Елена Юрьевна Дорман – переводчик, филолог, ведущий научный сотрудник архивного отдела Дома русского зарубежья имени А.И. Солженицына в Москве. В 1972 году вместе с родителями эмигрировала в США, где познакомилась с протопресвитером Александром Шмеманом. В 1993 году вернулась в Россию, где подготовила к изданию труды отца Александра на русском языке.
«Ты можешь креститься, тебе не нужна катехизация»
– Елена Юрьевна, вы помните, как познакомились с отцом Александром?
– Отец Александр Шмеман был страшно любопытный человек! Ему было очень интересно, что происходит в России, и он старался познакомиться со всеми новоприезжими.
Когда мы в 1972 году только переехали в Америку, мой папа (кинорежиссер Юрий Штейн – прим. ред.) начал работать на радио «Свобода». Там же работал отец Кирилл Фотиев, который знал всех русских эмигрантов. Он и привёл к нам в дом отца Александра.
С нашей семьей отец Александр подружился, особенно он был дружен с моей мамой (Вероникой Штейн – прим. ред.). Потом мы стали ездить к нему на службы в Свято-Владимирскую семинарию.
Протопресвитер Александр Шмеман (1921–1983) – священнослужитель Православной Церкви в Америке, церковный деятель, миссионер, доктор богословия.
Родился 13 сентября 1921 года в городе Ревель (Эстония) в семье офицера Лейб-Гвардии Семеновского полка.
До 1928 года жил с родителями в Эстонии, затем год в Белграде, а с 1929 года – в Париже.
В 1938 году окончил русский кадетский корпус в Версале, в 1939 году – французский лицей Карно.
В январе 1943 года женился на Юлиане (Ульяне) Сергеевне Осоргиной (род. 1923), внучке протоиерея Михаила Осоргина. В 1945 году родился сын Сергей, а в 1948 – дочь Мария.
В 1945 году окончил Парижский Свято-Сергиевский богословский институт, в котором затем работал преподавателем церковной истории.
В 1946 году рукоположен во диакона и во священника.
Принимал активное участие в работе Русского студенческого христианского движения (РСХД) .
В 1946 – 1951 годах – помощник настоятеля церкви святых Константина и Елены в Кламаре (Франция), редактор епархиального журнала «Церковный вестник».
В 1951 году с женой и детьми переселился в Нью-Йорк, приняв приглашение Свято-Владимирской духовной семинарии, где долгое время преподавал, а затем стал деканом.
Также преподавал историю восточного христианства в Колумбийском и Нью-Йоркском университетах. В течение трёх десятилетий вёл религиозную программу на радио «Свобода».
Служил в юрисдикции Северо-Американской митрополии Русской Православной Церкви.
В 1953 году возведен в сан протоиерея.
В 1959 году защитил в Париже докторскую диссертацию по литургическому богословию.
В 1970 году возведен в сан протопресвитера.
Был активным сторонником автокефалии Северо-Американской митрополии, приложил немало усилий для становления поместной Православной Церкви в Америке.
Почетный доктор ряда университетов.
Основные труды посвящены литургическому богословию, прежде всего Таинству Евхаристии и истории.
В 2005 году в России были впервые полностью опубликованы его дневники за период с 1973 по 1983 гг.
Известность получили также книги «Евхаристия: Таинство царства» (1984), Введение в богословие: Курс лекций по догматическому богословию, «Лиртургия смерти» (издана в Москве в 2013 на основе курса лекций «Литургия смерти и современная культура», прочитанных в Свято-Владимирской семинарии).
Скончался 13 декабря 1983 года в Нью-Йорке.
– Отец Александр вас и крестил? Он как-то готовил вас к этому?
– Да. Родители были крещёными, а мы с сестрой нет. И вот, отец Александр крестил сначала мою сестру, а потом меня и моего мужа. Мы довольно долго общались на тот момент, и отец Александр видел, что я уже много всего сама прочитала. Поэтому он сказал: «Ты можешь креститься, тебе не нужна катехизация».
– Помните день крещения? Как это было?
– Это было в Великую Субботу. Отец Александр, помню, ещё сказал, как хорошо, что мы ему «попались под руку», – он любил крестить именно в Великую Субботу, в контексте литургии. Для него было важно показать, что крещение – это не частная треба, а акт принятия Церковью нового члена.
Нас крестили в самом начале службы, и потом за этой же литургией мы в первый раз в жизни торжественно причащались вместе со всеми.
«Слово «община» мы тогда не употребляли»
– Какой вообще была община отца Александра?
– Слово «община» мы тогда не употребляли. Это слово и всю эту тему «общинности» я узнала уже здесь, в России. Там, в Америке, а там у нас были приходы. Отец Александр ведь, строго говоря, служил в семинарском храме. Его приход составляли семинаристы и их семьи. Конечно, приходили туда и просто люди, которые рядом жили. Но общиной это всё нельзя было назвать.
– А в чем для вас разница между общиной и приходом?
– Главное для меня – личные отношения с Христом, отсюда все вытекает. Мы вместе в церкви, мы вместе у Чаши, мы помогаем друг другу, внимательны, доброжелательны, осознаем свою общность как народа Божьего. В конкретной церкви мы – члены одного прихода, переезжаем и ходим в другую – становимся членами другого прихода, со всеми вытекающими обязанностями, в частности материальными.
При этом у всех нас разные, свои личные отношения с Богом, свой круг общения за порогом церкви. Тем интереснее и ценнее составлять один приход.
– Вы ведь были новыми эмигрантами, только приехавшими из СССР. Как на вас смотрели в окружении отца Александра? Не было ли какого-то снобизма, мол, мы аристократы, а вы – из «совка»?
– Нет, ни в коем случае! Во-первых, не все в окружении отца Александра были такие уж аристократы, и сам он к аристократам относился несколько иронично… Принимали нас совершенно чудесно – помогали, заботились, обо всём расспрашивали.
– Известно, что в кругу зарубежников (членов Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ)) к отцу Александру порой относились критически – все эти, как сейчас говорят, «мемы» про «богословие с сигаретой в зубах». Как отец Александр воспринимал это? Расстраивался? Обижался?
– А уж как мы о них шутили – я даже не буду повторять! В основном он отшучивался. Но, конечно, когда Православная Церковь в Америке получила томос об автокефалии от Москвы (10 апреля 1970 года – прим.ред.), для него наступили очень тяжёлые времена. Звучали ведь не просто шутки, а обвинения. Его обвиняли в продажности, в сергианстве. Было очень много агрессии, ночные звонки с угрозами. Ему было тогда очень обидно и больно.
Нам всем было тяжело видеть этот раскол. Даже когда отец Александр умер, на его отпевании было множество священников из разных церквей – и антиохийцы, и греки… А из РПЦЗ был всего один человек, – отец Александр Киселёв.
– А от чего зависело, какую церковь выбирал тот или иной человек в США – Православную Церковь в Америке или РПЦЗ?
– Думаю, от психотипа: те, кто искали в Церкви «продолжения России», как правило, шли в РПЦЗ. А отец Александр пытался построить не национальную Церковь, а поместную.
Кроме того, Америка – страна большая. Если есть рядом только одна церковь – ну, значит, в неё ты и идёшь.
– Как по-вашему, это ему удалось?
– Не очень удалось. Он мечтал объединить все православные юрисдикции в одну поместную Церковь, что было бы, на мой взгляд, абсолютно правильно. Понятно, что богатые греки и антиохийцы на это не пошли. Но в ПЦА есть румыны, болгары, есть мексиканская епархия (отец Александр ездил в Мексику и очень интересно об этом пишет в «Дневниках»). И все же ПЦА существует как свободная надэтническая Церковь, это чрезвычайно отрадно и ценно, и я надеюсь, что это не изменится.
Русская Православная Церковь заграницей (РПЦЗ) разорвала богослужебное общение с Московским Патриархатом в 1927 году. В том же году о своей автокефалии объявила Североамериканская митрополия Московского Патриархата. В последующие десятилетия отношения между тремя этими юрисдикциями оставались напряженными. В 1970 году, благодаря в первую очередь усилиям протопресвитера Александра Шмемана, Московский Патриархат восстановил общение с Североамериканской митрополией и даровал ей автокефалию (полную церковную независимость), провозгласив Православной Церковью в Америке. РПЦЗ воссоединилась с Московским Патриархатом только в 2007 году; часть клириков этого шага не приняла.
«Учение Шмемана»
– Когда Вы вернулись в Россию в 1993 году, не было сложно адаптироваться к местной церковной жизни? Вы не жалели, что уехали из Америки?
– Мы ни разу не пожалели, что вернулись. Тем более, что очень скоро в Москве появилось подворье Православной Церкви в Америке, куда приехал служить наш любимый священник, отец Даниил Губяк (проторесвитер Даниил Губяк (1926–2021), клирик Православной Церкви в Америке, первый настоятель московского подворья Православной Церкви в Америке (1994–2001) – прим.ред.).
Я долго привыкала к церковно-славянскому, не могла понять, почему Евангелие священники читают, повернувшись в людям спиной, и вообще где-то там, далеко. И почему Царские врата закрыты.
Когда я обнаружила, что перед каждым причастием надо исповедоваться, даже если мне нечего на исповеди сказать, я от этого тоже приуныла. Это казалось каким-то анахронизмом. Но, слава Богу, я нашла приход, где мне очень хорошо.
– В одном из своих интервью Вы сказали, что если раньше Вас тревожило враждебное отношение к отцу Александру Шмеману, то теперь Вас скорее тревожит его популярность. Почему?
– Потому что я вижу, что его ставят на пьедестал и воспринимают как какую-то максиму. Я однажды услышала, что на некоем коллоквиуме собираются обсуждать «учение Шмемана о..», – у меня просто в глазах потемнело! От такого выражения сам Шмеман, наверное, сто раз в гробу перевернулся. Хотя умом я понимаю, что это нормально, – видимо, так людям понятнее. Они же не знали его лично и воспринимают только через тексты.
– Когда Вы готовили его «Дневники» к публикации, у Вас не было каких-то сомнений, колебаний – стоит ли это публиковать? Правильно ли публиковать их прямо сейчас?
– Идея публикации исходила от вдовы отца Александра Ульяны Сергеевны и от Никиты Александровича Струве (главный редактор журнала «Вестник Русского христианского движения»), а меня просто привлекли к работе над изданием – я ранее расшифровывала эти дневники из тетрадок, печатала их на машинке.
Лично я всегда считала, что их надо когда-нибудь опубликовать, потому что содержательно это нечто грандиозное.
– Вы сразу это поняли, когда начали работать с рукописями? А вообще этот текст при первом прочтении стал для вас откровением?
– Конечно, это было потрясение и откровение: «Господи, какое счастье, что я была с ним знакома!» И дальше многое, что было в «Дневниках», формировало мою жизнь и в Церкви, и в мире.
Это и соотносилось с отцом Александром, которого я знала, и открывало какие-то глубины, которые я (по молодости и глупости) просто не могла разглядеть раньше.
Другое дело, что я не думала, что они будут настолько популярны в России. Вот совсем не думала! То, что эта книга так разошлась,оказалось для меня полнейшим сюрпризом. Более того, эта книга стала популярна не только в церковной среде. Я знаю людей вообще нецерковных, даже неверующих, для которых эта книга – настольная.
– «Дневники» ведь до сих пор издаются и расходятся?
– Да, мы готовим уже шестое переиздание! Все предыдущие издания полностью распроданы.
– Неужели остались люди, у которых этой книги нет?
– Так ведь много времени прошло с 2005 года, когда они вышли на русском языке впервые.
По-моему, «Дневники» читают все! И старые, и молодые. И церковные, и нецерковные.
Думаю, читателей привлекает сам образ отца Александра, очень свободного, очень открытого… Не старца с бородой, а понятного им человека, для которого нет противоречия между культурой и верой, между культурой и Церковью.
Кстати, одну из самых лучших статей о «Дневниках» написала, на мой взгляд, Елена Невзглядова – супруга поэта Александра Кушнера, совершенно светский человек (Невзглядова Е. Радость, которая твёрдо держится в душе – прим.ред.).
– Как вы думаете, повлияли ли труды отца Александра на новое поколение священников Русской Православной Церкви?
– Думаю, такое влияние есть, и выражается оно в свободе, культуре, стремлении сделать литургию понятной, доступной для верующих. Чтобы литургия была общим делом (в переводе с греческого λῃτουργία буквально означает «общее дело», – прим.ред.), а не только делом одного священника, запертого в алтаре. Чтобы весь церковный народ осознал себя «царственным священством».
Очаровательный русский акцент
– Какая из книг отца Александра для Вас лично – самая важная? Все же «Дневники»?
– «Дневники» и «Литургия смерти». В моем сознании они очень связаны.
– А есть какие-то вещи в текстах отца Александра, с которыми Вы не согласны?
– Он сам был с собой порой не согласен, – это да. Но там нет вещей, которые у меня вызывают принципиальное неприятие.
Дело в том, что он никогда не изображал из себя «солнце без пятен», и в «Дневниках» это прекрасно видно. Он был человек, со своими слабостями, временами впадал в уныние, как и мы все. При этом он был невероятно обаятельным, очень добрым. У него было замечательное чувство юмора.
– Но в «Дневниках» отец Александр не раз пишет, что его тяготят «задушевные разговоры», попытки людей найти в нём духовника. Что он не любит исповедовать. Знали ли об этом знали его прихожане, семинаристы?
– Так получилось, что лично я ни разу в жизни у него не исповедовалась. Но отец Александр никогда не показывал, что человек ему неприятен. Он мог при необходимости прервать говорящего, но никогда не делал это грубо, у него была колоссальная выдержка. В таких семьях, как у Шмеманов, этому учили с детства.
Он не любил так называемого «душевного стриптиза» и вообще «духовных разговоров», его пугало желание человека «иметь духовника», но он всегда выслушивал людей, старался помочь.
Он слишком трепетно относился к России
– Кто он был всё-таки в большей степени – русский, француз, американец?
– Он был именно что и русский, и француз, и американец – «трёхголовая гидра». У него был очаровательный русский акцент. С замечательным русским, даже не французским, «р»!
При этом его речь была такой «эмигрантской»: говорил «аэродром» вместо «аэропорт», «телевизия» вместо «телевидение», с лёгкостью вставлял в русскую речь слова из других языков, прежде всего, французские и английские.
– Правда ли, что он с любил американский фастфуд и вообще искренне восхищался американским стилем жизни?
– Да, правда. Он разбирался в американской политике, внимательно следил за выборами, за партийной борьбой. У него было много друзей-американцев. При этом он был углублён и во французскую культуру, и в русскую.
Я конечно, «стрелялась», когда редактировала его дневники: там ведь чуть ли не треть книги – цитаты, и многие на французском…
– Один из примечательных моментов биографии отца Александра – знакомство с Александром Солженицыным: сначала большая взаимная симпатия, потом – охлаждение. Ваша семья знала обоих, какими вам видятся причины этого конфликта?
– Мне кажется, это было мировоззренческое расхождение. Для Солженицына была превыше всего Россия. А для Шмемана Христос был выше России.
В «Дневниках» отец Александр много пишет о том, что Солженицын «весь в борьбе», высказывается о нем иронически. Я для себя объясняю это так: он просто не понимал, в каких условиях Солженицын жил до эмиграции – какая была слежка, какое давление, что Александра Исаевича пытались убить.
Строго говоря, это не укладывается в понимании нормального человека. Если ты не жил в этих условиях – ты никогда не поймёшь, каково это, и это нормально. Шмеман был не один такой, – многие старые эмигранты не понимали тех, кто борется с «совком», да и просто тех, кто жил при советской власти.
Лично я понимаю их обоих. Я и отца Александра Шмемана очень люблю, и Александр Исаевич мне близок (мать Елены Дорман, Вероника Штейн – двоюродная сестра Натальи Решетовской, первой супруги Александра Солженицына – прим.ред.).
– Вы говорили в одном из интервью, что отец Александр не хотел ехать в Россию, пока там советская власть. Как вы думаете, почему? Из страха? Из боязни разочарования?
– Прямо он на эту тему никогда не высказывался даже в «Дневниках». Я думаю, что он слишком трепетно относился к России.
Возможно, он не хотел увидеть то, что знал по семейным преданиям, в таком искажённом, советском виде. Но здесь мы можем только домысливать.
