Маленький ребенок не может осознать и назвать, что у него болит. Если же он и может что-то понять, то часто уходит в своеобразное «психологическое убежище» и говорить об этом отказывается. Унылое душевное состояние тяжело больных детей никак не предрасполагает к выздоровлению. Поэтому психологи и работающие с тяжело больными волонтерами придумали, как помочь им успешно проходить курс лечения. Они с ними играют.
О своей жизни больничного клоуна нам рассказал Константин СЕДОВ, работающий при РДКБ – Российской детской клинической больнице, а также в Морозовской больнице и в Онкологическом центре на Каширском шоссе в качестве смехотерапевта.
| Из автобиографии Константина на сайте Группы милосердия им.о.Александра Меня в РДКБ: «Ты знаешь, кто нам нужен на букву К?» — спросила меня руководитель Группы милосердия, когда я впервые пришел в больничный храм и предложил свою помощь. Я начал судорожно думать: больше всего нужны, наверное, кредиторы — то есть спонсоры. Потом возникли слова «коллеги», «кровосдатчики» — но все это было неправильно. В итоге мне подсказали: нужны клоуны. Я, честно говоря, растерялся. Для меня клоуны всегда ассоциировались с самым высшим уровнем актерского мастерства. Назвать себя клоуном и прийти к детям — это было очень страшным решением. Я боялся, что не смогу быть на уровне Славы Полунина, Пэтча Адамса, Жана Клода, Юрия Никулина и других великих клоунов. Дети — самые требовательные зрители. Я боялся, что не смогу их развеселить. На протяжении уже более полугода со мной к маленьким пациентам РДКБ приходят мои друзья и партнеры из театра ВШЭ — Саша и Полина Одинцовы, Марина Попова, Евгений Лаптев, Иван Матвеев, Василий Торкановский. Мы помногу раз посетили отделения иммунологии, реабилитации, неврологии, торакальное, генетики, травмы, абдоминальное, онкологии, общей гематологии, онкогематологии, ТКМ, гинекологии, челюстно-лицевое, микрохирургии сосудов, трансплантации почки, диабетологии. Когда атмосфера больничных отделений заражается смехом, это заметно сказывается на физическом и психическом состоянии детей, помогает преодолеть страх перед медицинскими процедурами. За прошедшие полгода врачи РДКБ привыкли к нам и принимают нас с радостью. |
– Константин, значит вы сначала были волонтером, а потом клоуном, или наоборот?
– Сначала был донором, потом волонтерам понадобился клоун. А у меня к тому времени был опыт театральной клоунады. Кто-то увидел мои фотографии в гриме и рассказал об этом в нашей группе милосердия имени о.Александра Меня. И я стал работать – сначала бесплатно, потом появились гранты. Так уже третий год.
– Как вас восприняли дети, когда вы впервые пришли к ним?
– В первый раз я сделал себе ужасный грим, такой, что мне самому стало страшно, когда увидел себя на фотографии. Но детям понравилось: они все абсолютно на мне повисли. Я показывал им какие-то одиночные номера, пантомиму. Не было ни фокусов, ни шариков – ничего не было. Пришел раскрашенный человек, ничего при себе нет, но дети уже начали улыбаться, радоваться. Энергию, которую они «аккумулируют» в больнице, они ее выплескивают на мне. В палатах только белые стены, а тут ты приходишь намазанный, и они уже улыбаются. Даже маленькие не боятся. А если что-то им еще и показываешь, по-доброму к ним подходишь, тогда полная истерика. В положительном смысле, конечно.
– Почему вы выбрали клоунаду?
– Я очень любил этот театральный стиль, и к тому же, клоунада – самый легкий подход к детям. В отличие от обычного взрослого человека, с которым ребенок может очень настороженно себя вести, клоуна он воспринимает как друга. Сначала я был клоуном-шоу. Я прихожу в отделения для тяжело больных детей приблизительно раз в две недели, и за полгода они видели меня десять-двенадцать раз, знают все мои фокусы, поэтому теперь я для них клоун Костя, клоун-друг. Мне приходиться постоянно как-то изворачиваться, придумывать новые номера. Однако дети в таких больницах – очень благодарные зрители, они прощают буквально все.
– Они узнают вас без грима?
– Узнают. Я не ставлю такую границу: актер в гриме – актер без грима. Есть клоуны, которые в жизни грустные, а по работе веселые, но я не такой. Может, я еще молодой, может, немного еще дурак, но я веселый и на работе и вне работы.
– А не бывало ли так, что вы уходили из палаты, а дети начинали скучать?
– Бывало. Приходил, на меня сыпались вопросы: «Ты не был неделю! Где ты был?» «Ну, в другом отделении». «Ладно, давай, весели, показывай фокусы!» Так что очень скучают. К хорошему быстро привыкают. Не скажу, что я какой-то особенный, но надо много клоунов хороших и разных. А пока что я один, и они ко мне привыкают.
– Как вы готовите номера? Продумываете их заранее? Или это импровизация?
– Полная импровизация. Я знаю, конечно, секрет общения. Сначала я знакомлюсь с детьми, с мамами, потому что во всех отделениях всегда есть новые люди. Потом я могу предложить спеть песенку, поиграть в игру на внимание. Провести какой-нибудь подвижный конкурс, если дети могут ходить, иначе – неподвижный. Загадки загадать, показать фокусы. У меня уходит минут сорок или час на отделение, которое собирается в холле. У всех остается на память шарик, а я иду в другое место. Если же это отделение боксированное, то иду к конкретному ребенку, сажусь, общаюсь. Если ребенок более-менее взрослый, снимаю нос. Я не ставлю себе цель быть клоуном везде и всегда. Если передо мной подросток, ему клоун не нужен, даже раздражает иногда. Может, я беру на себя роль психолога, но я просто его слушаю, пытаюсь общаться на его темы.
– Есть ли какие-нибудь различия между клоунадой на сцене и терапевтической клоунадой?
– Конечно. Клоунада на сцене подразумевает под собой зрителей, актерскую «четвертую стену». Там ты работаешь номер. Общение и конфликт могут быть между рыжим и белым клоуном, и только. А в больнице этой стены нет: ты приходишь к ребенку и общаешься с ним с глазу на глаз. Однако насколько я знаю, когда германские и швейцарские клоуны увидели, как работают наши восточно-европейские, они были в ужасе: «Как?! Вы так близко подходите к ребенку! Вы трогаете его за руку! Нам нельзя этого, у нас запрещено! Клоун не имеет право трогать ребенка ни за руку, ни за голову и вообще подходить к нему ближе, чем на метр».
– Почему?
– Потому что считается, что чужая биологическая флора вредна для больного ребенка, у которого слабый иммунитет. Там у них клоун работает на расстоянии трех-четырех метров, и то, что мне разрешено в России, это в Германии категорически запрещено. У меня полет фантазии не ограничен. Безусловно, я учитываю и катетеры, и то, что, если у ребенка гипоплазия, нехватка лейкоцитов, к нему лучше не заходить. И то я могу появиться на пороге палаты и дать ему шарик, обработанный спиртом. Но в основном, клоуна допускают даже в реанимацию. Я прихожу и спрашиваю врачей: «Есть клиенты?» А они уже знают, что клиенты – это дети старше двух лет, могут быть на аппарате, но в сознании. И если такие находятся, я иду к ним и помогаю им хоть на секундочку забыть о реанимации, хотя это и непросто.
– Есть ли какие-то специальные методы работы клоуна в больнице?
– Есть метод шокотерапии, который использует американский клоун Пэтч Адамс. Он говорит, что нужно ворваться в депрессивную атмосферу больницы, посмеяться над врачами, над мамочками, всех на уши поднять. В результате, дети в шоке, всем радостно, и вроде бы все нормально. Но это не подходит для менталитета российских детей. После того как Пэтч Адамс посетил российские больницы, мои дети неделю ходили в истерике. Я, заходя в палату, их с порога успокаивал: «Спокойно! Я – русский клоун». Конечно, шоковая терапия очень сильно запоминается, да и в своих американских клиниках Пэтч Адамс бывает редко, раз в месяц, в два месяца, потому что у него очень большая сфера деятельности. Поэтому ему нужен шок. И он еще работает со взрослыми. В этом случае, в самом деле, например в Онкоцентре на Каширском шоссе, серая тяжелая атмосфера. Взрослые все понимают, им клоун не нужен. А Адамс работает с престарелыми, в хосписах, он врывается в эту атмосферу и пытается ее прорвать. Я же хожу регулярно, общаюсь с детьми, хотя и не на равных, но как друг, поэтому я такую шоковую терапию не использую. Хотя иногда можно.
– А со взрослыми больными вы не работаете?
– Нет, это, наверное, высший пилотаж, потому что со взрослыми гораздо сложнее. Тут нужно понимать менталитет наших больных. В России это бабушки, которые родились в Советском союзе, и с их тяжелой судьбой, со сложной жизнью, маленькой пенсией клоун просто будет издевательством. Хотя, может, быть старики как дети, этого я не могу точно сказать. Мне еще страшновато идти к взрослым онкологическим больным.
– Как вы думаете, имеет ли смысл игра для взрослых?
– Имеет, безусловно. Для развития фантазии, для отвлечения от проблемы, хотя и ненадолго. Игра помогает человеку собрать силы в кулак и дальше он сам может справиться со своей бедой.
– Цель больничной клоунады – только поднять настроение?
– Нет, здесь много целей. Например, отвлечь от боли. Ребенок идет на болезненную пункцию или укол, его нужно отвлечь в тот момент, когда станет особенно больно. И ребенок не успеет почувствовать и заплакать. У меня был такой опыт. Есть у нас один малыш, который, когда ему делают укол, всегда кричит. И когда он смотрит на клоуна, который падает, корчит рожи, его колют, ребенок поворачивается, начинает плакать, а ему говорят: « Все, уже укололи. Опоздал».
Еще задача – заставить ребенка есть. Ему могли бы, конечно, поставить катетер и зонд, но это бы плохо повлияло на микрофлору кишечника. Для некоторых детей клоун не только раскрашенный дурак, а какой-то авторитет. Клоун – авторитет – странно, да? И вот когда ребенок не ест, он приходит и говорит: «Давай поедим вместе». Малыш говорит: «Ну… ну, давай». И начинает есть. У меня был однажды такой опыт, потом мне папа говорит: «Клоун, до этого ребенок не ел два месяца. Ты пришел, просто так пришел, ребенок начал есть».
– А вы, Константин, не пробовали учить ребенка не бояться больничных процедур?
– Есть такая программа – Доктор-кукла. Мне приходилось с ней работать. Там, Доктор-кукла ходит по палатам со шприцами, с медицинскими инструментами, и дети его лечат. При этом они лучше нас, волонтеров, знают все манипуляции: как ставить катетер, прижимать вену, вводить иглу. Они лечат куклу. Иногда и меня тоже. Есть у нас девочка Даша, которая делает мне уколы, ставит катетер. Я хожу полчаса по больнице, потом возвращаюсь, она снимает катетер, потом капельницу ставит. В этом плане происходит адаптация к медицинской агрессии через клоуна или куклу.
– Вы постоянно видите детей и тяжело больных, и, возможно, смертельно больных. Как вам веселиться и их веселить, осознавая это?
– Я не задумываюсь об этом. Первые полгода я переживал, а потом начал «работать ради живых», как бы это не было цинично. Клоун не имеет права плакать, огорчаться, расстраиваться. Это я могу делать вне больницы, как-то переварить все увиденное. Но на глазах у матерей я не имею права никакую грустную мину корчить. Иногда мне врачи говорят, что ребенок неизлечим. Сначала мне казалось, что ему нужно уделить больше внимания, и я больше с ним работал. Но потом понял: другие дети видят, что клоун приходит к этому ребенку чаще, и считают это неправильным. Дети многое не понимают, с ними важно общаться, как со здоровыми. И я так делаю. Иногда я даже не хочу узнавать, чем и как серьезно болен ребенок. Я спрашиваю только о тех детях, которые сами как-то заходят в душу, хотя я стараюсь никого не впускать. Чаще всего, это очень маленькие дети, по три-четыре годика. Вот они зашли в душу, сели и сидят.
– Приходилось ли вам общаться умирающими детьми? Как понять, уместны ли ваши шутки в конкретной ситуации или нет?
– В большинстве случаев уместны. Иногда мамы очень тяжело больных детей, которые буквально умрут через два-три дня, просят не заходить. Тогда я просто слушаюсь родителей, и не захожу. Иногда было так, что мама не хотела, а ребенок хотел поиграть со мной, и тогда я заходил тайком от мамы. Но тогда я знал, что можно, просто мама была какая-то странная, которая уже похоронила своего ребенка. Когда ребенок спит, не захожу. Когда у него большая температура, пытаюсь с ним пообщаться, отвлечь его хотя бы на какой-то момент. Подарить шарик я могу всегда.
Мне повезло, потому что пока не приходилось наблюдать за процессом умирания ребенка. Но однажды я общался с ребенком в отделении трансплантации костного мозга, и через день он умер. Так было раз пятнадцать-двадцать.
– Стоит ли детям говорить им о сокрой смерти? И этично ли врать ребенку о том, что он якобы поправится?
– Мне кажется, дети знают больше нас, и сами чувствуют приближающуюся смерть. Но мы же не боги, мы не знаем, когда ребенок умрет. Даже врачи не могут точно предсказать день, и тем более уж час. Одному ребенку дали две недели, а он прожил месяц. Все-таки разница большая.
А давать или не давать надежду – это философский вопрос. Вспоминается Лука из драмы «На дне» Горького. Я бы всегда давал надежду, потому что, что бы не говорили врачи, я верю в Бога и верю в чудо. И когда Господь ребенка забирает, чтобы он не мучался, то я тоже считаю это чудом. И поэтому я считаю, что надежду в любом случае надо питать, потому что никто, ни один врач в мире не угадывал, сколько больной еще проживет, даже до недели не угадывал.
– Нужно ли детям перед смертью думать над своей жизнью? И уместны ли в таком случае клоунские шутки?
– Я думаю, что младенцы наследуют Царство Божие, им беспокоиться о грехах нечего. Если же это подросток, то, конечно, нужно. Что касается шуток, то клоунада для смертельно больных детей – это облегчение земных страданий.
– Каждый ли может стать клоуном в больнице?
– Нет, не каждый. Я не говорю, что я уникальный, но, к сожалению, к нам в больницу приходит много людей, порой с нестандартной психикой и нестандартным эмоциональным восприятием, которые хотят работать с детьми, с сиротами. И приходится их отваживать. Что касается клоуна, то ему, с одной стороны, нужно любить детей, в общем, все могут сказать: «Я люблю детей». Иногда клоуну нужно уметь терпеть детей, иногда и воспитывать их. С другой – нужно быть человеком творческим. Конечно, «уси-пуси» – это хорошо, но надо еще знать технику клоунады, которой можно научиться. Но главное, при работе с тяжелобольными детьми нужно уметь защитить свою психику, чтобы завтра продолжать заниматься в другом отделении. Я учился этому приблизительно год. По тестам на «психологическое выгорание волонтера» у меня был очень высокий показатель, но после небольшого отдыха все пришло в норму.
– Какие у вас планы на жизнь? Считаете ли, что нашли свое призвание и можно остановиться в поиске?
– Я очень много об этом думал. Понятно, что клоунада не может продолжаться бесконечно. Это не может содержать мою семью, даже нас с мамой. Я хочу получить второе высшее образование детского психолога, чтобы работать в больнице с родителями и детьми и подрабатывать клоуном. Клоун-психолог – хороший был бы тандем.
Беседовала Софья ПУЧКОВА
