Скорби «строевого капитана»

Доклад, прочитанный на конференции «1917-й: Церковь и судьбы России» в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном ун-те

Кострюков А.А.
кандидат богословия (ПСТГУ)

Ситуация в русской армии в 1917 г. стала отображением того положения, которое сложилось во всей стране. «Христолюбивое воинство» всего за несколько месяцев 1917 года разложилось до крайней степени и уже не представляло опасности для революции. Организаторы переворота прекрасно понимали, что для захвата власти необходимо дестабилизировать обстановку в армии и не допустить ее будущего участия в защите монархии. Лидеру октябристов А.И. Гучкову, например, приписывали такие слова: «В 1905 году революция не удалась потому, что войско было за государя, теперь нужно избежать ошибку, сделанную вожаками революции 1905 года, в случае наступления новой революции, необходимо, чтобы войско было на нашей стороне, потому я исключительно занимаюсь военными вопросами и военными делами, желая, чтобы в случае нужды войско поддерживало более нас, нежели царствующий дом» ¹.

Именно поэтому временное правительство, продолжая содержать пятитысячную армию военных священников, засылало на фронт агитаторов, которые учили солдат прямо противоположному тому, о чем говорили военные пастыри. Чья миссия оказалась более успешной хорошо известно.

Причин тому много. Следует назвать недостаток священнослужителей в армии, бедность военно-духовного ведомства в целом и конкретных военных приходов в частности. Достаточно сказать, что полковой священник вынужден был закупать листовки и брошюры за счет скудной церковной казны, в то время как агитаторы могли бесплатно распространять газеты и журналы в огромных количествах².

Наконец, помимо героизма русских пастырей, часто ведших воинов в атаку и, не боясь заразиться, причащавших тифозных больных, было немало противоположных примеров. Так, управляющий канцелярией Протопресвитера, Е.И. Махароблидзе в декабре 1915 г., на основании донесения главного священника армий Западного фронта протоиерея К. Богородицкого, обратился к главным священникам фронтов: «Многие полковые священники, прослужившие больше года на боевых позициях, вследствие болезни, эвакуируются с театра боевых действий, а вместо них командируются госпитальные священники. Но последние обыкновенно отказываются от командировок под разными, иногда совершенно неуважительными предлогами. Почти ни одна командировка не обходится без таких возражений (выделено мною – А.К.), вследствие чего, кроме осложнения переписки, боевые части остаются без священников на продолжительное время <…> Для большинства из отказывающихся от поездки в полк на позиции по болезни настоящей причиной отказа служит не болезнь, а нежелание менять спокойную жизнь на треволнения боевой походной обстановки (выделено мною – А.К.)» ³.
Неудивительно, что после февральской революции военные пастыри окончательно утратили авторитет в войсках. «Воевать хочешь – бери винтовку и воюй! Ты нам лучше расскажи, как разделить панскую землю, чтобы всем было поровну» – кричали солдаты священнику Иоанну Голубеву, пытавшемуся вдохновить воинов на ратный подвиг⁴. Протопресвитер Г. Шавельский вспоминал, что чудом избежал самосуда со стороны озверевших воинов⁵.

Едва избежал расстрела и священноисповедник протоиерей Роман Медведь, возглавлявший военное духовенство Черноморского флота⁶.

Случались и более трагические примеры. Так, летом 1917 г. при невыясненных обстоятельствах был убит священник Николай Петровский. 19 декабря 1917 г. был расстрелян севастопольский священник Михаил Чефранов. Его обвинили в том, что он причащал матросов, осужденных революционерами на смерть⁷. В 1918 г. был расстрелян красноармейцами священник В. Грифцов, в годы войны служивший главным священником Юго-Западного фронта⁸.

Случаи, когда в условиях развала армии священникам удавалось исправить ситуацию, после февраля 1917 года являются скорее исключением, чем правилом. В официальном органе военного духовенства – журнале «Церковно-общественная мысль», заменившем «Вестник военного и морского духовенства» в 1917 г., нашлось описание только одного случая, когда полковому иеромонаху – Тихону (Шарапову), удалось обратить воинов к покаянию⁹.

Не помогло и назначение в армию в 1917 г. ярких проповедников, таких как архимандрит Петр (Зверев) ¹⁰, священники Валентин Свенцицкий¹¹, Александр Введенский, Александр Боярский¹² и Иоанн Егоров¹³.

В целом же, наверное, можно принять свидетельство генерала А.И. Деникина, который писал, что после февральской революции священники перестали проявлять себя. ¹⁴.

Итак, военное духовенство со своей задачей в 1917 году не справилось. Возлагать вину только на военное духовенство нельзя – следует помнить, что кадровых военных священнослужителей в годы Первой Мировой войны было всего около 20 %, в то время как все остальные были мобилизованы с приходов или из монастырей, причем епархиальные архиереи отправляли в армию, как правило, не самых лучших священников.

То, что духовенство по всей России не смогло стать силой, которая смогла бы объединить народ и противостоять революции, хорошо известно. Однако хотелось бы обратить внимание именно на кадровое военное духовенство, которое находилось до революции на особом положении и было лучше обеспечено. Было ли готово военное духовенство к вызову революции? История показала, что нет.

О том, насколько непроста ситуация в военно-духовном ведомстве, включавшем в себя около 700 священнослужителей, говорит полемика, развернувшаяся на страницах «Вестника военного и морского духовенства» в период с 1912 по 1914 год.

В течение нескольких лет до революции, в годы 1 Мировой войны, нельзя было писать о каких-либо недостатках в армии. Однако довоенные издания дают нам возможность понять, что именно мешало военному духовенству выполнять свой долг. За несколько лет до начала войны в печати стали появляться статьи, в которых военное духовенство подвергалась резкой критике.

Одним из первых авторов, заявивших о серьезных проблемах в военно-духовном ведомстве, стал не военный священник, а офицер, который видел ситуацию изнутри и, который, при этом, не опасался за свою карьеру, как человек, принадлежащий к другому ведомству. Тем не менее этот автор не подписался своей фамилией, а укрылся под псевдонимом «строевой капитан». На страницах «Вестника военного и морского духовенства» было опубликовано семь писем «строевого капитана», первое из которых появилось в № 18 за 1912 год, последнее – в № 13-14 за 1914 год. Можно сказать, что данный автор, направивший наибольшее количество писем, выражал мнение всех тех, кто ревновал о церковном благочестии и искренне переживал, что деятельность военных священников далека от идеала.

Письма строевого капитана вызвали большой отклик со стороны как других офицеров, так и военных священников. Поэтому параллельно с письмами «строевого капитана» в редакцию «Вестника» шли письма, авторы которых либо высказывали возмущение тем, что происходит в армии, соглашаясь со «строевым капитаном», либо спорили с ним, доказывая, что на самом деле ситуация не является столь плачевной.

Понятно, что с началом войны публикация писем прекратилась.

Итак, очень интересно, как характеризовал военных священников «строевой капитан». По его мнению, большинство из них делится на три категории:
«Первая, – пишет «строевой капитан», – состоит из людей корректных, но тяготящихся изолированностью своего положения. Духовный сан связывает их: они не прочь и в карты поиграть и в обществе офицеров (особенно с начальством) и иначе как-нибудь развлечься по-светски, успокаиваясь на том, что это-де не противоречит христианскому учению и допускается православным».

Что делает такой священник, если под церковный праздник или под воскресный день устраивается вечер для офицеров? Священник, конечно же, служит всенощное бдение, но затем «сам спешит в желанную среду за зеленый столик, ласковый, добродушный, снисходительный, для всех милый. Начальство любит таких: оно радо бы и к награде представлять их не только через каждые три года, но даже через год, если бы разрешалось это».

Далее «строевой капитан» говорит о второй категории священнослужителей. Эта категория «держит себя не только корректно, но и собраний светских чуждается; а пастве своей всячески мироволит и потакает при этом. «Бог простит» – только и слышно от батюшки этой категории. Таких батюшек обычно называют «елейными», но также любят и хвалят. И вот посредством этой «елейности» получилось ужасное зло, произошел глубокий нравственный развал, страшный гнилостный распад в семейной жизни офицерства! На каждой исповеди, несмотря на многолетнюю упорную повторность греха, распутник получает прощение ОБЯЗАТЕЛЬНО, а после приобщения Тела и Крови Христовых <…> опять идет к распутнице: «Что же, дескать, делать? Слабы мы – Бог простит»»¹⁵.

Но есть, по свидетельству «строевого капитана», и третья категория военных священников, правда, немногочисленная. Эта категория «заражена общими пороками: пьянством, распутством, нерадивостью к своим обязанностям и небрежением к пастве».

1-й Всероссийский съезд военного и морского духовенства в Петербурге (в центре – протопресвитер Георгий Шавельский)

Однако автор письма подчеркивает, что даже эта, немногочисленная категория пастырей все же превосходит количество ревностных священников, которые исполняют свои обязанности добросовестно. Более того, такой ревностный пастырь вообще невозможен в военной среде, так как он не любим начальством и своей паствой и может легко потерять свое место.

Первым откликнулся на письмо капитана некто подписавшийся как «строевой полковник».

«Один Бог без греха, – писал он, – были священники с теми или другими недостатками и слабостями, но были и сейчас несомненно имеются в среде военного духовенства прямо-таки люди ИДЕЙНЫЕ И ВСЕЦЕЛО ПРЕДАННЫЕ СВЯТОМУ ДЕЛУ, всегда говорившие военному начальству и офицерству в глаза правду, ничего не боясь и ничем не стесняясь. И что же выходило? Обыкновенно, таких беспокойных пастырей начальство не переваривало, старалось какими-либо путями сплавить из полка. Конечно, духовному начальству сыпались жалобы и доносы на таких ослушников, что будто бы это люди неуживчивые, нетактичные, идущие в разрез с военным начальством и т.д. Результатом всего получались бумаги от духовного начальства с известием, что такой-то священник переведен в какой-нибудь медвежий угол» ¹⁶.

Положение, при котором идейные и ревностные пастыри вынуждены были либо отказываться от дела проповеди, либо покидать воинские части, понимал и глава военного духовенства протопресвитер Александр Желобовский. Он говорил: «Поступает много жалоб и доносов на военное духовенство, жалуются на беспокойных и неуживчивых священников, что они грубы с начальством, не стесняются говорить резкости и колкости офицерам. Я горячо сожалею об этих ненормальностях, хотя и сознаю, что многие из неуживчивых священников большей частью люди справедливые, ревностные пастыри и желающие принести своей духовной пастве пользу не на словах, но и на деле. И вот с горечью в сердце иногда приходится переводить таких священников на другое место. Научите <…> как я должен поступать в таких случаях?» ¹⁷.

«Строевой полковник» анализирует причину, по которой военное духовенство оказалось в такой ситуации. «По нашему глубокому убеждению, – говорится в письме строевого полковника, – первопричиною всего является жалкое, рабское положение священника в полку. Здесь военный священник сам по себе ничего не может ни начать, ни сделать. Каждый шаг деятельности его – священника, должен быть известен военному начальству.

Отсюда полная и абсолютная зависимость военного священника от начальства налагает на всю его деятельность печать замкнутости и слабоволия. Священник инстинктивно чувствует, что он должен жить во что бы то ни стало с военным начальством в ладу, иначе ему придется плохо. По тому самому и слово военного священника с церковной кафедры не может быть свободным и правдивым, а если оно не таково, то и не может оказать никакого действия.

Священник чувствует и сознает, что говорить правду в храме (хотя бы даже намеками) про полк и свою паству нельзя, как нельзя высказать эту правду прямо в глаза офицерству и военному начальству. Шаблонное же поучение, сказанное священником с амвона, пользы не принесет, так как паства военная прекрасно понимает, что священник говорит одно, а думает совершенно другое.

Такое двойственное и неопределенно положение сводит всю деятельность в полку священника к нулю. При такой постановке дела вполне естественно, что большинство военных священников люди корректные, елейные, на все сговорчивые и особенно ладящие с военным начальством. Между тем здесь-то и кроется великая опасность, ибо ПОЛЬЗЫ ОТ ТАКОЙ ПАСТЫРСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НЕ БУДЕТ АБСОЛЮТНО НИКАКОЙ. Вместо обличения порока – уступчивость, вместо наложения строгой епитимии – всепрощение, вместо свободного и правдивого слова с кафедры церковной – одно подделывание под взгляды и вкусы своего начальства и своей паствы».

По мнению «строевого полковника», ситуация в армии сложилась такая, что быть ревностным священником просто невозможно, ведь если «военный священник возвысит свой голос и пойдет наперекор духу времени в искажении правды, сейчас же он окажется и «беспокойным» и «неуживчивым». Если же он скажет правду или обличит, то значит ему не миновать медвежьего угла, куда постараются его скоро упрятать и военное и свое духовное начальство» ¹⁸. А потому нечего удивляться следующим словам «строевого полковника»: «Почему, например, ни один из них (священников) не выступил открыто против «субботников» – вечеров под воскресенье?! Священнику необходимо открыто сказать, что это язычество, а между тем он и сам не прочь по окончании всенощной часок-другой (до «двенадцати») поиграть в карты».

По мнению «строевого полковника», священников, «приятных во всех отношениях», играющих в карты с офицерами и ровных в пастырской деятельности «создала отчасти та военная среда, где к деятельности военного священника привыкли относиться безразлично» ¹⁹. Ведь в армии, по словам автора письма, совершенно перемешались понятия о нравственности, честности, служебном долге, о дозволенном и недозволенном. Автор не преувеличивает. В армии тех лет очень многое было поставлено с ног на голову. Жениться солдатам не позволялось, зато разрешалось посещать публичные дома, посты были фактически отменены²⁰, а службы сокращались не только в боевых условиях, но и в мирное время в военных соборах в больших городах.
Дуэль и самоубийство считались образцовыми поступками для «людей чести». При этом, самоубийства в офицерской среде, как, впрочем, и по всей России, приняли в начале ХХ века колоссальный размах²¹. Что касается служебного долга, то, как отмечает ряд военных деятелей того времени, главным было – пустить пыль в глаза, отрапортовать, что техника блестит, что проблем нет и всё в порядке. Те же, кто предупреждал о будущих поражениях, выступал за исправление ситуации и слом бюрократической системы, быстро оказывались в числе «неудобных» и карьеры сделать не могли²².

Понятно, что как и ревностный офицер, священник, радеющий о благочестии, не был в милости у военного начальства. По мнению «строевого полковника», такое положение священника в полку приводит к его охлаждению. С этим полковник связывал даже тот факт, что именно среди военных священников особенно распространились такие особенности, как «ряса из материи всех цветов радуги <…> с узкими рукавами и золочеными пуговицами, огромные воротнички на шее, белые рукавчики <…> короткие волосы». Автор письма приводит слова одного инспектирующего генерала, который, увидев такого модного батюшку «еще с длинными ногтями и усами в стрелку, сказал открыто в военном собрании «и это священник?! А думал, что это французик из Бордо!»» ²³.

Строевой полковник считал, что преодолеть безбожие, преодолеть нравственный упадок воинского духа можно, во-первых, коренным изменением кадрового подбора священников, а, во-вторых, изменением поведения пастырей – отхода от раболепства перед начальством и перехода к служению в духе Христовом.

Возмущался бездеятельностью военных священников и некий офицер по фамилии Филатович. Его до глубины души возмущали кутежи в военных собраниях, особенно под новый год. Филатович отмечал, что общество дает армии неверующих солдат и офицеров. Однако, по мнению Филатовича, военное духовенство вполне может бороться с этим явлением. Если сельский и даже городской священник зависит от своих прихожан, то о военном пастыре сказать так нельзя. «Полковой священник обеспечен материально. Он получает приличное жалованье, квартиру, его дети могут получить образование гораздо легче, чем дети сельского священника. Он член офицерской корпорации, обставленный кредитными учреждениями и прочим; одним словом, полковой священник материально обеспечен казной, так что в этом отношении ни на йоту не зависит от своей паствы <…> В отношении же нравственном положение полкового священника надо признать, в сравнении с его собратиями не военными, еще более благоприятным. Полковой священник есть равноправный член полковой офицерской семьи. Его не могут обидеть, как это делает деревенский хулиган или благодетель-купец, он нисколько не слабее своих овец. Для солдат же он является известным авторитетом, ибо для них он тот же офицер, с ними он его видит и отдает ему честь, именуя «Ваше высокопреподобие» <…> Ничто не мешает ему изобличить кутящих в собрании под новый год офицеров, ничто не мешает ему прийти с горячим словом в роту к солдату и в собрание к офицеру» ²⁴.

Однако, по свидетельству Филатовича, на деле все было совсем не так. Еще в кадетском корпусе, где литургия служилась всего 40 минут, проповеди учащиеся не слышали никогда. «Если мы поступили в училище, не имея никакого уважения к священнику, не задумываясь вовсе над вопросами религии, то училище по этому пути повело нас еще дальше. И вот мы, молодые офицеры, приходим в полки. Слышим ли мы от священника слово о Боге, о религии и т.д.? Конечно нет. У нас священники часто подделываются под нас и гораздо естественнее, кажется, увидать полкового священника, чокающегося за собранским столом, чем проповедующего там» ²⁵.

В ответ на письма строевых капитана и полковника стали приходить отзывы со стороны иереев.

Священник П. Семов в своем письме отметил, что прочитал письмо «строевого полковника» «с особым удовлетворением».

«Совершенно верно, – писал пастырь, – что многие из нас забыли идеал истинного пастыря и «обмирщились». Многие так и смотрят на себя, как на чиновников военного ведомства. Больше этого и подумать про себя боятся».

По словам пастыря, военный священник «находится в каком-то двойственном и крайне неопределенном положении. Сам он осознает себя пастырем, жизнь же, условия его службы и среда, где он действует, внушают ему, что он только чиновник: что прикажут, то и должен делать».

В отличие от Филатовича, пастырь был убежден, что военный священник находится в худшем положении, чем священник приходской. «В то время как на приходе каждый священник представляет собой как бы центр, вокруг которого сосредоточена вся религиозная жизнь прихожан, видящая в священнике учителя веры и нравственности, руководителя своей духовной жизни, в полку такого значения по самому положению своему в сознании своей паствы не имеет вовсе. Здесь он очень часто занимает самое последнее место, здесь к нему очень редко относятся как к батюшке на приходе, здесь о его высшем назначении никто не думает, а его миссия признается нужною только для солдат, для серого люда <…> Здесь священнику в области его прямого духовного делания только указывают, приказывают и предписывают. Положение в высшей степени неприятное!».

Священник в таком случае вынужден смиряться со своим положением, становясь «елейным и на всё сговорчивым». По свидетельству о. П. Семова, если военный священник делал замечание о нравственной жизни, со стороны начальства следовал окрик, что он ничего не смыслит в дисциплине. «Духовенство не имеет права указывать начальству, что ему следует делать, а должно только учить солдат», «Вы не имеете права делать мне замечания» – говорят начальники.

И это неудивительно, так как должность полкового священника равнялась всего лишь капитанской, то есть не была высокой.

«Словом, – сокрушается отец П. Семов, – военное начальство смотрит на священника не как на пастыря, а как на своего чиновника, подчиненного ему. Один генерал даже открыто выражал сожаление, что не может подвергнуть его аресту на гауптвахте».
Выход, по мнению пастыря один – вывести военного священника из подчинения воинскому начальству²⁶.

Священник Василий Целицо также соглашался со строевыми капитаном и полковником. «Священник в полку, – писал пастырь, – поставлен всякими циркулярами и разъяснениями на степень простого военного чиновника. Он не свободен, он, как и всякий служащий в части, зависит вполне от военного начальства» ²⁷.

Попытки влиять на нравственность полка, по мнению священника, ничего хорошего священнику не обещают. «Попробуй, <…> – возмущался пастырь, – проявить свою самостоятельность и свободу слова; в лучшем случае будешь <…> путешествовать с места на место и в конце концов из тебя выйдет одна мочала, измаешься, иссохнешь, разобьешь не только свои человеческие нервы, но и всю семью свою, ни в чем не повинную, лишишь, хотя бы, и эфемерных иллюзий на относительное спокойствие» ²⁸.

Священник отмечал и материальную неустроенность пастыря. Жалованье в 1200 рублей в год, по мнению священника, кажется высоким только на первый взгляд. На самом деле, для многодетной семьи пастыря эта сумма является очень небольшой. Какой-то выход мог быть только в случае хороших отношений с начальством. В связи с этим отец В. Целицо считал, что для исправления ситуации священник должен, во-первых, не зависеть от военного командования, а во-вторых, иметь больший оклад – 2500-3000 рублей в год.

Священник Исмаил Островский в своей статье также отмечал, что отношение к пастырю в военной среде никак не способствует его активности на поприще духовного воспитания воинов.

«De jure, – утверждал священник Исмаил Островский, – облеченный полнотою духовной власти, включительно до права вязать и решить христианские души, de facto военный священник в своем служебном положении – личность безгласная, безвольная и бесправная, подавленная начальством и офицерской средой. А это ведет к вредному со стороны священника попустительству в ущерб интересам Церкви и духовным нуждам меньшего брата солдата, – заискиваниям и унижениям, роняющим достоинство священного сана <…>. Встречаются начальники, не терпящие проявления инициативы в священниках и видящие в ней посягательство на свои права и власть, – начальники, требующие себе встречи в храме по чину для ВЫСОЧАЙШИХ Особ установленному, служения панихид по магометанам, совершения венчаний без соблюдения предбрачных предосторожностей, – начальники, требующие от священника на просмотр проповеди, покрикивающие на своего отца духовного (встречаются и ктиторы такие, мнящие себя начальством над священниками) и т.п. За четверть века своей службы в военном ведомстве, только дважды на беседах и однажды на уроке Закона Божия в учебной команде я имел утешение видеть командира части, а инспектирующее воинскую часть высшее начальство лишь изредка радовало меня посещением храма и ласкало немногими словами привета и интереса к тому делу, которому служу» ²⁹.

Авторы некоторых писем, соглашаясь с произволом в отношении священников со стороны командования, все же считали, что бороться с этим зло можно. «Более 20 лет, – писал в своем письме некий «военный пастырь», – имею честь служить в рядах военного духовенства <…> Положа руку на сердце, должен сказать, что правы, тысячу раз правы «строевые капитан и полковник» в своих взглядах и суждениях о военных пастырях. Почти с фотографической точностью, – особенно «строевой полковник», – они обрисовали нас с нашими достоинствами и недостатками, с нашими ошибками и грехами» ³⁰.

При этом, «военный пастырь» считал, что в этой ситуации многое зависит от священника, который должен противостоять как произволу командиров, так и их равнодушию в делах веры.

По мнению этого пастыря, было вполне возможно идейному, ревностному пастырю выполнять свой долг. Автор письма приводит в пример некоего военного священника, который по прибытии в полк сразу начал возмущаться происходящим – обедами и балами под воскресные и праздничные дни, попойками офицерской молодежи и шумными ночными прогулками под праздники, музыкой и картежной игрой на открытом воздухе во время вечерни с акафистом в полковой церкви, уклонение от исповеди и причастия в своей церкви и т.д. Свое возмущение священник высказывал в проповеди. Начался ропот, священника вызвали к командиру. «Однако безупречное поведение батюшки и его энергичная пастырская деятельность гарантировали прочность положения его в полку и поддерживали уважение к нему даже среди недовольных. Это ясно обнаружилось впоследствии при переходе (добровольном) батюшки в другую часть, когда «строгого и строптивого» проводили с честью и подношением, каких он не ожидал» ³¹.

Несмотря на вроде бы благополучный конец этой истории мы видим, что и в данном случае отношения между ревностным пастырем и офицерством все равно были натянутыми.

Еще один священник, М. Радугин, в своем письме также возмущался поведением военного начальства в отношении полковых священников, однако считал, что проблему можно легко решить «строгой пастырской законностью».

Автор письма убежден, что ошибка священников в том, что они соглашаются идти на поводу у воинского начальства. «Виноваты сами батюшки, продавшие свою законную свободу за чечевичную похлебку всяческих подачек. Ради этих подачек они торгуют законностью и сами совершают всякие беззакония: так, чтобы не лишаться заработка от свадьбы, они готовы совершать и совершают браки без должных предосторожностей, даже в неположенное церковным уставом время; чтобы не упустить дохода от крестин, допускают каких-то заочных восприемников и дают имена новокрещеным, каких нет ни в требнике, ни в месяцеслове. Чтобы добиться очередной награды, они бывают готовы идти на какие угодно компромиссы, чуть ли не до служения литургии «без оглашенных» и встречи военных начальников по архиерейскому чину и т.д.».

Такой священник, по мнению пастыря, «сам налагает на себя цепи рабства, поневоле делается елейным, сговорчивым и покладистым, так что никакая сила уже не сможет вызволить его из этого добровольного плена. Само собою понятно, что такой священник не может быть свободным учителем и руководителем, а тем более обличителем, если он сам – воплощенное беззаконие» ³².

По мнению пастыря, от беззакония командования можно защититься «Положением об управлении церквами и духовенством военного ведомства», в частности его 45 пунктом, согласно которому священник обязан выполнять только законные распоряжения военного начальства.. При этом, священник М. Радугин не согласен со строевым капитаном в том, что священник должен подходить к распространенным в армии порокам со всей строгостью. Это может повредить делу пастырства. «Вы, – пишет священник «строевому капитану», – толкаете на скользкий путь игнорирования современного уклада нашего быта. Сделать такой смелый шаг, конечно, не посмеют не только иереи, но даже и первоиерархи наши и не от трусости, а единственно потому, что такое выступление, не принося пользы людям, может погубить само дело пастырей». По мнению священника, не нужно ломать духовную природу человека, а убеждать с любовью, подобно Христу, памятуя о том, что Он Сам учил о «мудрости змеиной» ³³.

Неправильно, по мнению священника М. Радугина, сравнивать священников с апостолами и пророками вообще, ибо нормы жизни сейчас новые, а священники ограничены в своей деятельности сотнями статей и предписаний, которые обязаны выполнять.

Категорически не согласен с мнением «строевого капитана» и «строевого полковника» был священник К. Гапанович.

Взгляд этого пастыря, служившего в военно-духовном ведомстве более 30 лет, был иным, нежели у всех предыдущих авторов. По мнению о. К. Гапановича, роль священника – в поднятии боевого духа войск, задача военного пастыря – думать о победе денно и нощно. «Выходя из этой точки зрения, мы кажется можем ясно определить и роль военного священника в рядах строевой части. Вся проповедническая и учительская деятельность священника должна быть направлена к подъему духа войск. Каждой своей беседой, каждым своим словом он будет нести «мир» в душу своей паствы <…> Тогда явится взаимное понимание, которое родит взаимную любовь».

«Возьмем теперь психику офицера – пишет священник, – Офицер всегда живет под страхом «разноса». Пришел в церковь отдохнуть душой и тут свой полковой батюшка начнет разносить, начнет растравлять наболевшие раны». Наоборот, священник должен нести мир. И действительно, многие военные священники ходатайствуют перед командиром за нижних чинов, а иногда пастырю поручают мирить ссорящихся.

Пастыря возмущает обвинение в том, что он проводит время в офицерском собрании. «Да как же быть иначе? – пишет священник К. Гапанович, – Всякий отец живет в своей семье, иногда ведь и поесть бывает негде, кроме собрания. У меня, например, полк в 3 верстах от города. Часто бывают между делом промежутки в 2-3 часа, где же мне быть, кроме офицерского собрания? Да если я буду бегать общения со своей паствой, какой же я ей пастырь?»

Священник К. Гапанович не соглашался и с обвинением относительно коротких волос военных священников. Он признается, что сам, имея 50 лет от роду, стрижет волосы, но не из-за желания «быть кавалером», а по простой чистоплотности, т.к. длинные волос требуют ухода, а «при наших средствах, когда рясу носишь 5-6 лет, длинные волосы – большая роскошь».

Не согласен священник с обвинением относительно цветных ряс, признавая, что это не повсеместное явление, а признак дурного вкуса некоторых священников.

Что касается карт, то пастырь признает, что занятие это для священника неподходящее, однако «здесь вина не только личностей, сколько условий нашей провинциальной жизни, наших медвежьих углов, коим и священник невольно платит невольную дань» ³⁴.

Не соглашался со «строевым капитаном» и священник Константин Введенский, написавший, что «никто не посмеет упрекнуть военное духовенство за недостаток патриотических чувств к Царю и Родине». Прямое обличение, по мнению о. Константина, вредно. «Мне, – пишет он, – очень памятны не так давно минувшие времена <…> когда нижние чины на беседах нарочито вызывали священника на обличение своих начальников. Вступи священник на этот путь, он стал бы подливать, как говорится, масло в огонь, только разжигать страсти» ³⁵.

Естественно, что письма священников М. Радугина, К. Гапановича и К. Введенского вызвали отклик как со стороны «строевого капитана», так и со стороны пастырей.

Сторону «строевого капитана» занял и священник Ф. Галищев.

Он написал, что возражающие «строевому капитану» не предлагают реальной помощи униженному военному духовенству. Они рисуют образ идеальных пастырей, не желая понять, что такой идеальный пастырь невозможен в армейской среде. Не является прикрытием для военного пастыря и упомянутая священником М. Радугиным статья 45 «Положения об управлении церквами и духовенством военного ведомства». Ведь данная статья не разъясняет, какое распоряжение военного командование является законным, а какое незаконным. Зато в 54 статье того же положения прямо говорится, что священник должен показывать пример «правильным отношением к начальству». Священник Ф. Галищев пишет: «Эта статья говорит скорее в пользу начальства, чем пастыря. Судить о том, была ли жизнь и поведение пастыря по отношению к начальству назидательным для нижних чинов примером, предоставляется не самому священнику, а тому же военному начальству. Самое законное ослушание священника не является ли по этой статье нежелательным примером нарушения <…> дисциплины. Таким образом, ст. 45 скорее обнажает, чем прикрывает идейного священника».

Не согласен автор письма и с утверждением священника К. Гапановича, что для военного пастыря на первом месте должно стоять не благочестие, а поднятие боевого духа войск. Священник недоумевает, как можно поднять боевой дух, «не искореняя у нижних чинов пьянства, буйства, бранных слов, а у офицеров хотя бы выработанного мнения, что храм достаточно посещать только на праздничные молебны и панихиды» ³⁶.

Выступил и сам «строевой капитан». Он заявил, что зло не в посещении священником офицерского собрания, а в том, что пастырь побеждается царящим там злом³⁷. Правда, «строевой капитан», как человек ревностный, и не желающий идти ни на какие компромиссы, высказал и такие мысли, которые, конечно, не были бы приняты военными пастырями. Он например, считал, что стричься священник, как назорей, не должен ни в коем случае, «а вша не укор, если заведется при исполнении служебных обязанностей – святой Пимен Многоболезненный издавал смрад, а исцелял» ³⁸. Возмущало строевого капитана и нарушение пастырями канонов, составляющих в его письме длинный список.

Последнее письмо «строевого капитана» можно в какой-то степени считать пророческим. Автор говорит, что он не против тех священников, которые иногда бывают милостивы на исповеди, а против тех, которые излишне милостивы постоянно. Ведь тот кто не обличает грех – соучастник греха (Еф. 5. 11). «Много ли обидного в том, что мы желаем видеть пастырей наших не приниженными, не стушевывающемся в обществе, но главенствующими, как и подобает духовному сану? – пишет капитан – <…> Духовенство – руль внутренней народной жизни, а если руль отказывается работать или гнется как раз тогда, когда от него наибольшее требуется напряжение, то кораблю не пройти благополучно близ водоворота». Главная же проблема духовенства, по мнению «строевого капитана», в равнодушии. «Причина его кроется в той самой «успокоенности» пастыря, которая доказывает ему, что он «хороший семьянин, консерватор и патриот». Для чиновника это верх доблести, но для священника – это только низшие ступени соприкосновения служителя Алтаря Божия с обществом и государством; и очень грустно наблюдать, что духовенство, в огромном большинстве, удовлетворяется чечевичной похлебкой жалкого человеческого почета, забывая свое великое первородство во Христе, свое апостольское призвание» ³⁹.

Начавшаяся война помешала завершить полемику. Однако из опубликованного за два предвоенных года прекрасно видно, что ситуация среди военного духовенства была достаточно сложной. Как и по всей России, военное духовенство не горело духом, считая незыблемыми и монархию, и приверженность народа православной вере. Пожалуй, сложно обвинять в этом пастырей, ибо самый строй государства, при котором Церкви отводилась всего лишь роль ведомства, рано или поздно должен был привести к катастрофе, плоды которой мы пожинаем до сих пор.
___________________________________
¹Витте С. Воспоминания, мемуары. Минск: Харвест, М.: Аст. 2001. Т.2. С.680. Назад
²О материальных и кадровых проблемах военно-духовного ведомства см.: Кострюков А. О некоторых условиях служения военного духовенства в годы Первой Мировой войны // Вестник ПСТГУ. Серия «История РПЦ». 2005, № 1. С. 24 – 44. Назад
³РГИА. Ф. 2044. Оп.1. Д. 21. Л. 180 – 181. Подробнее о случаях небрежения военных пастырей в годы Первой мировой войны см.: Кострюков А. Военное духовенство и развал армии в 1917 году // Церковь и время. 2005. № 2 (31). С. 143 – 198. Назад
⁴ГА РФ. Ф. 1486, Оп.1. Д.8. С. 533Назад
⁵Там же. С. 534-535. Назад
⁶Житие священноисповедника Романа (Медведя). Тверь: Региональный общественный фонд «Память новомучеников и исповедников Русской Православной Церкви. 2000. С.15. Назад
⁷Поляков Г., прот. Военное духовенство России. М. ТИИЦ, 2002. С. 420 – 421. Назад
⁸Поляков Г., прот. Военное духовенство России. М. ТИИЦ, 2002. С. 370. Назад
⁹Церковно-общественная мысль, 1917, № 8. С. 24. Иеромонах Тихон (Шарапов) впоследствии был епископом Гомельским, затем Алма-Атинским. Расстрелян в 1937 году. Назад
¹⁰РГИА. Ф. 806. Оп.5. Д. 10114, Л.50. Архимандрит Петр впоследствии был архиепископом Воронежским. В 1929 г. замучен в Соловецком концлагере. Причислен к лику святых. Назад
¹¹Свенцицкий А. Они были последними? М.: 1997. С. 79Назад
¹²ГА РФ. Ф. 6343. Оп.1. Д. 1486. С. 533. Назад
¹³РГИА. Ф. 806. Оп. 5. Д. 10114. Л.52. Назад
¹⁴См. напр.: Деникин А. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль – сентябрь, 1917. Минск. Харвест. 2002. С. 7. Назад
¹⁵Строевой капитан. Второе письмо в редакцию // ВВиМД. 1912. № 20. С. 714. Назад
¹⁶Строевой полковник. Письмо в редакцию // ВВиМД. 1913. № 2. С. 82. Назад
¹⁷Строевой полковник. Письмо в редакцию. С. 82. Назад
¹⁸Строевой полковник. Письмо в редакцию. С. 83. Назад
¹⁹Строевой полковник. Письмо в редакцию. С. 84. Назад
²⁰В большинстве воинских частей в начале ХХ века постились только первую и четвертую недели Великого поста, Страстную седмицу, а также три дня говения. См.: Братское собрание военного духовенства в Санкт-Петербурге 28 октября 1903 г. // ВВД. 1904, № 3. С.86. Назад
²¹В одном только 1911 г. покончили жизнь самоубийством 90 офицеров Русской армии не считая покушений на самоубийство // ВВиМД, 1912. № 23. С. 817Назад
²²См., напр.: Семенов В. Расплата. СПб: Вольф, 1907. Ч. 1. С. 39; Залесский П. Грехи старой России и ее армии // Философия войны. М.: Анкил-воин, 1995. С. 156 – 157. Назад
²³Строевой полковник. Письмо в редакцию. С. 85. Назад
²⁴Филатович Б. Что они делают? // Разведчик. 1913. № 1173. С. 262. Назад
²⁵Филатович Б. Что они делают? // Разведчик. 1913. № 1173. С. 262. Назад
²⁶Отклики на письма «строевых – капитана и полковника» // ВВиМД. 1913. № 6. С. 249-250. Назад
²⁷ Целицо В., свящ. По поводу писем в Редакцию «ВВД» строевых капитана и полковника и «ответа» мне Олимпа Булатовича // ВВиМД, 1913, № 15-16, с.558. Назад
²⁸Целицо В., свящ.. По поводу писем в редакцию «ВВД» строевых капитана и полковника и «ответа» мне Олимпа Булатова // ВВиМД, 1913, № 15-16, с.558. Назад
²⁹Островский И., свящ. Мысли о религиозно-нравственном воспитании нижних чинов // ВВиМД, 1913, № 15-16, с.538. Назад
³⁰Отклики на письма «строевых – капитана и полковника» // ВВиМД. 1913. № 6. С. 247. Назад
³¹Отклики на письма «строевых – капитана и полковника» // ВВиМД. 1913. № 6. С. 248. Назад
³²Радугин М., свящ. «Возражение» священнику о. П. Семову // ВВиМД. 1913. № 7-8. С. 301-302. Назад
³³Радугин М., свящ. Возражение на «4-е письмо строевого капитана» // ВВиМД. 1923. № 15-16. С. 556-557. Назад
³⁴Гапанович К., свящ. Отклик военного священника на письма «строевых полковника и капитана» // ВВиМД. 1913. № 7-8. С. 297-301. Назад
³⁵Введенский К., свящ. По поводу писем «строевого капитана» // ВВиМД, 1914. .№ 7 – 8. С. 316. Назад
³⁶Галищев Ф., свящ. Как же быть? (По поводу писем «строевых полковника и капитана» и ответов на них) // ВВиМД. 1913. № 19. С. 680-681. Назад
³⁷Строевой капитан. 4-е письмо // ВВиМД. 1913. № 13-14. Назад
³⁸Строевой капитан. 4-е письмо // ВВиМД. 1913. № 13-14. С. 497. Назад
³⁹Строевой капитан. 7-е письмо // ВВиМД, 1914. № 13 – 14. С. 486, 489. Назад