Уильям Бут начинал проповедовать в палатке, установленной в самом бедном, восточном, трущобном районе, ездил пригородные фабричные и шахтерские местечки. Армия спасения, начинавшаяся «Общество христианского возрождения Восточного Лондона», действует до сих пор, имея свои отделения-дивизионы в девяноста двух странах.
Дом для сотрудников Армии спасения, Ньюкасл. http://commons.wikimedia.org
Уильям Бут, основатель Армии спасения, был исключительным оратором. Правильнее, казалось бы, назвать его блестящим проповедником – а проповедником он считался и умелым, и горячим, но – он был исключительным оратором. Как и в работе придуманной им Армии сочеталось высокое (разоблачение греха, обязательное покаяние, вера в спасение) и повседневное, но куда как важное (обогреть, накормить, приютить), так и сам Бут – что понятно – владел и высоким, и низким жанром общественного призыва. Уж он умел овладеть аудиторией, и возможно, одним из первых использовал тот грубоватый, но действенный ораторский прием, тот ясвойвдоскупарни тон, который стал потом классикой выездных встреч в больших и малых избирательных компаниях англоговорящего мира. Американских, например, как «Во всей королевской рати» Пенн Уоррена. Политик и народ; эстрада в кукурузной глубинке, жара; спасибо что пришли, мужики; это я, вахлак, говорю с вами, такими же вахлаками и голодранцами. Что, не нравится, что я называю вас голодранцами? Так давайте же вместе… и все в том же духе. Всякое благое, и в том числе благотворительное дело должно уметь подать, это и до сих пор актуальная наука – вот в этом Буту, как сейчас видно, не было равных.
Он начинал проповедовать в палатке, установленной возле заброшенного квакерского кладбища в лондонском Ист-Энде, в самом бедном, восточном, трущобном районе, ездил пригородные фабричные и шахтерские местечки – но как были обставлены его проповеди? Сначала к месту проведения встречи шла процессия с духовым оркестром; под громкие звуки флейт и стук барабана шли бездомные, фабричные работницы, вчерашние алкоголики и девицы из борделей, отставные инвалиды-моряки: солдаты бутовского филантропического полка. В газетах это шествие называли «процессией отверженных». На ходу пели гимны. Этот выход по своему настроению напоминал приезд цирка, парад-алле.
Уильям Бут. http://commons.wikimedia.org
Часто, когда не удавалось снять зал, встречи проходили на городских площадях, на пустырях, и тогда поставленный на землю барабан использовали как алтарь, а перед барабаном ставили скамью. Самая близкая к алтарю скамья в обыкновенном англиканском храме – почетное место, скамья знати («И как часто, – писал Бут, – в церкви это блестящая скамья блестит только лаком, бывает пуста, в то время как бедняки теснятся у входа, стесняясь того, что у них нет воскресной одежды»), и вот у Бута эта первая скамья обрела новый смысл. Почет не в положении, а в поступке! К ней торжественно подводили тех, кто во время проповеди решил примкнуть к филантропической группе, и не постесняется во всеуслышание огласить список своих грехов. Это «исповедальная скамья». И энергию публичного покаяния Бут использовал один из первых – теперь же, пожалуйста, велком в любую районную группу анонимных алкоголиков, и кайтесь себе вслух на здоровье. И хотя замыленный прием, а до сих пор работает – любое нравственное усилие встряхивает.
Роберт Фленси, лондонский газетчик, побывавший на одной из встреч «Общества христианского возрождения Восточного Лондона» (так первоначально называлась будущая Армия), свидетельствовал несколько оторопело: «Мне это напомнило о тех массовых лечебных представлениях, которые бытовали в наших средневековых городах, когда крепкие, в красных накидках, зубодеры громко зазывали больных и вступали в перепалку с каждым взошедшим на помост, желая вызвать у страдальца ярость и злобу, которая поможет перенести боль. И так же этот человек через боль выдирает у своих клиентов признание, что жизнь их была грешна и нехороша, и они готовы к более здоровой жизни».
Все используемые Бутом технологии давно уж затасканы по психологическим тренингам и громким собраниям неврастенических самодельных религий – но я пытаюсь представить себе: а сработала бы такая проповедь сейчас, в нечерноземной, скажем российской деревне? В Англии 1865-го года пик нищеты и безнадежности был в городской фабричной трущобе, сейчас, пожалуй, только в деревне царит такая же оставленность. Раскисшая дорога, косой забор, и вдруг – обморочная нелепость: духовой оркестр, бездомные гимны поют, впереди красивый оратор (а Бут был хорош собой) и крик стоит над Малыми Гнездищами: «Вам кажется – выхода нет? И Вы правы! Никакого выхода у вас и нет. У вас есть вход. Выйти из старой жизни нельзя – можно только войти в новую. Не умеете спасаться? Начинайте спасать! На себя просить стыдно? Просите за других – это почетно. А мы будем просить на вас».
Не знаю, как уж там повела себя современная деревня, а на жителей лондонских трущоб в 1865-ом году действовало чрезвычайно: Бут был популярен. Тут сразу нужно сказать, что ежели излагать личную историю Уильяма Бута и историю его Армии спасения во всех подробностях, то чтение окажется совершенно непролазным, потому что успел генерал Бут сделать очень много, а Армия спасения действует до сих пор, имея свои отделения-дивизионы в девяноста двух странах.
Сам генерал в свое время считался легендой, одним из первых людей мира, и если сейчас слава его несколько померкла, то это только оттого, что он действительно работал не на себя. У него нет какого-либо одного безусловного ангельского качества, которым можно было бы его определить, и что бы определение это застыло в общественном умственном янтаре, на долгую автоматическую память. Не символ. Не Махатма Ганди. Бут был человеком не кротким, большим моралистом (а с возрастом – очень большим моралистом); кроме того, был обуреваем страстями. Но страстями скорее интеллектуального толка: слишком хорошо «знал, как надо». Безусловно, был очень умен.
В юности он пережил два сильных потрясения. Во-первых, потрясение социальное: его отец разорился. К пятнадцати годам Уильям Бут, что бы помочь семье, уже работал помощником ростовщика – собственно говоря, в ломбарде. Причем в ломбарде маленьком, в бедном районе. Впоследствии неоднократно писал, что сцены, виденные им в закладном столе, не отпускали его всю жизнь. Там не гуляки закладывали часы, что бы продолжить игру или гульбу, а матери закладывали платье, что бы купить детям еды, и уходили из ломбарда в одних нижних юбках. Второе потрясение – религиозный юношеский экстаз, который он пережил в то же время.
Лондон шестидесятых и семидесятых годов девятнадцатого века, нужно сказать, довольно безжалостное место: в трехмиллионном городе обитало сто тысяч нищих – в прямом смысле этого слова нищих. То был английский исход деревни в город, и потерявшие ориентиры и привычный уклад жизни фабричные бедняки были растеряны. К тому же «город развращал». Когда в 1890-ом году Уильям Бут выпустит главную свою книгу «В трущобах Лондона», книга эта произведет на чистую публику оглушительное впечатление еще и потому, что это острый бытописательский текст, рассказывающий о том, от чего «благополучие целомудренно отворачивалось».
Бут писал о детях, не знающих игрушек, таскающих за собой селедочные скелеты на веревочках, представляя, что это их домашние зверюшки (такая доведенная до края тема из кислосладкого советского мультфильма «Варежка»). И кстати, эти же селедочные хребты на веревках поминают и историки, описывающие одно из самых громких бутовских выступлений на улице Майл Энд Роуд – видимо, сильная деталь. Но Бут писал и о девочках в публичном доме, имеющих одно платье на троих, и о женщинах-работницах, годами питающихся одним хлебом, прячущих свои воскресные платья в бумажные пакеты, что бы спасти их от клопов и тараканов, и все равно стряхивающих насекомых по пути в церковь. В общем, много было сильных подробностей. И главное – за книгой стояла работа, и какая работа. Уильям Бут с супругой, молодой популярный проповедник с первой в Англии дамой-проповедницей, прошли по каждой улице Ист-Энда, и зашли чуть не в каждый дом.
Но и книга, и женитьба – потом. Сначала будущий генерал примкнул к «Новому методистскому объединению», члены которого считали себя последователями реформатора Джона Уэсли, родоначальника методистской церкви. Джон Уэсли призывал своих адептов к благотворительному служению – это не могло не привлечь Бута, с самых ранних лет понявшего, что голодного человека можно призвать к духовному перевороту, но все же неплохо еще и покормить. В «Новом методистском объединении», разумеется, заметили незаурядного проповедника, но Бут, по величине своего дара и жара, конечно, был обречен по тем или иным причинам рассорится с методистами и заняться собственным делом.
И в 1865 году основал «Общество христианского возрождения Восточного Лондона», которое позже было переименовано в «Христианскую миссию Восточного Лондона», а еще попозже стало Армией спасения. Прекрасное, кстати, название. Сильное. И вот с семидесятого года Бут занялся тем, что сделало его Армию великим общественным институтом: Спасением и спасением. То есть признал два равноправных вида деятельности: евангелическую работу (побуждение к духовному перерождению) и социальную службу – т.е. спасение физическое. Грубо говоря – сначала накорми, а потом о высоком рассказывай. Или уж корми и рассказывай одновременно. Начали кормить.
Лет за пятнадцать-двадцать, к 1890 году, открыли пять ночлежных домов (дешевых), 33 приюта для бывших проституток, больницу для излечения пьющих, несколько благотворительных столовых и сделали сеть народных кухонь. Еще мастерские и приют для инвалидов. Получили подряд на уборку мусора. Милостыню Бут по протестантскому воспитанию считал унижающей и развращающей формой благодеяния; всех нуждающихся пристраивал к делу.
А в девяностом году вышла знаменитая книга «В трущобах Лондона» (140 000 экземпляров разошлись за год), и Бут стал окончательно знаменит. Помимо драматических свидетельств, книга включала в себя и теоретическую часть. Своего рода британский вариант «Что делать?». Бут оказался утопистом самого лучшего толка, социальным Жюль Верном. Он придумывал новую жизнь. Он придумал устраивать в бедных районах общины на кооперативных началах (но под руководством сильного лидера), что-то среднее между сквотом и кибуцем, и назвал их колониями. Колонии должны были быть трех типов: городские, сельские и заморские. Предполагалось скупать у короны земли в Австралии, Канаде и Северной Америке, и переселять туда бедняков.
Колонии еще назывались форпостами, потому что они как бы были территориями иной, новой цивилизации посреди жизни старой и постылой. Еще Бут придумал дамские кассы взаимопомощи (для приданого), брачные конторы для бедняков, первые детские летние лагеря, передвижные госпитали, летучие отряды трущобных сестер милосердия, вдовьи семьи-общины для совместного воспитания детей, где женщины могли бы разделиться на работающих и следящих за ребятишками, с тем, что бы потом меняться.
Книга, повторюсь, имела успех, привлекла крупные денежные пожертвования. Почти все литературные фантазии были претворены в жизнь. Но, после обычной житейской утряски и усушки, остались, конечно, самые вечные, древние, жизнеспособные формы милосердной работы: кухня, больница, приют.
Когда «Христианская миссия Восточного Лондона» стала армией, Уильям Бут принял в ней пост генерала. Были учреждены и иные армейские звания: рядовой, капитан, майор, полковник, а так же введена строгая дисциплина и строжайший сухой закон. Эта затея царапает нежное воображение современного филантропа, однако дисциплина действительно ведь была нужна.
Бут принимал и более того – зазывал в свою армию обратившихся грешников («мы сделали из страдальцев спасателей»), и понимал, что единоразовый публичный порыв (покаяние во время проповеди), и предоставленная Армией возможность заниматься благим, но рутинным делом, не вымоют в одночасье все прежние привычки и утешительные ритуалы из бывшего бездомного или заключенного. Зато поможет пусть и декоративный чин, вернувшееся самоуважение, порядочная жизнь, для обеспечения которой важен внешний жесткий каркас, порядок. С содержанием можно разобраться, форма нужна. Ввели форму. Синий мундир для мужчин, и у дам – синий китель, широкополая коричневая шляпа.
И, кроме того, армия Бута действительно воевала. Были же моралистические, и отчасти рекламные выступления: Армия Спасения захватывала игорные притоны, блокировала веселые дома и питейные заведения, отпугивая клиентов (целую ночь активисты могли стоять у бордельной или трактирной двери, распевая псалмы), и, разумеется, происходящее раздражало владельцев мест сосредоточия порока. Так что лет десять (между 1875-м и 1885 годами) нашим энтузиастам противостояли своего рода лондонские титушки – так называемое «войско скелетов», нанятое притоносодержателями, и вполне себе негодяйски боеспособное.
В 1881-м году, например, в Лондоне зафиксировано шестьсот случаев избиения активистов Армии спасения. Но особенно бойцы «войска скелетов» любили глумиться над энтузиастами Армии спасения, когда энтузиасты устраивали выходы под духовой оркестр или устраивали моралистические выезды – например, появлялись в тех местах, где молодежь воскресными вечерами предавалась нескромным удовольствиям, и принимались за свое благочестивое пение.
В эти минуты, воля ваша, активисты Армии спасения выглядели и правда куда как нелепо. Великая организация, перед первой мировой войной имела представительства в 59 странах. На службе – 79 тысяч офицеров, и 37 тысяч постоянных мест в больницах и пятьдесят приютов для женщин и девочек. В общем – исполинская была сделана работа, а вот с морализмом, действительно, имелись проблемы. Кто только не смеялся. Ханжами обзывали. Набоков, помниться, с удовольствием описывал энтузиастку Армии спасения как коренастую скаутского вида даму в гольфах, туго схвативших икры, в коричневой шляпе грибом, с цепкими глазами и кротким выражением рта.
А сцена из «Трех товарищей» Ремарка – какой внимательный книгочей не помнит этой сцены? Как раз герой и героиня забрели на кладбище в поисках уединения, и наткнулись на активисток великой Армии в действии. « Тишина. И вдруг громкое пение: «Иисус зовет тебя…» В чем дело? Уж не попали ли мы на луну? Ведь это был настоящий хор, — двухголосный женский хор…
— «Грешник, грешник, подымайся…» — раздалось над кладбищем в ритме военного марша.
В недоумении я посмотрел на Пат.
— Ничего не понимаю, — сказал я. — «Приходи в исповедальню…» — продолжалось пение в бодром темпе. Вдруг я понял: — Бог мой! Да ведь это Армия спасения! — «Грех в себе ты подавляй…» — кантилена нарастала. В карих глазах Пат замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от смеха. Над кладбищем неудержимо гремело фортиссимо.
— Тихо! Разрази вас гром! — послышался внезапно из тумана чей-то злобный голос. Минута растерянного молчания. Но Армия спасения привыкла к невзгодам. Хор зазвучал с удвоенной силой. — «Одному что в мире делать?» — запели женщины в унисон. — Целоваться, черт возьми, — заорал тот же голос. — Неужели и здесь нет покоя? — «Тебя дьявол соблазняет…» — оглушительно ответили ему.
— Вы, старые дуры, уже давно никого не соблазняете! — мгновенно донеслась реплика из тумана».
Вот оно как. Но Армия спасения привыкла к невзгодам. И самое интересное, что в ханжеском армейской хоре на самом-то деле (по первоначальной задумке Бута) много новизны и умственной смелости: всем активистам организации предписывалось устраивать какие угодно акции и представления, потому что они «заостряют внимание на Армии и способствуют сбору средств». Есть чему у генерала поучиться. Зарабатывать деньги, раздражая клиента – высокий, на мой взгляд, класс.
Могила Уильяма Бута, Лондон. http://commons.wikimedia.org
Но самое для меня пронзительное в наследии генерала Бута – это одна совсем уж его проходная фраза. Как-то сказал: «Ничего не вызывает такого неуважения, как кратковременность нравственного усилия». Сам генерал не был к себе снисходителен. И Армия его во всякие времена – и когда ее любили, и когда ее хвалили, и когда ее ругали, и когда о ней забыли, все делала свое дело. Полтора века работают потихоньку, хоть и в коричневой шляпе грибом.
