому что все это досталось ему тяжелым трудом. И ему отчаянно жаль себя и своих усилий.
Стрекоза его бесит. Он все лето наблюдает за ее порханием, и его душит злоба и зависть.«Как же так: я тут корячусь, а эта тут прыгает?»
И вот, наконец, наступает момент торжества. Он ей злорадно выговаривает. Саркастически величает «кумушкой».
Покуражился и прогнал.
Сохраняя, впрочем, мещански постную рожу. Мол, я благородный, тружусь в поте лица. А ты, недостойная, сдохни. Сама виновата.
Но с какой стати он берет на себя это право? Кто он такой, этот муравей? Ведь только Бог может сказать: «Ты все пела и т.д.»
У муравья ли, у человека ли — такого права нет. Напротив, это ему Господь дает шанс проявить милость к ближнему. Великий шанс стяжать себе хоть что-то от богатства небесного. А если не делиться, не помогать — то все богатство неминуемо обратится в тлен. В землю, откуда и вышло. Все эти соломинки, травинки и катышки навоза (или что он там так кропотливо все лето таскал). Это закон бытия.
Я сам не раз бывал в роли муравья. Мне стыдно. Я больше не буду так, Господи…
…
Танька не умеет заботиться о себе. Она не брезгает жить на помойке, спать где попало, пить что попало. Но, видите ли, считает ниже своего достоинства толкаться в очереди за едой. Потому ей достается не калорийное второе, а остывший суп. Не принимает участия в шакальей разборке вещей. Потому у нее нет нормальной теплой одежды. Она уже несколько недель ходит в одном и том же продуваемом пальто и дурацкой шапке. Еще неавно было относительно тепло, и эта стрекоза ни о чем не думала.
Раньше, когда был Серега, ей и нужды было мало. Он и одевал-обувал ее. И кормежку они вместе как-то добывали. Но этот тандем стоил ей трех сломанных ребер и сотрясения мозга.
Это в прошлом.
Новые дружки, скорее всего, больше сами за себя. Кому нужна Танька, несчастная, непутевая, да еще и с гонором? С ней больше хлопот…
Сегодня она пришла одна. Трезвая. Продрогшая до костей. Лиза даже пустила ее погреться в скорую. Наталюша купила чаю. Дала денежку…
И все-таки: сколько нужно горячего чаю, чтобы ночью не замерзнуть насмерть?…
…
У Васи я спросил про Аню.
Ане двадцать два года. Она красавица. Я о ней уже писал.
У нее было заражение. Правую руку ампутировали. Ноги у нее распухли и превратились в сплошной незаживающий гнойник.
Сейчас она на Пролетарке просит милостыню. По словам Васи, ноги у нее в таком состоянии, что стоять рядом невозможно. Вся милостыня уходит на колеса.
Вася считает, что она сама виновата и что окончательно махнула на себя рукой. «Каждый раз говорит мне, что и хотела бы соскочить, да не может. А я ей говорю: ты сама должна о себе позаботиться». Он имеет в виду, бросить пить таблетки.
Но это, видно, замкнутый круг: они ей помогают переносить боль… Пока не сделать что-то с ногами, она так и будет их глотать.
Этой стрекозе немного было отпущено порхать. Сколько осталось — одному Богу известно.
Впрочем, она ни к кому и не ползет. На муравья ведь надежды нет.
Поменялись местами
И вот, стрекоза и муравей снова на сцене. Только что-то сценарий пошел не туда…
Мы стояли, беседовали с Танькой.
Это обычно происходит в такие моменты, когда все накормлены, вещи розданы, основная толпа схлынула. Напряжение спало. Так что есть время оглядеться, поговорить.
Каны уже пусты, поэтому мы покупаем Таньке чаю в ларьке.
– Тань, а ты меня не помнишь?
К нам подходит женщина в пальто. Я ее видел с самого начала сегодняшнего вечера, в очереди за едой. Потом она стояла за вещичками и медпомощью. Одета вполне сносно, сумка такая не помоешная.
-Помнишь меня, Тань? – немного заискивает она. – Я Люба. Я здесь вон на углу работала. Узнала?
– А-а, – Танька разворачивается и смотрит на нее в упор. – Теперь сюда к нам попала? А помнишь, как ты над нами изгалялась?…
– Ну, зачем ты так? Я же к тебе по-хороошему…
– А зачем мне твое «по-хорошему»? Ничего у нас с тобою не может быть хорошего. Что? Забыла, как ты нас гоняла? А?
– Тань, да разве я… – робко протестует Люба.
– Что ты? Ну что — ты? Лишнюю копейку считала. Да еще и попрекала… – Танька поворачивается к нам: – Она мне говорит: «ты пьяница, пошла вон».
Люба пытается как-то защититься.
– Я всю жизнь работала, никогда не бездельничала…
– Ну и иди отсюда.
– …У нас киоск закрыли, хозяин уехал. Хороший такой был хозяин…
– Во-во. Теперь к нам попала. Вот и попробуй, каково оно – на помойке, – резюмирует Танька. В ее голосе слышится торжество и злорадство.
– Они мне часто говорят: Иди работать. А я им говорю: А ты меня возьмешь?… – Танька показывает руками на свое опухшее сизо синее лицо. – А теперь видишь, как судьба повернулась? На нашем месте оказалась. Так тебе и надо.
Бедная глупая Люба пытается рассказывать, что она всю жизнь честно трудилась. На ликеро-водочном была бухгалтером, потом где-то еще. И про то, что хозяин уехал. И про что-то еще…
Но ее уже не слушают. Она вздыхает и отходит от нас.
Я иду покупать Таньке чай.
– И зачем вы их только кормите? – удивляется продавщица средних лет – Они ж дармоеды и алкаши. Пусть работать идут. Я бы ни за что не пошла как они на помойку… А уж кормить их — точно бы не смогла.
Ну, у вас-то, понятно, работа, – добавляет она тактично..
Она, конечно, не знает, что работа у нас добровольная и неоплачиваемая.
И что законы бытия существуют. И проявляют себя самым неожиданным образом.
Я пытаюсь ей что-то сказать, но она и правда не понимает.
Пока.
Халва
В прошлую среду к нам явился Юра. Мы не поверили своим глазам.
Казалось, его так удачно определили в больницу. Лежал бы себе, пока тут решают, что дальше делать.
Но он оттуда ушел. Сам.
Почему ушел? Из-за халвы. «Вы мне, говорит, халву обещали. Я ждал-ждал…»
И поехал за халвой этой. Две недели болтался по улицам.
А в его состоянии жить на улице – подобно смерти. У него попросту отсутствует половина черепной коробки. Ведет он себя, как дите малое. Все забывает.
Мы ему тогда нарисовали подробный план. Написали, куда и как идти завтра, т.е. в прошлый четверг.
Он пришел только сегодня.
Между тем, всю прошлую неделю шли поиски его отца, который живет в Подмосковье. Нашли.
Папа принять участие в Юриной судьбе отказался.
Ему еще раз объяснили, в каком состоянии его сын. Папа подумал и согласился сына взять. С одним условием: «Если вы найдете мне высокооплачиваемую работу», – сказал он.
Очевидно, этим папа давал понять, что и сам бедствует – куда уж там инвалида брать на содержание.
Юрин папа не пролетарий. Не владелец загибающегося киоска. Он чиновник. И его должность напрямую связана с проблемой мигрантов и переселенцев. Вот и все, что я могу сказать.
А вообще, страна должна знать своих героев.
Сегодня Юра ушел с вокзала с полными карманами еды. И халвы в том числе.
В ближайшее время мы постараемся определить его в приют, а там посмотрим.
ЕВГЕНИЙ
