По факту рождения
Невероятной эта женщина была уже по факту своего рождения. Внучка министра юстиции Виктора Панина, а по другой линии – промышленного магната Сергея Мальцова. Племянница французской поэтессы русского происхождения Толы Дориан и последняя из некогда громкого рода Паниных.
Через Толу она стала родственницей Александра Сергеевича Пушкина, а также Виктора Гюго. Хозяйка подмосковного Марфина и крымской Гаспры – последнюю ей подарила любящая тетя.
Графиня Панина родилась в 1871 году. В восемнадцать она уже замужем за 22-летним ученым и миллионером, красавцем Александром Половцевым. Посаженным отцом был император Александр Третий. А спустя несколько месяцев – развод.
Махнув рукой на пресловутое семейное счастье, Софья Владимировна приступает к благотворительной деятельности. И снова все – по высшему разряду.
Сначала она вместе с одной из столичных учительниц открывает на Лиговке, за Обводным каналом, бесплатную столовую для детей рабочих. А затем покупает все там же, в этом более чем неблагополучном районе земельный участок и сооружает народный дом для городской бедноты.
Графиня Панина – член Постоянной комиссии по устройству народных чтений, товарищ председателя Общества для пособия учащимся в начальных городских училищах, товарищ председателя Российского общества защиты женщин, председатель Общества дешевых помещений для женщин, ищущих работы, спонсор Всероссийского земского союза и пайщица Московского Художественного театра. Но главным для нее все-таки остается Народный дом на Лиговке.
Он стал своего рода продолжением столовой. Видя, что одна только кормежка не спасает, что после бесплатного обеда бедняки вновь возвращаются в свой беспросветный ад, она принялась устраивать в зале столовой чтения книг, демонстрацию «туманных картин» и даже классы для взрослых.
Графиня писала: «Маленький народ любопытен, любознателен и предприимчив. Дети всегда первыми проникнут во всякое новое учреждение и войдут во всякую приоткрывшуюся дверь. Но они же приведут за собой и родителей, подзадорят любопытных взрослых».
Дальше – больше. И вот уже архитектор Юлий Юльевич Бенуа возводит здесь архитектурный ансамбль из двух просторных зданий, соединенных внутренним садом двором. Театральный зал на тысячу кресел с мраморной лестницей и отделкой из красного дерева. Сама Софья Владимировна во время спектаклей исполняла почетную роль суфлера.
Столовая, чайная, читальня, зал для гимнастики, комнаты для занятий потише. Огромная библиотека, она же синематограф, она же органный зал. В большой круглой башне – обсерватория, оборудованная вращающимся куполом.
Панина вспоминала: «Здесь было тепло, чисто, светло и просторно. Были газеты и разные иллюстрированные издания, шашки и шахматы. Не было игральных карт, и не было водки».
Были приглашены учителя, которые преподавали по тринадцати предметам. Юрист бесплатно консультировал запутавшихся пролетариев. Одно время в должности юриста работал будущий глава Временного правительства Александр Керенский, но был быстро уволен – за политическую пропаганду. Она здесь была под строжайшим запретом – наряду с алкоголем и картами.
Сберегательная касса помогала этим пролетариям грамотно тратить деньги. В собственных мастерских появлялись на свет новые пособия для «Передвижного музея». Действовала прачечная.
Графиня писала: «Дом гудел как улей – учеников собиралось до 1000 человек – и не было такого закоулка, в котором бы не занималась какая-нибудь группа. Тут были и безграмотные мужчины и женщины, и малограмотные, и более продвинутые и развитые рабочие, которым нужны были технические и общеобразовательные познания».
Во главе делегации
В феврале 1917 года в России происходит революция. Софья Владимировна ее полностью поддерживает – за свои критические высказывания по поводу происходящего в стране за ней уже закрепилось прозвище «красная графиня». Начинается ее стремительная (а иначе никак) политическая карьера.
Депутат Петроградской городской думы, член ЦК Конституционно-демократической партии. В июне 1917 года Софья Владимировна становится товарищем министра государственного призрения Временного правительства, а в августе – товарищем министра народного просвещения.
После знаменитого залпа «Авроры» к крейсеру отправляется делегация с просьбой не обстреливать Зимний дворец. Во главе делегации – все она же.
Когда знакомишься с биографией графини Паниной, возникает ощущение нереальности, неправдоподобности происходящего. Такой прием часто используют в кино. Ярчайший пример – «перестроечный» фильм Шахназарова «Город Зеро». Там в некий провинциальный городок прибывает некий столичный персонаж. И ему, как водится, показывают местный краеведческий музей.
Захоронение троянского царя. Кровать Атиллы. Первые исполнители рок-н-ролла. Пистолет, из которого застрелили Лжедмитрия Второго, а также его голова. Экспозиция начинается на глубине 28 метров.
Только музей города Зеро придуманный, а биография Софьи Владимировны подлинная.
«За что же они вас сюда посадили?»
А потом большевики приходят к власти. И уже в ноябре – арест. Софья Владимировна – жертва первого (да кто бы сомневался) послереволюционного политического процесса.
Дело в том, что еще до октябрьских событий, понимая, к чему идет дело, она поместила все деньги министерства народного просвещения в один из европейских банков. Да так хитро поместила, что получить их мог только «законный режим».
На требование передать этот вклад новой власти она лишь смеялась в лицо. Отвечала: «Сочту своей обязанностью представить отчет о всей деятельности и о сумме единственно Учредительному Собранию, как единственной законной власти. От всяких разъяснений комиссарам или Следственной комиссии я отказываюсь».
Даже название банка держала в секрете. Ну как тут не посадишь «красную графиню»?
Положение Паниной в тюрьме было особенным. Она писала: «Каждый день в окошечке моей камеры стали появляться все новые Нюши, Ксюты, Груши и Мани, которые знали меня по Народному Дому, а теперь всячески старались мне скрасить жизнь. Они с особенным старанием мыли мою камеру и до блеска начищали казенные медные таз и кувшин, которые служили мне для умывания.
Когда, раз в неделю, меня водили в ванную, одна из них непременно бежала вперед и скребла и чистила ванну. Они приносили мне добавочные куски хлеба».
– Господи Боже мой, и за что же они, ироды, вас сюда посадили? – то и дело восклицали бывшие воспитанницы Софьи Владимировны.
А потом был суд. В судебный зал явилось множество народа. Когда явилась Панина, ей сразу же устроили овацию – в основном здесь собрались рабочие, знавшие Софью Владимировну по Народному дому.
Когда председатель суда предложил кому-либо выступить с обвинительной речью, не нашлось вообще ни одного желающего. С «защитительной» же речью выступил некий рабочий Иванов.
Он говорил: «Не чураясь народного пота и дыма, она учила отцов, воспитывала их ребят. Они видели от нее не только помощь, но и ласку. Она зажигала в рабочих массах святой огонь знания… Несла в народ сознательность, грамотность и трезвость. Несла культуру в самые низы… Не позорьте себя… Такая женщина не может быть врагом народа. Смотрите, чтобы не сказали про вас, что революционный трибунал оказался собранием разнузданной черни, в котором расправились с человеком, оказавшимся лучшим другом народа».
В результате трибунал ограничился «общественным порицанием». Ну и, конечно, с предписанием внести уже упоминавшиеся деньги в кассу Наркомпроса.
– Вы согласны внести эти деньги, гражданка Панина?
– На основании всего, мной уже ранее сказанного, – нет.
– Тогда вы будете возвращены в тюрьму.
– За вами сила.
Софью Владимировну под возмущенные крики присутствующих конвоируют обратно в камеру. Панина писала: «Когда стража вновь повела меня через зал тесным проходом между столпившихся зрителей, публика устроила мне бурную овацию. Люди аплодировали, что-то кричали, руки тянулись ко мне – суд надо мной превратился в мой триумф».
Под руководством Александры Толстой
А дальше что? Да ничего хорошего. Друзья собрали требуемую сумму и, фактически, выкупили Софью Панину. Она сразу же перемещается в Финляндию (ее сопровождает многочисленная добровольная охрана из бывших воспитанников Народного дома). Затем на юг России, где помогает Белому движению, в первую очередь, материально. Второй раз выходит замуж – теперь за бывшего московского городского голову и бывшего товарища комиссара Временного правительства, видного политического деятеля Николая Астрова. Люди меньшего масштаба для нее, похоже, просто не существовали.
Правда, брак остается гражданским.
В 1920 году она вместе с Астровым перебирается в Чехословакию. В Праге в то время проживало много русских эмигрантов, Софья Владимировна продолжает заниматься благотворительностью. Но, разумеется, масштаб уже не тот. «Русский архив», «Русский очаг» – сплетен, интриг и нереализованных амбиций в этих эмигрантских организациях больше, чем реального, нужного людям дела.
Денег же остается все меньше и меньше, а взять их тут неоткуда. «Вообще, жизнь здешняя становится все скуднее и скуднее во всех отношениях», – писала Панина подруге.
Как в России здесь не развернешься, но и в СССР возвращаться бессмысленно, кроме тюрьмы ее там ничего не ждет. В Лиговском Народном доме – клуб железнодорожников. Новая власть отняла у графини не только родину и имущество – отняла заодно и судьбу.
Остатки судьбы отнял Гитлер. Перед фашистской оккупацией Чехословакии Софья Владимировна уплывает в США. Там со своим сумасшедшим бэкграундом она не нужна вообще никому, да и денег у графини больше нет.
Она скитается по чужим квартирам, работает в Комитете помощи русским эмигрантом. У нее есть строгая начальница – Александра Львовна Толстая, дочь великого писателя, собственно, и создавшая тот комитет. Детей нет, Астров скончался еще в Праге.
Нью-Йорк «не по годам и слишком утомителен». Некоторое время прожила в Лос-Анжелесе – там обнаружилась возможность ежедневно покупать немного фруктов, «несмотря на скромность моего бюджета». Бюджет подпитывается уроками французского и изготовлением на продажу кукол в словацких и чешских национальных костюмчиках.
Скитаться, в общем-то, не сложно – все имущество графини Паниной входит в один небольшой чемоданчик.
Софья Владимировна умирает в 1956 году, на 85-м году жизни, больная, нищая и одинокая старуха, никому не интересная, ничем не примечательная, жалкая – отмучилась, и хорошо.
Их были десятки миллионов – вот таких отнятых судеб. Но эта – совершенно иного масштаба.
