Скорые люди

Врачи, работающие на станциях скорой помощи в Москве, Санкт-Петербурге и Майкопе, мало отличаются друг от друга. Они регулярно работают с бомжами, алкоголиками и наркоманами. Без гастритов, инсультов и остеохондрозов в этой профессии не обойтись. Мало кто упустит случай рассказать о них ужастик. И тем не менее работать в скорую врачи идут по большой любви.

Вадим Голованов уже не меньше 20 лет в этой профессии. Сначала он работал на московской городской станции, сейчас в компании — «МедЭйд».

— Что вас здесь держит?
— Чем врач скорой помощи отличается от любого другого врача? Для постановки диагноза у нас есть органы чувств, тонометр и кардиограф. У нас нет лабораторий, рентгена, УЗИ, КТ, МРТ. Ты приезжаешь и, основываясь только на своих знаниях, на своём умении беседовать и осматривать больного, должен поставить достаточно точный диагноз на догоспитальном этапе. По моему глубокому убеждению, для медика это очень интересно. Сложно и интересно. С годами, конечно, становится проще. Но, с другой стороны, чем больше знаешь, тем больше сомневаешься. Когда приезжаешь в стационар и твой диагноз совпадает с диагнозом, поставленным в приёмном отделении, даже на уровне каких-то минимальных обследований, это очень приятно.

У Натальи Нартовой, врача-кардиолога майкопской скорой помощи, мотивы примерно те же:

— Это романтическая профессия. Но в то же время у нас и твёрдые сердца, потому что мы видим столько трагедий. Конечно, больше, чем врачи в стационаре. Я обслуживаю 1500 людей за год. А они сколько? К ним приезжают уже те, состояние которых скорая стабилизировала. Врачи не выходят в грязь, они все в беленьких халатиках, у них нет жары, стоят кондиционеры. У них всё под рукой. У нас же как детектив: ты приехал, за несколько минут должен поставить диагноз, обслужить, спасти. Нас иногда называют перевозчиками, но это несправедливо. Бывает, врачей из скорой даже в реанимацию вызывают, несмотря на то что там есть свои медики, оборудование. Просто здесь работают хорошие специалисты.

Однако Вадим Голованов говорит о другой тенденции:

— К сожалению, в последнее время в скорую стало идти больше людей по коммерческим соображениям. Там платят больше, чем врачам в стационарах, зарплата очень хорошая. Приходит много людей из области, из регионов, причём нередко вообще издалека. Обидно, что им отдаётся предпочтение. То есть скорее возьмут такого человека, чем москвича. Москвич может права покачать в силу своего, я бы даже сказал, менталитета. Я в своём родном городе, я работаю опять же на свой родной город, я хочу, чтобы было так, а не иначе. Я, например, хочу не такой график работы, а другой. Можно с юристом проконсультироваться, в администрацию обратиться. На тебя наехали — ты можешь в ответ наехать. С ребятами-немосквичами в этом отношении проще. В основном они стараются и работают хорошо, но есть и не очень крепкие профессионалы.

Хотя в целом это та профессия, в которой нельзя находиться без призвания, без горящих глаз, без любви и азарта. Поэтому на майкопской городской станции, например, врачей не хватает — в нескольких бригадах работают только два фельдшера. Но те, кто есть, имеют особые отношения и сами по себе быть не могут.

Наталья Нартова рассказывает:

— Здесь люди не боятся трудностей. Это как геологи-разведчики — если какие-то трудности, они ни себя, ни других не подставят. Тут очень сильно развита взаимовыручка, потому что это трудная профессия.

Конечно, основные принципы, сопутствующие такой работе, справедливы для коллектива любого населённого пункта — главного города маленькой республики или второй российской столицы. Константин Василенко, врач питерской скорой говорит:

— Эта профессия либо притягивает тебя, либо отторгает. Здесь «случайные» люди не могут задержаться надолго. Для такой работы нужен совершенно определённый склад характера, быстрая реакция, то есть либо холерик (что хуже), либо сангвиник (что в самый раз), чувство полной уверенности в себе (желательно компенсировать его чувством полной неуверенности для того, чтобы каждый раз себя проверять), ответственность и доброжелательность, что совершенно не отменяет жёсткости; умение работать в чрезвычайных и сложных условиях, умение не обращать внимания на чужое мнение. «Я сказал» — это основа, потому что от твоего решения зависит, что будет дальше с больным, и за ошибки ты тоже должен отвечать сам.

Вадим Голованов на вопрос, какими качествами должен обладать врач скорой, отвечает:

— Отсутствием брезгливости. Это приобретённое качество. Всё начинается с института, с анатомички. Яркое воспоминание из последних на городской станции: дама-бомж, нестарая, до 40 лет. Она сидела на газоне, нас вызвали прохожие. У неё болели ноги, опухли, не ходили. На ногах были намотаны какие-то грязные бинты. Мы занесли её в салон, я надел перчатки, разрезал повязки, а оттуда как посыпались опарыши! Как они поползли, да так шустро! Они метались по носилкам, про запах я уже не говорю. Я быстро схватил тряпку, открыл заднюю дверь, начал их выкидывать. Всё там потом обработал, замотал по новой, и мы поехали в стационар.

Чего не должно быть однозначно, так это страха. Я работал в реанимационной бригаде. Есть такое понятие — вызов на себя: приезжает обычная линейная бригада, тяжёлый больной, например, с инфарктом миокарда, сами они не справляются и вызывают на себя бригаду реанимации. Это правильный подход, так и должно быть. Всегда есть какие-то недоделки, приезжаешь и видишь их. Я спрашиваю: «Почему не сделали то и то?» — «Я боюсь. Я сделаю, а вдруг что-то пойдёт не так, а я не справлюсь».

Нельзя бояться. Должен быть профессионализм. Надо отдавать себе отчёт в том, чего ты хочешь своими действиями добиться, что может произойти и как с этим бороться. Надо просто знать. Надо быть осторожным, внимательным и смотреть вперёд. Но не бояться. Осторожность и страх — две разные вещи. Осторожным врач скорой помощи быть обязан. А бояться ничего нельзя. Я это понял очень давно, буквально сразу. У меня был очень хороший учитель, врач скорой помощи. Когда молодой специалист приходит, его где-то на месяц сажают к более опытному врачу. Мой, так сказать, куратор на первом же вызове мне заявил: «Ты врач, я фельдшер. Бери ящик, что скажешь, я сделаю. Иди лечи». Что делать, пошёл лечить. Буквально один-два вызова я ещё боялся. Я боялся подойти к больному, у меня заплетался язык, я не знал, о чём спрашивать. Но всё это очень быстро проходит. Первым моим пациентом была пожилая женщина с нарушением ритма.

— Всё оказалось просто?

— Это теперь просто. А тогда это было страшно. С одной стороны вроде бы чувствуешь, что за спиной есть тот, кто тебя прикроет. Это всё-таки успокаивает. С другой — себя хочется проявить, не выглядеть дураком. Это делать или не делать? Что делать сейчас? Вот сняли кардиограмму, я вижу, но это то, что я думаю, или нет? И что вводить? Как? Сколько? И вроде спросить хочется, а он сидит совершенно индифферентно: «Ты говори, говори, я всё сделаю». Но ничего, справился.

Когда я был куратором, наставлял приблизительно так же.

Цинизм, в котором часто обвиняют врачей, — скорее болезнь роста. Я замечал это неоднократно. Приходят молодые ребята (врачи, фельдшеры), наслушаются баек, всегда есть что рассказать (кто с кем как управился, кто кому чего вколол). И начинается: «Да что там? Это легко, я вот сейчас…» Год-два — и всё это проходит. На самом деле медицина — занятие достаточно серьёзное, и относиться к этому с позиции «ай, я всё умею, я всё знаю, хиханьки, хаханьки, сейчас мы всё сделаем» невозможно. Как правило, с годами, я не побоюсь этого слова, умнеешь и понимаешь, что неважно, к кому ты приехал, в каком он состоянии, пьяный он или нет, как он к тебе отнесётся, — всё равно. Надо хорошо посмотреть, надо адекватно полечить. Надо соответствовать своей профессии и своему званию. Так что цинизм — это больше на словах, конечно. Личное отношение всегда есть, сопереживание.

— И часто врачи плачут?

— Вот этого нет. Разве что на первых стадиях. Чаще это слёзы обиды. Когда тебя незаслуженно оскорбляют, обижают, не понимают, что ты пытаешься помочь. Да, от обиды, бывает, девчонки плачут. Потом к такому обращению привыкают и начинают относиться адекватно.

— А в чём чаще всего проявляется непонимание?

— Например, когда вызывают с целью госпитализации, как правило, хронические больные, как правило, люди пожилые, а скорая помощь не везёт в стационар. Потому что не с чем. Нет ничего скоропомощного. У нас есть стандарты оказания медицинской помощи, показания для госпитализации. И люди не понимают, что даже если я возьму с потолка какой-то диагноз, привезу пациента в приёмное отделение, его там посмотрит дежурный врач и мало того, что будет ругать их, так ещё и скорой помощи достанется: «Зачем вы привезли?» Это бывает очень часто. Пытаешься объяснить — не понимают. И начинается: «Да вы деньги вымогаете». Обидно. Особенно раньше было. Сейчас я уже привык и прекрасно понимаю, почему это бывает. Больным хочется в стационар, хочется особого внимания.

Наталья Нартова тоже отлично осознаёт, почему с пациентами и их родственниками возникают конфликты.

— Мы общаемся с ними корректно. Но нас часто не понимают. Спрашиваешь: «Как часто больной пил?» А родственники отвечают: «А что, вы считаете, что он алкоголик? Вы его в этом обвиняете?» И говорят потом: «Она обозвала моего мужа алкоголиком!» Но я не обзывала. На рюмку алкоголя может быть патологическая реакция. Я просто хочу выяснить, так ли это.

Жалобы в письменном виде бывают в основном от людей, на которых нельзя обижаться. Это те, кто любит жаловаться в принципе. А потом думают, почему судьба с ними так расправляется, почему болезни на них сваливаются, с детьми какие-то нелады. Это потому что они видят плохое только в других, а не в себе. Врач должен быть психологом. У меня получается общаться, наверное, потому что я понимаю людей, понимаю, почему они такие конфликтные, странные. Просто у них чего-то не хватает.

— Много у вас «пустых», необоснованных вызовов?

— Иногда вызывают укрыться: «Поднимите одеяло, не могу достать». Или собаке плохо с сердцем. До 38 °С температуру сбивать нельзя, потому что это вредно для организма. При инфекционных заболеваниях лихорадка сама по себе должна помогать. Но нас всё равно в этих случаях вызывают. Скорая приехала, посмотрела на эти 37,5 °С — и всё.

— А почему могут отказать?

— У нас не отказывают. Мы от этого страдаем.

— Какие вызовы вам нравятся больше всего?

Константин Василенко отвечает на это так:

— Там, где надо работать, там, где я оправдываю название своей профессии — врач скорой помощи. Я буду лечить тяжеленный инфаркт столько, сколько нужно; я буду качать клиническую смерть до последнего. И если у меня всё получилось, то глаза блестят ещё не одну смену.

Наталья Нартова:

— Мне больше всего нравятся вызовы, на которых спасаешь людей. Бывает, вызывают: «Что беспокоит?» — «Температура». Укол сделали и поехали. Ни то ни сё. Другое дело, когда приезжаешь, а там человек умирал, и ты его спас, полностью отдался, адреналин весь выбросил. Или продиагносцировал то, что очень трудно диагносцируется (некоторые врачи говорят так, а не «диагностируется». — Прим. Д. С.). Например, тромбоэмболия лёгочной артерии, отслоение аневризмы аорты. Это очень трудно для диагностики. Фельдшерская бригада вызывает нас «на себя». Начинаешь разбираться, получается история Конан Дойла. Весь мокрый выходишь.

Когда бригада скорой помощи едет на вызов, то далеко не всегда можно предположить, что её там ждёт.

— Иногда бывает так, что говорят: «Головная боль». А там инсульт, человек даже не разговаривает. Было и такое: «26 лет, парализовало». А он челюсть вывихнул.

Выяснить подробности диспетчер часто не может.

— Ему даже не говорят, где дом находится, между какими улицами: «Что я вам буду объяснять? Приезжайте скорее». Да вы объясните, какую бригаду (они различаются по специализациям) вам нужно, какого возраста больной! Бросают трубку. А если бы не бросил, то, может, диспетчер и посоветовал бы что-нибудь. Диспетчер тоже должен быть квалифицированным. Все вокруг умирающего крутятся, никто не может сделать искусственную вентиляцию лёгких, только кричат на скорую помощь: «Где вы так долго были?» Кричат в спину, когда идёшь что-то делать. Но, во-первых, это просто у них минуты как часы. А во-вторых, ты не имеешь права отвечать им тем же. Хотя в защиту ты можешь сказать, что когда тебе дали вызов, тогда ты на него и поехал.

На Майкопской городской станции скорой помощи есть три комнаты отдыха, в них врачи и фельдшеры ожидают вызовов: кто читает, кто смотрит телевизор, кто просто разговаривает. Так как сейчас лето, некоторые сидят на лавочках во дворе. Когда поспеет виноград, который растёт прямо на территории, появится ещё одно занятие. За эту волю и оторванность от начальства (оно сидит в других учреждениях) врачи также ценят скорую помощь.

Оторвать от отдыха может только голос диспетчера из громкоговорителя: «Седьмая!» Или номер любой другой бригады. Обычно к машинам выходят неспешно, даже через несколько минут после объявления.

— Что может членов бригады скорой помощи заставить выбежать к машине?

— Если скажут: «Такая-то бригада, срочный вызов». Срочные вызовы — аварии, упал с высоты, умирает, повесился — экстремальные. В других случаях в течение минуты мы должны выйти. В ведомостях в машинах написано: «Развивать скорость не больше 40 км/ч», чтобы «скорая» не попадала в аварии. Зачастую приходится включать сирену. Когда срочный вызов или везёшь больного в стационар. А наша кардиологическая бригада часто ездит к тяжёлым, — говорит Наталья Нартова.

Если в Майкопе максимум за 20 минут можно доехать в любую точку города, включая близлежащие посёлки, и нет никаких пробок, то в столицах дорожные проблемы, естественно, стоят острее. Константин Василенко спрашивает:

— Вам известно, что «скорую» пропускают очень эпизодически? За последние два года, если я не ошибаюсь, три ДТП со «скорыми» со смертельным исходом больных и бригад. В каждом случае виновными были признаны водители «скорых», хотя и шли с мигалками и сиреной.

Опасна эта профессия и другим.

— За те же два последних года нападений на бригады, известных мне (официальная статистика умалчивает об этом), — шесть. Из них в одном случае доктор надолго попал в стационар. Уголовное дело не было возбуждено. За 20 лет работы лично у меня произошло три ДТП (одно серьёзное, два полегче), четыре нападения. Надо сказать, что мои габариты не вызывают желания вступить со мной в рукопашную: рост — 190 см, а вес — 110 кг, и греблей я много лет занимался. Но несмотря на это, четыре нападения было, одно закончилось переломанной рукой, три без больших последствий, но в основном по случайности. «Скорая» получает вызов и едет, не зная, куда, для чего, к чему приедет. Я знаю и случаи побоев бригады, и случаи попыток изнасилования, и случаи изнасилования. Побудительные причины у нападающих такие: в основном алкогольное (наркотическое) опьянение, или мнение, что «не так полечили», или просто агрессия, которую надо скинуть.

Для Вадима Голованова с пьяными ассоциируется другой неприятный момент:

— Не у меня одного и не очень редко бывают ситуации, связанные с лицами в алкогольном опьянении, получившими травму в быту (порезы, ушибленные раны головы). Вот ты стараешься, промываешь эту рану, накладываешь повязку, всё сделал, всё хорошо, получилась прекрасная аккуратненькая повязочка, ты ведёшь его в машину, сажаешь в салон, садишься рядом, и в процессе следования он начинает с себя эти повязки срывать, всё это на пол, по стенам, везде кровь. Это не то чтобы неприятно, это бесит. Столько труда, и всё зря.

— А вы часто материтесь?

— Бывает. Как правило, с лицами в алкогольном опьянении: другого языка они просто не понимают. Они на нём разговаривают, и с ними надо точно так же. Иначе контакта не будет.

Наталья Нартова называет пьяных «душеньками» и практикует к ним другой подход:

— Они вообще не виноваты ни в чём — жена довела или профессия такая. Спаивают тех, у кого золотые руки. Мастера разные, с ними ведь не деньгами расплачиваются.

Но так как она кардиолог, то чаще встречается с другой категорией пациентов. Когда бригаду Натальи Александровны вызывают, она берёт в диспетчерской лист А4, на котором уже указаны возраст, адрес и жалобы больного.

— Бабушка N! — говорит Наталья Александровна фельдшеру. Та сразу понимает, о ком речь, и улыбается. К этой пациентке они ездят с завидным постоянством и уже неплохо изучили не только историю её болезни, но и историю её жизни, а также регулярно наблюдают её ссоры с мужем.

Мы едем на вызов в дребезжащей машине, чтобы услышать друг друга, сильно повышаем голос — автомобили выданы по нацпроекту. На месте оказываемся быстро: вечером в городе мало машин, да и недалеко было ехать.

У бабушки сильно учащён пульс. Наталья Александровна уточняет, все ли лекарства переносит пациентка. Девушка-фельдшер с короткой стрижкой набирает в большой шприц то, что говорит врач, и идёт к бабушке. Та подставляет кисть и говорит:

— Коли сюда, девочка. Или мальчик.

Не обижаться же, все только посмеялись. Но в обращении с этими бабушкой и дедушкой есть какая-то сдержанность. Не пренебрежение, не хамство, а именно сдержанность. Вадим Голованов вообще считает, что хамство не свойственно этой профессии, такое качество — скорее личная особенность человека.

Пульс у бабушки заметно снизился, но Наталья Александровна решила сделать ещё и кардиограмму.

— Зачем? Ведь результат налицо.

— Как-то был такой случай: идём лечить дедушку, и бабушка по ходу дела попросила сделать и ей укол. А потом она нам говорит: «Бессовестные! Так мне укол и не сделали». Склероз. Нужно, чтобы результат был зафиксирован.

На прощанье бабушка и дедушка желают членам бригады здоровья. Оно им обязательно пригодится: невыплеснутое раздражение откладывается и превращается в неврастению или холестериновые бляшки, таскание тяжестей отдаётся в позвоночнике и суставах, а в крупных городах из-за массы вызовов практически нет времени на еду, и как следствие развиваются гастриты. Но, попав на практику в скорую, какая-то часть студентов медвузов забудет обо всех этих рисках очень быстро. Просто потому что по уши влюбится в эту работу.

Дарья САРКИСЯН